Торпедоносцы

— Миша! Миша! — радостно закричал Рачков, возвращая летчика к действительности. — Обе наши бомбы попали в транспорт! Он тонет! Ура-а! Победа!

— Сфотографировал? — очнулся Михаил.

— А как же! А то не засчитают!

Оглянуться бы, чтобы удостовериться своими глазами, да нельзя: вражеские трассы так и хлещут по самолету, обгоняют его, пузырчатыми дорожками пенят воду перед его носом. Бросая машину из стороны в сторону, летчик маневрировал ею, вырываясь из смертельных щупальцев.

Но вот наконец все осталось позади. Михаил обернулся, Порт полыхал пожарищами; горели и тонули вражеские суда, горела сама вода — кто-то из летчиков разбил танкер, и из его цистерн горючее разлилось и воспламенилось, к небу вытягивался багрово-черный широченный столб дыма. Михаил с торжествующей улыбкой не отрывал взгляд от впечатляющей картины.

Удар балтийских летчиков был сокрушительным: за восемь минут было уничтожено военных грузов на сотни миллионов марок.

Только теперь можно было стряхнуть напряжение боя, от души порадоваться победе. Но сердце командира всегда в тревоге не за себя, а за подчиненных. Где же они? Кто вырвался живым из этой страшной мясорубки? Глаза торопливо оглядывают небо, с надеждой ищут боевых друзей. Самолетов в воздухе много, особенно истребителей. Они на верхних ярусах еще продолжают бои, но очагов становится все меньше. Вот и они распались. Четверки остроносых «яков» бросились догонять топмачтовиков.

Рачков, все еще возбужденный, во весь голос делится впечатлениями, счастливо смеется:

— Вот это врезали! Надолго запомнят фашисты сегодняшнее число! Надолго! По моим подсчетам, только наша группа завалила три транспорта и сторожевик… А ты, Михаил, здорово шарахнул этого «восьмитысячника»! Только клочья от него полетели! Он сразу повалился на борт и забулькал!..

— Ильич! Не вижу ведомых! — прервал штурмана командир экипажа. — Демин! Почему не докладываешь, где наши?

— Подожди, Миша, не ругайся! Стой! Да ты куда держишь курс? На запад! А нужно на юг, к Паланге. Лево на борт!

В пылу боя, вырываясь из-под обстрела, летчик не следил за показаниями компаса, а потом увлекся разглядыванием панорамы горящего порта и ушел в море дальше необходимого. Может, поэтому ведомые и потеряли его, не пристроились? Но нет, вот кто-то подходит!

Рядом появился топмачтовик. В телефонах раздалось:

— Свое место в строю занял. Я — Двадцать пятый! — как всегда лаконично доложил Мифтахутдинов.

Либава давно скрылась за горизонтом. Борисов развернулся к берегу. На внешней связи кто-то тревожно вызывал:

— Двадцать седьмой! Где находитесь? Дайте место, Двадцать седьмой! Вас не вижу! Прием!

Михаил узнал этот голос. Он бы узнал его из тысячи других: вызывал капитан Чистяков. Увлекшись воздушным боем и «фокке-вульфами», телохранитель пропустил резкий маневр командира группы — своего подопечного — и теперь разыскивал. Борисов обрадовался, нажал кнопку рации:

— «Ястреб» Восемнадцатый! Я — Двадцать седьмой! Иду в сторону Паланги. Нахожусь мористее пять километров. Прием!

— Командир! — ворвался голос Демина, — У нас из правого мотора идет дым!

О том же сообщил и Мифтахутдинов.

Борисов и раньше видел, что капот мотора иссечен осколками, но причин для беспокойства не было; тяга Двигателя не уменьшалась. Откуда же дым?

Рачков высунулся в люк и увидел потеки масла на мотогондоле. Стало ясно; пробит маслорадиатор. Мотор еще работал, но его могло в любое время заклинить. Еще хуже будет, если он загорится. Мешкать нельзя было, и летчик потянулся к флажкам зажигания, выключил поврежденный мотор, установил его винт во флюгер и продолжил полет на одном левом.

Высота полета была всего двести метров. Под самолетом шевелились волны, но они уже не радовали, не ласкали глаз; далекий берег приближался слишком медленно. Только бы дотянуть поближе к нему, вдруг откажет и второй, придется приводняться!

С синевы небес спустились «яки» Чистякова, Телохранитель в мгновение ока схватил аварийную ситуацию у ведущего и не стал отвлекать его разговорами, пристроился молча.

