Страница 40 из 67
Люси старательно записывала просьбы — одному купить запонки, другому — лезвия для бритья, третьему — теплые носки. Когда все пожелания были высказаны, Пуйяд спросил:
— Дорогая Люси, а чем мы сможем отблагодарить вас?
Она, не задумываясь, выпалила давнюю сокровенную мечту:
— Прокатите на истребителе.
Мало кто знал, что ее отец был когда-то авиационным механиком, благодаря которому она в детстве поднималась в воздух. На какой машине, не помнит, но чудесное ощущение высоты и скорости сохранила на всю жизнь. И никогда не теряла надежды испытать его еще раз.
Пуйяд не мог отказать. Но, глянув в окно, за которым мела густая поземка, засомневался в возможности полета. Его решение опередил Робер Марки:
— Разрешите мне подняться с Люси?
Марки в полку с января. Успел неплохо показать себя, механикам никаких забот пока что не доставлял. Вызвался прокатить Люси? Что это, проявление мужской галантности или нечто большее? Не наделает ли Робер глупостей в воздухе? Пуйяд мысленно вернулся к Жуару и Бурдье. Отказ уже висел у него на кончике языка. Но тут пропела Люси:
— Я согласна.
— Ну что ж, Робер, давай. Только без выкрутасов.
Так впервые на «яке» полка «Нормандия» в воздух поднялась француженка. Сперва, конечно, ее экипировали надлежащим образом.
Марки оказался все-таки не из тех, кто умеет сдерживать себя. Крутых разворотов, глубоких виражей ему показалось мало. Пошел на сложный пилотаж, мастерски выполнил весь его комплекс.
Люсетт, широко раскрыв красивые с голубой поволокой глаза, крепко уцепившись руками за борта, мужественно переносила перегрузки головокружительного пилотажного каскада.
Пуйяд, наблюдая за тем, что выделывал Марки, рвался к трубке микрофона, но тут же сдерживал себя: сознавал, что, полети он с дамой на борту, делал бы то же самое.
Пребывание Люсетт в полку сгладило тяжелые впечатления, которыми начался день печали и скорби. И когда она в своем сером пальтишке с пушистым белым воротником, стоя в проеме дверцы Ли-2, посылала всем прощальные воздушные поцелуи, каждый думал о том счастливом времени, когда они вернутся во Францию к своим возлюбленным. Жизнь брала свое, никто не хотел думать о возможности безвременной смерти.
Не думал об этом и Беген. Однако после трагедии, приключившейся с Жуаром и Бурдье, он сильно сдал, стал без явного повода взрываться, перессорился с доброй половиной летчиков.
Понаблюдав за ним, Лебединский вошел в ходатайство перед Пуйядом об отправке Дидье Бегена на Ближний Восток, где тот в сравнительно спокойной обстановке мог прийти в себя.
Дидье уехал. В дальнейшем судьба забросила его в Голландию, где 28 ноября 1944 года он был сражен огнем немецких зенитных орудий. Так «Нормандия» лишилась еще одного ветерана.
А загадка столкновения Жуара и Бурдье разъяснилась спустя несколько дней, когда де Панж раскладывая по мешкам вещи погибших. Их теперь уже не делили между летчиками, а отправляли на хранение в военную миссию. Среди документов Бурдье Жан нашел письмо, адресованное Пуйяду. Это было признание в том, что он почти совсем не умеет летать, совершенно не готов к воздушным боям на тяжелейшем русском фронте, но даже самому себе боится признаться в этом, чтобы не быть изгнанным из полка «Нормандия». Морис так и не решился передать это письмо адресату. И тем самым как бы подписал себе и Жуару смертный приговор. В моральном плане его, конечно, трудно было винить. Однако еще раз подтвердилось незыблемое правило авиации: небо никому не прощает недоученности, перед ним все равны, его требования всегда одинаково жестки.
Тренировки продолжались.
В последний день марта, уже пахнувший приближающейся весной, Пьер Пуйяд объявил:
— Сегодня к нам прибудут генерал Захаров и писатель Илья Эренбург. Хотят посмотреть на наши полеты. Так неужели ударим лицом в грязь?
Разумеется, не должны. Таким гостям надо показать себя только с самой лучшей стороны. От генерала Захарова зависят сроки отправки на фронт — всем уже изрядно надоело распивать чаи из тульского самовара. А Илья Эренбург, как это уже не раз бывало, своим острым пером напомнит миру, что «Нормандия» живет, действует, готовится к новым схваткам с врагом. Вскоре снова зазвучит в эфире тревожное немецкое: «Ахтунг, франсьозен!» А пока только приказы Верховного Главнокомандующего с благодарностями за участие в освобождении городов Орла, Спас-Деменска, Ельни и Смоленска, бережно хранимые новым начальником штаба капитаном Шураховым, напоминали о недавней славе «Нормандии».
