Страница 11 из 58
— Впрочем, будущее покажет, кто прав, — сказал Гарвей после маленькой паузы.
— Да, будущее покажет, — подтвердил Снегирев. Он поднялся на ноги. — Я, Фаддей Фомич, схожу на мостик, уговорю командира пообедать.
— Иди, Степан Степанович, — сказал старпом, — Штурман, вы бы пошли подсменили вахтенного офицера.
Есть подсменить вахтенного офицера, — сказал, вставая, штурман. — Прошу разрешения выйти из-за стола, — одновременно приподнимаясь, сказали Лужков и доктор.
Бубекин кивнул. Несколько других офицеров тоже вышли из кают-компании. Теперь за столом остались только Бубекин, Калугин и мистер Гарвей.
— Кажется... эр... вашему комиссару очень не понравились мои слова? — сказал, помолчав, англичанин.
— Не будем об этом говорить, — отрывисто сказал Бубекин. Он играл хлебным шариком, не глядя на Гарвея.
— Мне бы не хотелось, чтобы политика испортила наши дружеские отношения, — опять помолчав, начал Гарвей. Его хорошее настроение тоже, видимо, прошло, он покусывал тонкую губу, подтягивая бороду к зубам. — Наши офицеры не принимают политику так близко к сердцу. Политика — не дело военных...
— Не будем об этом говорить, мистер Гарвей, — снова повторил Бубекин.
Но Гарвей был задет за живое.
— Интолеренс... эр... нетерпимость ваших людей удивляет меня. Я спокойно выслушивал все, что говорилось здесь, даже самые детские, наивные вещи...
— Наивные вещи? — сдвинул брови Бубекин.
— О йес... Сётенли... [5]— волнуясь, Гарвей все чаще прибегал к своему языку. — Зачем заниматься напрасной — как это сказать по-русски?.. — похвальбой... например, о встрече с немецкими кораблями...
Он замолчал. В кают-компанию вошел Гаврилов, поставил чистый прибор перед креслом командира, бесшумно вышел.
— Я не хотел говорить при матросе, но неудобно офицерам болтать о бессмысленных вещах... — снова заговорил канадец. — Немцы пошлют в рейд по меньшей мере тяжелый крейсер. Если самостоятельно завяжем с ним бой, попадем на обед акулам...
— Косаткам, мистер Гарвей, — поправил Бубекин.
— О да, косаткам по-русски. — Гарвей горячился все больше. — А в лучшем случае нам придется проводить наши последующие обеды в фашистской кают-компании, что мне лично крайне несимпатично, так как я не люблю немцев.
— А как это может произойти, мистер Гарвей? — с подчеркнутым любопытством спросил Бубекин.
— А вы не догадываетесь сами, мистер Бубекин? Если, на свое несчастье, мы сойдемся с немцами на дистанцию орудийного выстрела, нас подобьют сразу. Немцы — прекрасные артиллеристы, они доказали это еще в Ютландском бою против Гранд Флита. Но я надеюсь, что наш милый «Громовой» не пойдет сразу ко дну, мы успеем спустить шлюпки, а немцы все же не такие звери, чтобы не подобрать терпящих бедствие.
В кают-компанию быстро вошел командир, потирая замерзшие руки. Он сел на свое место. Гаврилов подал ему на тарелке большой, отливающий желтым жиром, окутанный паром мосол. Ларионов стал срезать с него ломтики мяса.
— Да, вы так рассчитали? — сказал Бубекин. При входе командира он встал, сел только тогда, когда командир опустился в кресло. — Вы плохо рассчитали, мистер Гарвей. Как старший офицер заверяю, что никогда, ни при каких обстоятельствах экипаж «Громового» не сдастся в плен! Если мы будем подбиты, уверен, что поступим так, как вел себя экипаж русского крейсера «Варяг» в бою с японцами, как вел себя наш североморский тральщик «Туман», когда встретился с тремя эсминцами немцев. Уверен, что наши офицеры и матросы вели бы стрельбу до последнего мгновенья и ушли бы под воду с развернутым флагом на гафеле «Громового».
Он замолчал. Были слышны только дробные удары волн в стенки кают-компании, скрип переборок, тиканье стенных часов. Гарвей встал, засовывая в карман кителя свой пестрый жестяной портсигар.
