Страница 63 из 113
И вот — Морозко сегодня… Ничего оттого Филиппа Петровича, которого знал раньше Константин Константинович, не осталось. Ввалившиеся щеки с пепельным налетом, сутулящиеся плечи, будто придавленные тяжким грузом, усталые, точно измученные каким-то недугом глаза, напрочь потерявшие ту приветливую голубизну, даже голос, прежде мягкий, задушевный, звучал хотя и не грубо, но резко и неприятно.
Константин Константинович не мог не удивляться: почему генерал Морозко встретил его так холодно? Может быть, не узнал? Ничего противоестественного в этом нет: во-первых, прошло немало времени с тех пор, как они виделись в последний раз. Во-вторых, генерал-майору сейчас не до воспоминаний: положение на фронте критическое, в каждом донесении, поступающем с любого участка, тревога и… и слезная мольба о помощи. А где Морозко возьмет резервы, если даже штаб дивизии почти некому охранять…
Размышляя обо всем этом, Строгов молчал, стараясь подавить в себе и горькое чувство и откуда-то возникшее раздражение.
— Я спрашиваю, нет ли у вас ко мне каких-либо вопросов, Константин Константинович? — переспросил Морозко.
— Возможно, вопросы появятся после того, — сухо ответил Строгов, — когда ближе ознакомлюсь с положением дел.
— В таком случае, я вас больше не задерживаю, — кивнул головой Морозко. — Надеюсь, для того, чтобы вы ближе ознакомились с положением дел, вам не потребуется слишком много времени.
Комиссар полка Андрей Ильинов не переставая ходил по небольшой комнате, где накоротке устроился Константин Константинович и которую лейтенант Захаров назвал штабом полка, беспрестанно курил, изредка останавливался у стола в разложенной на нем карте, стучал по ней мундштуком дымящейся трубки и говорил:
— У меня такое впечатление, что ни комдив; ни его начальник штаба совершено не знают обстановки на тех участках, где предстоит действовать нашим батальонам. Смотрите, Константин Константинович, вот разведсводка, доставленная несколько минут назад. Ничего общего с тем, что мы видели у генерала Морозко.
— Ничего удивительного в этом нет, — заметил майор Гуляев. — При сложившейся ситуации — обстановка может меняться ежечасно. В разведсводке сказано, что в районе урочища Соколовки никаких боев нет, а начальник штаба дивизии утверждал, будто там наступает механизированная часть фон Бейкера. Логика подсказывает, что или наступление фон Бейкера захлебнулось и он отвел свои войска назад, или же ему удалось рассеять отступающие части генерала Самойлова, которые прекратили сопротивление.
— Когда речь идет о критических ситуациях, — раздраженно сказал Константин Константинович, такие определения как «или-или» вряд ли помогают ориентироваться в обстановке. И поскольку никакой связи с генералом Самойловым нет, — нет ее также и с частями генерала Игнатова, — нам следует поднять свой полк не завтра к двадцати ноль-ноль, а сегодня ночью. Иначе мы не успеем оказать помощь ни генералу Самойлову, ни генералу Игнатову.
— Ночью? — Гуляев даже привстал со своей табуретки. — Вы говорите — ночью?. С необстрелянными, не нюхавшими пороха, солдатами? Они на каждом шагу будут видеть черт знает что: засады, притаившихся в оврагах немцев, стоящих наготове во всех перелесках танков. Можем ли мы быть гарантированы, что их моральный дух…
— Вы полагаете, что их моральный дух окрепнет только к завтрашнему вечеру? — усмехнулся комиссар полка. — А может быть, как раз и лучше, если мы не станем ничего скрывать, и прямо нашим солдатам скажем: там, куда мы должны сейчас идти, гибнут наши товарищи. И мы должны им помочь. Чувство взаимовыручки всегда отличало русского солдата, вам это должно быть известно, Михаил Михайлович.
