Страница 45 из 46
Нинка Балхаш не составляла никакого исключения, это Юра хорошо помнит. Так же, как ее подруги, чуралась мальчишек, так же, как почти все девчонки, на весь класс визжала, когда опускала руку в портфель за тетрадкой и натыкалась на живую мышь или лягушку. Она, правда, никогда не была ябедой, но если бы год-два назад Юре сказали, что он увидит Нинку Балхаш вот такой, как сейчас — сосредоточенной, внешне спокойной перед большим боем, — Юра, наверно, ни за что не поверил бы.
— Тебе страшно? — неожиданно спросил Юра.
— Очень страшно, Юрка, — совсем просто призналась Нина. — Так страшно, что даже вот здесь болит, будто кто-то сжимает сердце. А вдруг меня убьют?! Прилетит откуда-то дурная пуля, я не успею даже о чем-нибудь подумать и — все... Как же так, Юрка? — Нина взяла его руку, сжала ладонь и как-то растерянно заглянула в его глаза. — Как же так, Юра? — повторила она. — Все останется, а меня не будет... Останется море, останется наш город, ты будешь с кем-то говорить, смеяться, а я... В такую минуту мне хочется спрятаться в какой-нибудь укромный уголок и сидеть там не дыша, чтобы никто меня не увидел и не услышал. Затаиться... У тебя такого не бывает?
Он ответил, задумчиво глядя в море:
— Бывает страшно. Потому что хочется жить. Очень хочется. И все всегда видеть: небо, море, тебя...
Далеко на востоке вспыхнула красная ракета. Она не могла осветить место, где находилась шхуна, она вообще почти не давала света, настолько была далекой и красной, но и Нина и Юра вздрогнули, будто вдруг оказались на виду у немцев, непроизвольно прижались друг к другу и долго так стояли, прислушиваясь не то к плеску воды за бортом, не то к своим чувствам...
Нина спросила:
— Ты никогда не верил предчувствиям?
Он ответил:
— Я не думал об этом. И ты не думай. Не думай, слышишь?! Не смей! Это ерунда — какие-то предчувствия. Дикость.
— Предрассудки...
— Да, предрассудки.
— Пережитки... Суеверие...
Он не глядел в ее лицо, но был уверен: она улыбается. Она могла улыбаться в такую минуту!
И в эту минуту она стала ему дороже, чем когда бы то ни было. Дороже всего на свете. Если будет надо, он закроет ее собой от той дурной пули, о которой она думает. Закроет от смерти...
— Приготовиться! — приглушенно крикнул Глыба. — Пошел!
Минеры быстро, но так осторожно, точно в руках у них был ребенок, положили тяжелую неуклюжую мину на доску и приподняли один ее край. Чуть слышный всплеск. Потом еще и еще. Они работали молча. Одна за другой рогатые мины, похожие на головы буйволов, скользили в воду, а Глыба налегал на штурвал, и «Мальва», рассекая форштевнем волны, ложилась на левый борт.
К рубке приблизился один из минеров, коротко бросил:
— Все!
Иван еще круче положил штурвал влево. Не далее, как в ста метрах от судна, на воду посыпались искры из выхлопной трубы катера. «Заметят», — с тревогой подумал Глыба.
Катер уходил вперед, на восток, шхуна неслась на юг, в открытое море. На мгновение шкиперу показалось, что на катере сбавили обороты мотора. «Увидели! — решил Иван. — Теперь начнется!»
Он подвернул «Мальву» правее и чутко прислушался. Христо Юрьевич, не отходивший от рубки, сказал:
— Похоже, что нас заметили.
И в это время позади шхуны раздался взрыв. Будто тугой смерч подхватил с собой обломки дерева, железа, тонны воды и взметнул их вверх. Взрывная волна ударила по парусам, шхуна рывком дернулась вперед, на миг зарылась носом в воду, но тут же взлетела на гребень. С транспорта, налетевшего на мину, понеслись вопли. Второй транспорт, идущий параллельно первому, застопорил ход, и на нем вспыхнуло сразу несколько прожекторов. Их лучи запрыгали по волнам, нащупали шхуну. Длинные светящиеся трассы полетели к ней.
Саша прижался к Калугину и скорее почувствовал, чем увидел, как тот нажал на гашетку. Полузакрыв глаза от слепящего света, Петро бил в точку, откуда лился этот свет. Пулемет дрожал, подпрыгивал на палубе, а Саша подсовывал ленту и шептал:
— Еще!.. Еще!..