— Вот что будет, мистер Гарвей, если командир «Громового» решит дать самостоятельно бой немецким кораблям и нам не повезет в этом бою, — продолжал, глядя на него исподлобья, Бубекин. — А любого труса и паникера, если такой найдется на корабле, застрелю собственноручно на месте.
— Что ж, — сказал Гарвей. Его большая белая рука, сжавшая недокуренную сигарету, не дрожала. — Восхищаюсь фанатизмом русских моряков.
Фанатизм совсем не то слово, — возмущенно вмешался Калугин, — Когда русские приняли на себя удар германских армий, спасли от полного порабощения Европу, вы не называли нас фанатиками, мистер Гарвей!
Гарвей бросил на него хмурый взгляд и вновь устремил глаза на Бубекина.
— Что же касается меня, старший лейтенант, уверяю вас, меня не придется расстреливать на месте. Я догадывался, куда иду, когда подписывал договор на службу в России...
— Он шутит, мистер Гарвей, — неожиданно сказал Ларионов. — Вы еще плохо знаете нашего старпома. Наш старпом большой шутник.
Бубекин сидел насупившись, снова катал хлебный шарик.
— К тому же, Фаддей Фомич, — продолжал капитан-лейтенант, — насколько я слышал теоретическую часть разговора, мистер Гарвей по-своему прав. Как правило, два эсминца не могут самостоятельно дать бой тяжелому крейсеру.
— Прошу разрешенья выйти из-за стола, — сказал канадец, в точности копируя интонации русских офицеров.
— Пожалуйста, мистер Гарвей! — любезно привстал Ларионов.
Гарвей вышел, держась очень прямо и напряженно. Несколько времени командир молча ел суп.
— Ну, зачем связался с ним? — вяло произнес он. — Нехорошо получилось.
— За душу он меня взял, холодный гад, — сказал Бубекин, как бы извиняясь. — Вы всего, не слыхали, Владимир Михайлович. Он тут разговорился, что ставку делал на нас, будто в очко играл. Что на деньги с русских походов откроет какое-то предприятие в Нью-Йорке. Снегирева чуть не стошнило.
— Нехорошо, вроде хвастовства получилось, старпом, — сказал капитан-лейтенант Ларионов.
— Сам чувствую, что нехорошо, — покосившись на Калугина, пробормотал Бубекин.
— И разговоров таких не нужно допускать в кают-компании.
— Есть не допускать таких разговоров, — четко сказал Бубекин.
— Он вышел из-за стола, подошел к никелированному кругу барометра, постучал ногтем по стеклу.
— Как барометр, Фаддей Фомич?
— Падает, Владимир Михайлович.
— Второе, Гаврилов! — крикнул Ларионов, вытирая губы салфеткой.
— Разрешите выйти из-за стола, — приподнялся Калугин.
— Прошу! — сказал задумчиво смотревший на него капитан-лейтенант.
Кают-компанию покачивало сильнее. Стараясь ступать как можно более твердо и широко, Калугин прошел в каюту Снегирева и, сбросив валенки, забрался на отведенную ему верхнюю койку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В коридоре раздался дружный смех нескольких людей, задержавшихся у двери в каюту.
— Этот рассказ про фашистскую трусость я на переднем крае от разведчиков слышал, — донесся голос Снегирева. — При случае, за перекуркой, расскажите матросам... Ну, товарищи партбюро, повторяю: главная задача на сегодняшний день в дозоре — готовность к бою всех механизмов и наблюдение. Не только для сигнальщиков — для всего личного состава на верхней палубе. Пусть агитаторы напоминают почаще: кто в море первый увидел врага — наполовину уже победил. Свободны, товарищи. Мичман Куликов, зайдите ко мне.
Калугин лежал в полудремоте. Поскрипывали переборки, звякали кольца портьеры, отделяющей койку от письменного стола. Белый плафон мягко светил с потолка. Как всегда в походе, иллюминаторы над столом были туго задраены стальными крышками. Громко тикали стенные часы рядом с телефонным аппаратом.
Портьера слегка сдвинулась от качки. Из-за ее края было видно, как мичман Куликов присел на диванчик, напряженно глядя на Снегирева.
— Огорчил ты меня своим высказыванием, Василий Кузьмич, — сказал, помолчав, старший лейтенант. — Пойми как коммунист: при таких установках морально-политическое воспитание людей запустить недолго.
— Да что их агитировать, товарищ старший лейтенант! — упрямо сказал мичман. — И так все понимают. Зубами фашистов готовы загрызть. — А дым почему допустили?