— Все это хорошо в теории, Андрей Ильич, — Гуляев тоже закурил и подошел к окну, за которым на землю уже опускались сумерки. Горизонт медленно, будто погружаясь в невидимые волны, тонул в этих сумерках, и за ним уже темнело беззвездное небо, и невозможно было понять: низкое оно или высокое, черную или серую принесет ночь; глядя в темнеющую даль, Гуляев и сам вдруг представил на своем пути мрачные, заросшие кустарниками, овраги, затаившихся в них фашистов с автоматами в руках, и руки эти — от нетерпения вздрагивают, готовые в каждое мгновение нажать спусковой крючок, чтобы послать верную очередь в приближающегося человека — майора Гуляева; а в темных, сливающихся с ночью, перелесках, таких безмолвных, будто там испокон веков не было никакой жизни, беззвучно — горячим дыханием — дышат танки и бронетранспортеры, в которых механики, радисты, стрелки ждут команду, чтобы рвануться навстречу ничего не подозревающим солдатам и офицерам, смять их, раздавить, расстрелять в упор. И среди этих солдат и офицеров идет и начальник штаба полка майор Гуляев…
Нервно докурив папиросу, Михаил Михайлович швырнул окурок в открытую форточку и снова подошел к карте.
— Я понимаю, — стараясь быть более спокойным, проговорил он, взглянув на Константина Константиновича, — я понимаю, что чем скорее мы начнем действовать, тем ощутительнее будет наша помощь, но имеем ли мы право рисковать сотнями людей, бросая их в неизвестное. Если мы, согласно приказу генерала Морозко, выступим завтра в двадцать ноль-ноль, у нас впереди еще почти целые сутки. За это время мы можем организовать свою собственную разведку, попытаемся своими силами установить связь с генералами Игнатовым и Самойловым и…
Стук в дверь не дал ему договоришь. Константин Константинович, не отходя от стола с картой, крикнул:
— Да!
На пороге появился лейтенант Захаров, коротко доложил:
— Командир дивизии.
Генерал-майор Морозко вошел в сопровождении какого-то полковника и майора — начальника разведки дивизии. Вошел какой-то вялой походкой, с трудом передвигая ноги, сел на табуретку, снял фуражку и протянул ее своему начальнику разведки:
— Положи ее куда нибудь, братец. — И обратился к Строгову: — Пришел попросить тебя, Константин Константинович, ускорить выход полка. Донельзя осложнилась обстановка и там, где Самойлов, и там, где Игнатов. Связи, правда, по-прежнему нет, но по отдельным данным — дело у них дрянь. Если сможешь, брось им на помощь свои батальоны не завтра, а сегодня. Дал бы тебе подмогу, да не могу. От дивизии знаешь, что осталось? Сколотил все в один полк, приказано держать переправу до последнего человека. Человек костьми ляжет, тогда что? Что тогда будет, не знаешь?
Строгов с неподдельным сочувствием посмотрел на генерала. И, если давеча к нему (непрошенной гостьей) явилось по отношению к Морозко чувство раздражения, то сейчас ничего, кроме жалости, он к этому человеку не испытывал. Они, пожалуй, были одного возраста, но глядя сейчас на Филиппа Петровича, Строгов не мог отрешиться от мысли, что перед ним сидит старик, уставший от жизни и ничего от нее уже не ожидающий. И вот, в это самое время, у Константина Константиновича вдруг мелькнула скверная мысль, что, может быть, через непродолжительное время, пройдя через какой-то этап горнила войны и растеряв на этом этапе весь свой оптимизм и запас жизненных сил, он и сам будет вот таким же ссутулившимся и внутренне опустошенным стариком. Эта мысль была как нехорошее предчувствие, а Константин Константинович втайне верил в предчувствия, и потому сейчас приказал себе отвлечься от своей скверной мысли, прогнать её.
Он сказал Филипппу Петровичу:
— По возможности, оценив обстановку, мы и сами решили выступить ранее назначенного вами срока. Я уже намеревался связаться с вами, Филипп Петрович, чтобы получить «добро», а тут и вы. — Он взглянул на Гуляева: —Прошу Вас, Михаил Михайлович, через четверть часа собрать весь командный состав. Вы не возражаете, Андрей Ильич?
Комиссар полка ответил:
— Я полностью с вами согласен, Константин Константинович. — И обратился к генералу Морозко: — Если вы разрешите, я оставлю вас, чтобы еще раз переговорить с начальником политотдела дивизии.
Морозко вместе с ним отпустил и начальника разведки, и полковника, который пришел с ним. Он так им и сказал: