Страница 29 из 58
На некоторые корабли как раз шла посадка. Пехотинцы осторожно балансировали по трапам, с вещевыми мешками за спиной, с ремнями автоматов на шеях. Другие стояли еще на суше, у медленно вздымающихся бортов, сидели на вещевых мешках. Некоторые курили, отойдя подальше к скалам, другие ходили по пирсу, переминались с ноги на ногу, ждали очереди на посадку.
— Однако, — сказал Зайцев, — двинулся наш солдат в сопки.
Он немного отстал от друзей. Внимательно всматривался в лица, искал знакомых с сухопутья.
— Есть кто из автоматчиков майора Титова?
Нет, здесь была незнакомая часть. Зайцев вздохнул, догнал друзей, задержавшихся в конце пирса, нетерпеливо ждавших его.
— Похоже, серьезное началось дело, матросы!
— О Павле не разузнал? — спросил Старостин.
— Нет, здесь все с других участков, только идут на Средний... Серьезное, видно, началось дело. Смотрите, сколько буксиров уходит!
Они вышли на дорогу. Старостин нетерпеливо шел впереди, очень прямой, сосредоточенный, задорно поблескивая ярко надраенной бляхой ремня и пуговицами шинели. Друзья еле поспевали за ним. Подойдя к деревянному трапу, взбегающему вверх, Старостин остановился, решительно взглянул на друзей.
— Ну, вам налево, матросы? А мне, как нарочно, направо. Понятно, — буркнул Филиппов. — Уточнений не надо.
— Вы, значит, в Дом флота? Я тоже, может, попозже подгребу.
— Ты как раз подгребешь, — скептически сказал Зайцев.
Чтобы сократить путь, Михаил шагнул прямо в снег, провалился по щиколотку начищенным, как зеркало, ботинком. Выбрался на обточенный ветром гранитный скат.
— Наказанный Дон Жуан де Маранья! — крикнул вслед Зайцев. — Вот она, непривычка к сухопутью. Ножки не застудишь?
— Она ему посушит. Они договорятся, — добавил Филиппов.
Не отвечая, Старостин прыгал по камням, направляясь к верхней линии домов.
Они не обижались на Михаила. Знали — нынче у него решающий разговор. Почему-то Аня не вышла к кораблю, хотя, конечно, весь город уже знал, что «Громовой» ошвартовался у стенки. Матросы все пошли бы поддержать друга, если бы тактика не подсказала другого решения. Михаил был серьезен и сосредоточен: у него будет с Аней окончательный разговор.
Так же торопливо они шли к Дому флота. Быстро темнело. Голубые иглы прожекторов шарили за сопками где-то очень далеко. Бледные зарева залпов вновь и вновь вспыхивали на краю неба, пересеченного горным хребтом.
— А наши бьют! Все наши корабли бьют! — сказал Филиппов.
— Серьезное началось дело, — повторил Зайцев... — В библиотеку сразу зайдем или после? И в редакцию еще зайти нужно.
— Давай сейчас в библиотеку, а в редакцию попозже, — откликнулся Филиппов. Он волновался за свои стихи, но ведь нужно же было дать редакции время познакомиться с ними!
У него и у Зайцева торчали подмышками библиотечные книжки. У Зайцева первая книга «Анны Карениной», у Филиппова — «Введение в высшую математику». Им, собственно, некуда было спешить. Здесь их не ждал никто. Вот если б корабль пришел в Архангельск, тогда другое дело. Тогда Филиппов тоже торопился бы расстаться с друзьями. Но он не волновался бы так, как Михаил. Его Маша не дала бы ему повода так волноваться.
— Значит, уговор, матросы: в случае тревоги собираемся вместе, решаем по обстановке, куда идти, — сказал Филиппов.
— О чем говорить! — откликнулся Афонин.
Все это время он молчал, только старался идти в ногу с остальными такой же немного раскачивающейся морской походкой. Он чувствовал себя лучше, крепче, как-то свежее. Странное дело: после последней вахты крепко спал, несмотря на качку, несмотря на то, что волны сильнее, чем всегда, скреблись в борт и его почти сбрасывало с койки.
Страхи, о которых он говорил со старшим лейтенантом, как-то померкли, не мучили больше, будто Снегирев вскрыл какой-то долго назревавший нарыв.
— Может, и нет ничего в Доме флота?
— Нет, комиссар уточнял. Танцы и кино.
— Давно не танцевал я, ребята, — сказал Афонин.