Лефевр со своей 3-й эскадрильей получил задание: продемонстрировать групповой полет, затем одиночный пилотаж и в заключение пройти всей эскадрильей в парадном строю над аэродромом.
Программа выполнялась безукоризненно. Гости поздравляли Пуйяда, тот удовлетворенно потирал руки.
Заходил на посадку последний самолет, управляемый младшим лейтенантом Монье. Зрители начали расходиться. Захаров, Эренбург, Пуйяд направлялись в столовую.
И тут до ушей командира полка донесся радиодоклад Монье:
— Отказал мотор!
Пьер возвращается, выхватывает у Альбера, руководившего полетами, микрофон:
— «Раяк-пятнадцать», сможете дотянуть до начала полосы?
— Не уверен. Далековато.
— Тогда прыгайте. Немедленно прыгайте!
— Поздно: малая высота.
В следующую секунду «як» с треском врезался в верхушки деревьев, перевернулся, гулко ударился о землю, взметнулся вверх и развалился на куски.
Все, словно по команде, бросились к месту катастрофы. Каково же было удивление, когда увидели выбравшегося из-под обломков и шагнувшего навстречу Монье!
— На этот раз тоже не конец, — сказал он и без сознания упал на руки товарищей.
Уже четвертый год подряд судьба испытывала его. В 1941-м он врезался в дом, в 1942-м — еле вывел из штопора вышедший из повиновения «харрикейн», в 1943-м — скапотировал при вынужденной посадке.
Счастливчик Монье отделался испугом да шрамом на щеке. Уже вечером он вместе со всеми участвовал во встрече с Ильей Эренбургом. Писатель, попыхивая своей неизменной, неподвижно висящей в уголке рта трубкой, рассказывал о встречах с первыми «нормандцами» в Иваново, об их героических делах, о боевых подвигах советских воинов.
Особенно понравилась всем услышанная от него история о том, как один бывший сибирский охотник — чемпион среди снайперов фронта — «подарил» ему двести из четырехсот уничтоженных им фашистов.
— Но вы же не будете больше чемпионом, — возразил писатель против такой щедрости солдата.
— Не волнуйтесь, я свое быстро наверстаю, — заверил снайпер, — а у вас тоже будет солидный личный счет.
Французы, для которых были внове почет и уважение, которыми пользовались в народе советские писатели, воочию убедились в том, что для этого есть веские основания. Писатели несли людям яркое волнующее слово правды о войне, о ее героях.
От Эренбурга многие «нормандцы» впервые узнали о Зое Космодемьянской, Александре Матросове, Дмитрии Глинке, Иване Кожедубе, Александре Покрышкине. Славные дела этих людей никого не оставили равнодушными.
Вечер закончился пением французских и советских песен. Пели все — и хозяева, и гости.
Под конец недавно вернувшийся из госпиталя Фуко обратился к генералу Захарову:
— Скоро ли нас отправят на фронт?
С разных сторон сразу же послышались голоса:
— Да, пора.
— Так совсем забудем запах пороха.
— Надоело вхолостую утюжить воздух. Командиру дивизии льстило это настроение.
— Чувствуете, как народ рвется в бой?! — подмигнул он Эренбургу. — Постарайтесь передать этот дух в своих публикациях.
— Обязательно, обязательно, — заверил тот. — Этот дух, как мне кажется, помог выйти сухим из беды Монье, он принесет полку новые победы.
Гости уехали, а «Нормандия» вернулась к обычным будням. Два Як-7 — со спаренным управлением — работали на износ: Лефевр, Альбер, де ля Пуап, Риссо с утра до вечера по очереди «вывозили» на них молодежь. Когда Лефевр докладывал, что такой-то готов к самостоятельному вылету, его лично проверял Пуйяд. Если и он давал «добро», летчик пересаживался на видавший виды Як-1. Докажет, что за него волноваться не надо, ему вручают новенький Як-9Т. Эти мощные машины, стоило их хорошенько «оседлать» да «обуздать», становились удивительно послушными, легко управляемыми. И тем, кто не форсировал события, не пытался сразу всему научиться, а шел по программе обучения от простого к сложному, никакие неприятности не грозили.