Он слышал, как пули бьются о борт «Мальвы», слышал, как Иван Глыба что-то кричал Василию Ляшко, но все это не задерживалось в его сознании, будто главное заключалось в его словах, которые он бесконечно повторял: «Еще... Еще...»
Он не сразу заметил, что их пулемет умолк. И только когда почувствовал, что лента не движется, спросил у Калугина:
— Вы что, дядя Петро?
Петро молчал. Пальцы его продолжали лежать на гашетке, но голова склонилась вниз, точно он задремал.
— Дядя Петро! — крикнул Саша.
Калугин не отвечал. И тогда Саша все понял. Он осторожно снял руки Петра с пулемета и сам нажал на гашетку. Опять задрожал пулемет, а Саше казалось, что это дрожит он сам. От захлестнувшего его горя, от ненависти.
Шхуна вырвалась из щупальцев прожекторов, и теперь было видно, как подорванный транспорт все глубже зарывается в воду, а с приподнятой кормы в море прыгают немцы, цепляются за спущенные шлюпки, плывут к подошедшему катеру.
Саша поправил ленту и, до боли закусив губы, снова открыл огонь.
«Мальва» неслась по ветру, делая полукруг. Ее левый борт почти касался воды. Потом Иван Глыба, уверенный, что и второй транспорт вот-вот наскочит на мины, выровнял судно и взял курс в открытое море. В тот же миг снаряд ударил в грот-мачту, срезал ее наполовину, и парус упал на палубу. Другой снаряд угодил в бушприт, кливер заполоскался на ветру, и через две-три секунды его унесло в море.
Снаряды рвались у самого носа, у бортов, с катера, подошедшего почти вплотную, бил по шхуне пулемет. Немцы не переставая освещали море ракетами, и в их свете Глыба увидел, как один из минеров, словно перерезанный пулеметной очередью, рухнул на палубу. Нина поспешила к нему на помощь, но вдруг как-то странно взмахнула руками и упала рядом.
— Ленту! — кричал Саша Василию Ляшко. — Ленту давай!
А Юра и его отец, стоя рядом у борта, стреляли из автоматов по катеру. Там захлебнулся пулемет, и эсэсовцы отвечали только автоматными очередями и пистолетными выстрелами.
Над шхуной и катером повисла яркая ракета, осветив все вокруг так, будто над морем неожиданно взошло солнце. Христо Юрьевич увидел, как из рубки катера выскочил эсэсовец и, пригибаясь, побежал к борту. Вот он поднял пистолет, прищурил один глаз.
— Юра! — испуганно крикнул Христо Юрьевич.
Юра не слышал: он в это время посылал короткие очереди в немца, укрывшегося с гранатой в руке за бортом. Христо Юрьевич вскинул автомат, рывком нажал на спуск. Автомат молчал — кончились патроны в диске. Тогда он оттолкнул Юру и, заслоняя его собой, расставил руки.
Юра не слышал выстрела. Он только почувствовал, как отец резко дернулся и начал медленно оседать на палубу. Еще до конца не осознав случившегося, Юра полоснул из автомата по эсэсовцу, потом подхватил отца, стараясь его удержать.
Сзади снова раздался мощный взрыв: это транспорт, еще не совсем развернувшись, боком коснулся мины. Вода лавиной хлынула в развороченный борт, баржа накренилась и стала тонуть. Завыла сирена.
— Получили, гады! — закричал Глыба.
...Прошло два месяца.
Море потемнело, пожелтели и осыпались листья с деревьев, осенние звезды словно удалились от земли и плавали теперь в такой недосягаемой вышине, что казались маленькими, чуть заметными искорками. По ночам бушевали штормы, огромные валы выкатывались на берег, гудели и рычали, будто угрожая кому-то. А к утру, выбившись из сил, море успокаивалось и лежало притихшее, стараясь отогреться на солнце.
Часто над морем плыли густые туманы, окутывали берега, скалы, серые холодные плавни и одинокую, покинутую всеми бухту Светлую.
Темный грот казался теперь особенно мрачным и неуютным. На одной из стен его, почти над самой водой, белела высеченная надпись:
«Вечная слава дорогим товарищам — Петру Калугину, Христо Юрьевичу Араки, Александру Миненко».
Когда вечерами море уходило подальше от берега, в гроте из воды показывался обломок мачты: здесь, в старом своем убежище, покоилась шхуна Мальва». В ту ночь она с трудом дошла до бухты и к утру затонула.