Страница 60 из 101
Игнаша!
Она склонилась над ним, обняла руками его голову, тихонько прижалась щекой к его лицу. Он что-то говорил, но Ольга ничего не слышала. Ей казалось, что здесь в вагоне, кроме них, никого нет. Только Игнат и она. Пусть эти несколько секунд будут ее коротким счастьем.
Игнат положил здоровую руку на ее голову погладил кудряшки.
Ты плачешь, Беляночка?
Немножко, — ответила Ольга. — Ты не сердись, Игнаша. это я так… Хорошо мне сейчас… — Она вытерла слезы и только тогда спросила: — Ты тяжело ранен?
Не очень. Расскажи о себе, Оля.
В это время кто-то крикнул с перрона:
Хрусталева, быстро на поезд!
Ольга побледнела. Будто кто ударил в сердце. Нечем стало дышать.
Игнаша…
Он смотрел на нее и молчал. Теплое, хорошее чувство к этой славной девушке шевельнулось в его душе. «Это моя сестра», — сказал он санитарке, когда услышал голос Ольги. Он хотел, чтобы Ольга была его сестрой. Любимой сестрой. А она?..
Ольга быстро склонилась к его лицу и, закрыв глаза, крепко и долго поцеловала в губы. Потом поправила подушку и сказала:
Прощай, Игнаша. Я — на фронт.
И ушла…
6
Раны зажили, но правая рука почти не сгибалась в локте. Когда председатель комиссии прочел все результаты осмотра и на углу санитарной карточки написал: «К военной службе не годен», Игнат сказал:
Я буду жаловаться. Это несправедливо. Дайте мне два месяца, я научусь стрелять левой. Или отправьте меня в саперную часть.
Через три дня он приехал домой. Город нельзя было узнать. На Ленинской улице, где они так любили гулять с Лизой, чернели еще не засыпанные воронки от бомб.
Витрины магазинов были заколочены досками, на углу Чкаловского переулка лежал опрокинутый трамвай. К порту одна за другой шли машины, груженные станками: эвакуировался авиационный завод. У булочной стояли длинные очереди за хлебом. Ветер гнал по тротуарам бумажки; оборванные провода шевелились, точно змеи.
Игнат без стука вошел в дом. Остановившись у порога, он снял с плеча вещевой мешок, сдернул с головы пилотку и позвал:
Мама!
Мать вышла из спальни и, увидев его, схватилась рукой за дверь.
Игнаша! — Она не плакала. Сухими, страдальческими глазами взглянула в его глаза и тихо спросила: — Надолго, сынок?
Игнат показал на несгибающуюся руку, ответил:
Отвоевался. — Горькая складка появилась у его рта.
Мать осторожно спросила:
Немцы далеко еще, Игнаша? Может, сюда и не придут?
Он не стал успокаивать:
Придут. Скоро придут, мама.
А как же ты? — В ее голосе вспыхнула тревога. — Уйдешь?
Игнат ответил быстро и твердо:
Нет!
Она больше ни о чем не спрашивала, смотрела на сына и вздыхала. Изредка смахивала ладонью непрошеные слезы. Что-то изменилось в Игнате. Мать чувствовала, что за это время он перестал быть юношей, и даже в глазах его теперь было что-то жесткое, непривычное. Мать словно видела в них то, что увидел, что пережил он сам: взлетающие в воздух обломки детских колясок, безумные лица матерей, окутанные дымом пожаров деревни и города…
На другой день Игнат пошел в горком комсомола. Он не удивился, когда увидел закрытыми почти все отделы, в которых раньше было шумно и людно. Поднимаясь на второй этаж, Игнат встретился на лестнице с Виктором Ревиным, заведующим отделом агитации и пропаганды. Это был веселый, компанейский парень, умница и задира.
Витька! — обрадовался Игнат. — Здорово, чертяка!
Виктор остановился, тусклыми глазами взглянул на Игната:
А, это ты, Игнат? — Голос его тоже был тусклым, тихим. — Здравствуй. Алексей у себя.
И пошел вниз, даже не протянув руки.
Игнат обернулся и, не скрывая раздражения, громко сказал:
Быстро скис, товарищ завотделом!
Алексей Брагин, секретарь горкома, был один. Когда Игнат вошел в кабинет, Брагин стоял у раскрытого окна и смотрел на улицу. Широкоплечий, с сильными руками, с хорошей военной выправкой, сейчас он немного сутулился, будто огромные заботы слегка придавили его. Услышав, что дверь отворилась, Алексей оглянулся.