— А мы, скажешь, танцевали? По минной дорожке, с юта на полубак...
Они пересекли мост над широкой площадью стадиона. Порядок! В Доме флота то и дело открывалась наружная дверь, у кассы толпился народ. Вестибюль, залитый электричеством, был полон солдатами в шинелях, остро пахнущих махоркой, землянкой и йодоформом. Пехотинцы сдавали шинели в гардероб, проталкивались в гремящий музыкой зал.
Моряков почти не было. Группы девушек в бушлатах и шубках расхаживали по вестибюлю.
Трое друзей, конечно, разделись тоже, сдали шинели с шапками, засунутыми в рукава, и, затянувшись ремнями, пристегнув перед зеркалом гюйсы, прошли в библиотеку.
Им повезло. Вторая книга «Анны Карениной» была свободна, Филиппов тоже подобрал нужную книгу. Только Афонин не смог записаться, — не взял справки с корабля. Сунув книги в противогазы, они прошли в танцевальный зал.
Парни — хоть куда, боевые моряки на отдыхе! Только Филиппов немного стеснялся своего подмороженного, ярко алеющего носа.
— Выглядишь ты, как старый пират-выпивоха, — шепнул ему в дверях Зайцев.
Они заранее купили билеты в кино, хотя сеанс должен был начаться через час. Когда брали билеты, подошли турбинисты Глущенко и Мотылев и сразу взяли десяток билетов для матросов, которые придут попозже, после окончания вахты.
— А вот и девчата нас поджидают, — сказал Филиппов, войдя в зал и поднося белоснежный платок ко все еще смущавшему его носу. Скосил глаза на его распухший кончик. Конечно, нос красный, но совсем не такой страшный, каким представлялся воображению!
И действительно, этот нос не помешал ему пригласить на тур вальса хорошенькую девушку, застенчиво поглядывавшую кругом. Только потанцевать! Маша не обиделась бы, если бы даже узнала об этом! И вот они уже кружились среди других пар, под шарканье валенок, кирзовых сапог, фетровых сапожек, открытых туфель.
Блестя в углу саксофонами и медью начищенных труб, играл джаз-оркестр ансамбля песни и пляски Северного флота. Музыканты были в краснофлотской форме, те же моряки с кораблей. Стены отливали стеклом больших фотоэтюдов: боевые эпизоды, портреты героев-североморцев. Филиппов кружился, осторожно придерживая партнершу, и увидел, как мелькнуло мимо довольное, порозовевшее лицо Афонина, ведущего другую девушку; как, лихо раскачиваясь, пронесся мимо разворотистый Зайцев. Зайцев танцевал с младшим лейтенантом береговой службы, овевающим его взмахами волос, спадающих на маленькие белые уши.
— Извиняюсь, Верочка, — сказал вдруг Зайцев. Конечно, он уже разведал имя младшего лейтенанта, и младший лейтенант не обиделся на такую вольность. Он мог обидеться скорее на другое: на то, что быстрые карие глаза уже не смотрели на него, а радостно и беспокойно устремились вдаль, в толпу, тесным кругом охватившую танцующие пары, и Зайцев сразу повернул в ту сторону. — Извиняюсь, Верочка, — повторил Зайцев, как только танец кончился и музыканты опустили саксофоны и трубы. — Запеленговал фронтового друга. Один момент. Он уже подходил к маленькому пехотинцу с пришитым к рукаву гимнастерки золотым якорем в черном овале.
— Здорово, Пономарев!
Морской пехотинец взглянул, радостно подался вперед, протянул левую руку.
— Зайцев, здорово!
— Что это ты здесь?
— В госпитале провалялся неделю.
— Сильно ранен?
— Миной царапнуло. — Правая рука Пономарева висела на защитного цвета косынке. — Уже подлечился, денька через два обратно, в пекло.
— А жарко там сейчас?
— Жарко! — нахмурился Пономарев. — Ну, а ты как на корабле?
— В море — дома, — сказал Зайцев. Он думал о другом, но как будто не решался спросить. — Как там Москаленко у вас? Что-то давно он мне не пишет.
— Москаленко здесь, со мной в госпитале лежал, — неохотно сказал Пономарев, — худо ему.
Зайцев похолодел.
— Сильно ранен?
— Здорово ранен Москаленко! Разрывной пулей в бок. Лежит в пятой палате.
Зайцев сразу отошел от Пономарева. Показалось, что в зале померк свет и куда-то вдаль ушли все звуки. Он подозвал Филиппова, Афонин тоже подошел к ним.