Страница 31 из 58
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Пожалуйста, ну пожалуйста! — все крепче сжимая локоть девушки, говорил Михаил.
Они остановились у заснеженного, чуть различимого в морозном ветреном мраке крыльца. Прожектор берегового поста снова скользил по небу. Высоко-высоко, в самом зените, тонкий луч замер. Упершись в облачко, будто плавился фиолетовым расплющенным концом.
Луч постоял неподвижно, медленно скользнул вниз, скрылся за невидимой сопкой. И с другой стороны узкое световое лезвие взметнулось вверх, подрожало в небе, нерешительно ушло за горизонт.
— Опять, верно, летает, — сказала Аня.
— Объект вроде вашего не так легко пробомбить, — отозвался Михаил. — Разве только с пикированья, как на той неделе... Что ж, так и не зайдем к тебе?
Уже второй час она мучила его, водя по заснеженным улицам базы. Он застал ее дома, но у нее сидела подруга. Аня сразу предложила пойти подышать свежим воздухом в такую славную погоду. Они гуляли, но Михаил не болтал на этот раз о всяких пустяках, не признавался ей снова в любви, а расспрашивал Аню о ее жизни. Ни слова не сказал о своей любви, только ненароком всматривался в ее худощавое, милое лицо.
И она разговорилась доверчиво и серьезно, без обычных отшучиваний, к которым привыкла в легких разговорах с ребятами. Они совсем промерзли, вернулись к ее дому, но Аня не хотела заходить внутрь, а время уходило, с каждой минутой шло все быстрее.
— Не доверяешь, Аня? — с болью спросил Михаил.
Он встал так, что совсем близко, на фоне темных, отполированных полярными ветрами досок крыльца, белело ее лицо, оттененное круглой шапочкой, сдвинутой немного назад. Она рванулась к ступенькам, но он нежно и крепко держал ее за локоть.
— Мне скоро на дежурство пора, — тихо сказала Аня. Вновь попыталась освободить руку, и это усилие стало будто пределом ее сопротивления. Она хотела остаться одна. Ей нужно было многое обдумать. Вот перестал говорить обычные любовные слова, расспрашивал о ее мечтах и стремлениях и сразу стал как-то особенно дорог... Ей было очень трудно противоречить ему.
— Ты меня сейчас отпусти, Миша... Мы завтра повидаемся снова...
— Что? — переспросил Михаил.
Он туговато слышал после недавнего обстрела побережья, когда его оглушило сверху второе орудие главного калибра. С тех пор мир звуков как бы задернулся легкой завесой, в ушах надоедливо стоял тоненький, надрывный звон.
Но и он, конечно, услышал грохот выстрела, раскатившегося со стороны залива. Световая парабола, взлетев от воды, круто прорезала небо. Несколько мгновений тишины — и снова выстрел, снова унесся вверх трассирующий голубой снаряд.
— Видно, «Триста вторая» пришла, — возбужденно оказала Аня. — Два корабля потопили.
Они по-прежнему стояли тесно друг к другу, но Михаил почувствовал: она сразу внутренне отдалилась от него.
— Пожалуй, еще стрельнут, — сказала Аня, всматриваясь в сторону пирса.
Два выстрела с подводной лодки — весть о двух потопленных вражеских кораблях. Конечно, подводники, в глазах девушек, побивали всех. У них громкая слава, ордена, уже не говоря о том, что они, действительно, все как на подбор: бесстрашные, культурные, развитые ребята... Может быть, как раз на этой лодке пришел Анин избранник.
Лодка больше не стреляла. Густая ветреная мгла сомкнулась над тем местом, где скользит сейчас высокая ромбообразная рубка. Стоя у маленькой пушки, подводники вглядываются в родной затемненный берег.
— Может, у тебя на «Триста второй» кто есть? — с усилием произнес Михаил. — Ты мне прямо скажи. Я тебя, Анюта, неволить не хочу. Если любишь кого, вашего курса пересекать не стану.
— Я бы сейчас любого расцеловала с «Триста второй». — В тихом голосе Ани прозвучал подлинный восторг. — Победа-то какая, Миша! Два фашистских корабля!
— А если никого другого не любишь... — Старостин не мог сдержаться, близко наклонился к ней. — Знаешь, как нам в море трудно бывает... Знаешь, как сердце веселится, когда тебя в базе любимая девушка ждет? Я о тебе в море всегда думаю.
— И я о тебе думаю, Миша, — мягко сказала Аня. Михаил, глядя неотрывно, вслушивался изо всех сил. — Разве я, Миша, не понимаю, как вам трудно, какая война идет. Мы, девушки, тоже кое-что понимаем... Только не будем опять об этом... Не за тем я сюда приехала, чтобы замуж выйти, — совсем по-другому, застенчивым, горячим шепотом добавила она.
— Я этого и не думаю, Аня, — жарко вымолвил Михаил. — Но уж коли встретились, понимаем друг друга... Я так понимаю, Анюта, что тебе слово как боевой подруге даю и никогда не нарушу. И ты мне дай слово.
Он обхватил Анины плечи, запрокинул голову. Чувствовал под рукой мягкую прядь волос, грубый мех воротника. Ее нежная, прохладная щека скользнула из-под его губ.
— Мы советские люди, нам друг с другом играть не приходится. Скажи сейчас: хочешь мне жизнь облегчить?
Слова, так просто и задушевно сказанные старшим лейтенантом, всплывали в памяти, страстно срывались в темноту:
— Подхожу ли тебе как друг, как человека ценишь меня? Я тебя, Аня, все больше ценю как верного друга...
Он видел, что она все ближе приникает к нему, ее полузакрытые глаза совсем вплотную мерцают теплой чернью. Огромная нежность переполняла его сердце.
— Я тебе с Новой Земли чернобурку привезу, — прошептал ей в самое ухо. — Слово моряка — куплю самую лучшую.
Неожиданно и резко рванувшись, она высвободилась из его рук, взбежала на крыльцо.
«Обиделась... — похолодел Михаил. — Ясно — за чернобурку! Хорош я: русский человек, коммунист, а бухнул, как американский пижон. То — боевая подруга, а то — чернобурка»...
— Ты только, Анюта, не обижайся, — отчаянно сказал он. — Сморозил про чернобурку... Я же понимаю, ты не такая... Я от чистого сердца...
Она смутно темнела над поручнями крыльца: тоненькая прямая фигурка на фоне запорошенной снегом стены.
— Завтра приходи, — сказала отрывисто Аня, и ее голос прозвучал по-новому — холодно и чуждо. — Мне на дежурство пора.
Михаил взбежал по ступенькам, взял ее за руку.
Она отстранилась, но не очень, молчала, глядела в его яркие, пристальные, правдивые глаза. Опять совсем близко чувствовала его дыханье.
— Не сердишься, Аня? — по-прежнему отчаянно сказал Михаил. — Я же понимаю, за такие слова... Это американцы своих девушек на шелковые чулки и всякое барахло ловят... Ты пойми: просто увидел, только теперь — раньше как-то глаз не доходил — у тебя воротник на шубке неважный, тебя в нем нашими ветрами насмерть просвистеть может...
«Глупый, глупый, — думала Аня. — Как могу на него обижаться! Если бы кто другой... А он это от любви сказал, правильно, что от чистого сердца... Он добрый... С виду хмурый, строгий, а какой добрый... Но как сделать, чтоб он ушел? Не могу еще решиться... Не хочу выходить замуж. Я же ему объяснила, что не за тем мы с другими комсомолками приехали сюда...
— Анюта! — страстно, нежно, вопросительно в который раз повторил Михаил ее имя.
«Если не уйдет сейчас, позову его к себе, — думала Аня. — Он хороший, близкий, самый родной... Никто еще не говорил со мной так... Он снова в море уходит на днях, может быть, на верную смерть... Они все уходят в море, может быть, на верную смерть. Но этот самый близкий, любимый. Мне все труднее расставаться с ним».
— Завтра приходи, — снова упрямо сказала вслух. — До завтра недолго.
«Нельзя сказать ей! — подумал Михаил, и сразу озноб пробежал по спине и бросило в жар. — Нельзя сказать ей, что, наверное, уйдем нынче ночью! По всем признакам уйдем нынче ночью, на обстрел берегов... А был бы другой разговор! Хотя бы намекнуть? Нет, командир всегда предупреждает: каждый выход — военная тайна, скажешь одной — пойдет по всей базе... Еще имею больше часа, должен вернуться на корабль в двадцать ноль ноль... Хочу получить сейчас же ее крепкое слово, не могу уйти просто так...»
Но он молчал, ни слова не сказал о корабле. Нет, никаких намеков! Будь что будет... Она скользнула внутрь, закрылась наружная дверь на тяжелом блоке. Он шагнул следом — в темноту крыльца, нащупал дверь в квартиру.