Здравствуйте, товарищ Брагин. — Игнат улыбнулся, прочитав на лице Алексея удивление.
Игнат! — вскрикнул Алексей. — Ей-богу, Игнат! — Он быстро шагнул к Игнату, крепко обнял его, потом протянул руку: — Ну, здравствуйте, каменщик. Какими судьбами?
Когда Игнат неловко подал ему левую руку, Алексей понимающе проговорил:
Ясно. Пожалуй, вопросы излишни. Хотя об одном спросить, конечно, надо.
О будущем? — Игнат посмотрел ему прямо в глаза.
Да. Немцы ведь близко, и каждый должен решить… Понимаешь?
Понимаю, — ответил Игнат. — Поэтому и пришел. Наверно, одного моего решения мало, не так ли?
Брагин закурил, подвел Игната к дивану, а сам начал ходить по комнате. Потом резко остановился и спросил:
Сколько времени мы знаем друг друга, Игнат?
Да не так уж и много, — улыбнулся Игнат. — Тебе ведь двадцать два? А я родился на два года позже. Вот только и всего…
Только и всего, — повторил враздумье Брагин. — Короче говоря, сколько живем на свете, столько и знаем друг друга. Хорошо знаем, Игнат?
Игнат в недоумении посмотрел на секретаря горкома:
Почему ты об этом спрашиваешь? Может быть, автобиографию рассказать?
Автобиографию не надо, — без улыбки ответил Брагин. — Но кое о чем расскажешь. И я расскажу.
Он подошел к двери, щелкнул английским замком и, вернувшись, сел рядом с Игнатом.
В это время совсем близко завыла сирена и сразу же послышался гул моторов. Залаяли зенитки, а через минуту от взрывной волны зазвенели стекла: бомба упала, наверно, в соседнем квартале. Потом, еще ближе, ухнула вторая…
Игнат внимательно смотрел на Брагина. Алексей сидел напряженно, крепко стиснув зубы. Лицо его слегка побледнело.
Никак не привыкну, — словно оправдываясь, сказал он. — Хочу заставить себя быть спокойным, а внутри будто что-то обрывается и холодеет…
Привыкнешь, — просто проговорил Игнат. — Я тоже сперва места не находил себе при бомбежках. В землю готов был втиснуться. А потом… Ко всему привыкнешь. Почти ко всему…
Почти? — спросил Брагин. — К чему-то не привык?
Да, кое к чему нельзя привыкнуть, — ответил Игнат. — К страданиям людей, например…
Многое уже пришлось увидеть, Игнат?
На всю жизнь хватит, — ответил тот, и Алексей увидел складку, залегшую между его бровей.
Брагину захотелось обнять его, сказать ему что-нибудь хорошее, теплое, но он подумал, что Игнату это сейчас не нужно, и сказал:
Это, может быть, хорошо, что ты много уже увидел. Видеть-то, наверно, придется еще больше. Время такое настанет… — Он к чему-то прислушался и вдруг спросил: — В порт пойдешь работать?
В порт? — удивился Игнат. — Я же строитель! — Он приподнял правую руку и снова опустил ее на колени. — Что я смогу там делать?
Работу найдем. А делать там будешь вот что, Игнат…
…Солнце уже опускалось в море, когда Игнат вышел из кабинета секретаря горкома комсомола. Он не сразу отправился домой. Хотелось побыть наедине со своими мыслями, многое обдумать.
Игнат пошел к приморскому бульвару и разыскал ту скамеечку, на которой они с Лизой сидели в последний раз. Солнце тогда вот так же погружалось в море. Только закат горел, словно пламя бушевало над морем…
Прихрамывая, Игнат подошел к скамейке и сел. Сейчас ему не хотелось вспоминать прошлое. Все это давно ушло, хотя и не совсем забылось. Другое входило в жизнь: волнующее, тревожное, неизведанное.
Глава четвертая
1
У старого мола, пришвартованная толстыми ржавыми тросами к чугунным столбам, стояла дряхлая, отжившая свой век баржа. Лет десять назад она служила пристанью для небольших пароходиков, приходивших с Дона. Тогда на ее палубе была служебная надстройка и на красных спасательных кругах, висевших у окон надстройки, пассажиры могли прочитать название баржи: «Дебаркадер 916». А на борту «Дебаркадера 916» мальчишки написали масляной краской: «Пристань Глухарь». Неосведомленным людям могло показаться странным это непоэтическое название пристани, однако оно, по мнению мальчишек, не должно было быть другим.