Отрегулировав режим полета, Борисов вновь забеспокоился: рядом, кроме Мифтахутдинова, из топмачтовиков по-прежнему никого не было. Обогнали своего командира или…

Надо было разобраться в обстановке, и он приказал:

— Демин! Рачков! Доложите о самолетах! Что, где видели?

— Миша! Не хотел тебе говорить. Давыдова сбили в порту. Я видел, как он упал в воду, — тихо передал штурман.

Давыдов?! В порту? Значит, это у его самолета отрубили хвост и он упал у причала?.. Сердце сжалось от осознания невосполнимости утраты…

Не только третья эскадрилья, все летчики авиаполка уважали лейтенанта Давыдова, смелого боевого командира, скромного и прекрасного человека. Его отличную технику пилотирования командование часто ставило в пример всем. Он уверенно летал в сложных погодных условиях, умело сочетал тактическую грамотность с природной смекалкой, поэтому ему чаще, чем другим, доверяли полеты на разведку…

Но где же остальные четверо?..

Появилась еще одна группа «яков», и с ними занял место возле ведущего лейтенант Башаев. Теперь уже три торпедоносца в окружении полутора десятков истребителей продолжали полет в направлении к берегу.

— Двадцать седьмой!.. — чуть слышно вызывали ведущего в эфире. — Двадцать седьмой…

— Командир! Слушайте! — включился Демин. — Кто-то зовет!

— …цать девятый! Ранен штурман, разрушен мотор… рван… винт. Продолжать… не могу. Разрешите… Папес…

— Двадцать девятый, Миша! Ермышка! Точно! Ермышкин, Значит, и его подбили. Еле тянет.

Хочет садиться у озера Папес. Но на его северном берегу немцы! Куда же он?!

— Двадцать девятому! Посадку Папес запрещаю! Тяни до Паланги! Тяни до Паланги, Двадцать девятый! Тяни!..

Молчит Ермышкин, не отвечает, видимо, трудно ему, борется из последних сил. Притих эфир. И вдруг хрипло:

— Не могу… Нет высоты… Все! Прощайте… Как бритвой, режет по сердцу едва слышный голос храброго летчика. Давно ли вместе садились в снегопад?.. Неужели еще один?!

Вот и берег. Аэродром Паланга. По нему рулят приземлившиеся после боя «илы», «яки». Здесь к топмачтовикам пристраивается еще четверка истребителей. Это они сопровождали Ермышкина. Вернулся, лаконично доложил:

— Двадцать седьмой! Двадцать девятый сел у озера. Там красноармейцы. Помогают.

Хорошо: выходит, он ошибся, что там были немцы… И Борисов приказал Башаеву и Мифтахутдинову лететь с истребителями в Паневежис.

Ну, наконец они дома. Встречают капитан Мещерин, с ним Шарапов и Завьялов. Комэск первым бросился к Борисову и без слов обнял его. Но больше всех обрадовался Беликов. Он преподнес заготовленную козью ножку, потом, растерянно уставившись на ноги летчика, проговорил:

— Командир! У вас же… У вас брюки в дырах! И унты!

Желтый собачий мех унтов висел клочьями. Левая штанина летных брюк была изрешечена осколками. Из дыр торчала обгоревшая вата.

Михаил наклонился:

— Так вот почему все время мерзла нога!

— Товарищ лейтенант! — закричал из кабины вооруженец Шашмин. — Поглядите на свой парашют. На нем нет живого места! Одни лохмотья!

Инженер Завьялов с Беликовым осмотрели самолет и насчитали тридцать прямых попаданий малокалиберных снарядов, С восхищением они смотрели на молодого летчика, проявившего необычайное мужество в бою.

А тот, почерневший от усталости и еще больше от душевной боли за невернувшихся товарищей, сгорбившись, присел на чехлы и задумчиво раскуривал козью ножку.

— Поехали, Борисов! — положил руку ему на плечо Мещерин. — Экипаж! В машину!

Фыркнув мотором, автостартер уехал в сторону КП.

Солнце клонилось к лесу, когда с неба раздался гул и на посадку зашел еще один топмачтовик — прилетел экипаж Ивана Репина. После боя он тоже улетел в море. Связь в экипаже была разрушена, часть навигационных приборов разбита, и летчик долго не мог разобраться, куда лететь. Только потом сообразил, стал ориентироваться по солнцу, вышел на берег и добрался до Паневежиса.