Неизвестный Кожедуб

Порыв ветра — и лодка чуть не зачерпнула. Второй вал покрыл нас с головой. Лодка опрокинулась. Но у нас под ногами оказалась земля. Выбрались из-под лодки, ухватились за борта. Василю, самому высокому, вода по грудь, а нам всем — по шейку.

Мы начали изо всей силы кричать:

— Рятуйте, рятуйте!

Волны и ветер с ног валят. Барахтаемся в воде, как щенята.

Василь и я стараемся удержать лодку. Ее тянет и сносит течением. Уговариваем остальных:

— Держите челн, не толкайтесь, а то нас сдует! Волны перекатываются через головы. Начинаем

захлебываться.

Берег далеко, но нам видно, как там суетятся ребята. Приметили нас, волнуются.

По берегу Вспольного несется повозка. Вот лошадь остановилась, кто-то спрыгнул, вскочил в лодку, оттолкнулся и гребет к нам. Мы следим за ним, радуемся: спасены!

Лодка подплывает к нам с наветренной стороны. Она уже совсем близко. И вдруг поворачивает и плывет обратно. Мы остолбенели.

— Куда он, тупак, заворачивает? Плывем за ним, ребята! — скомандовал Василь.

Мы вплавь кинулись догонять. Весь страх перед волнами пропал.

Я догнал лодку первый. За мной — Василь. Смотрим, в лодке полно воды. Я сорвал с пояса котелок и стал выгребать воду. Подплыли Андрейка и Про-ня, уцепились за борт. А хозяин лодки все гребет в сторону от того места, где мы чуть не потонули. Узнали его: это дядя Игнат, наш односельчанин.

— Куда ты, дядя Игнат, подберем наших!

— Сейчас сами потонем! — ответил он зло. — Я думал, с вами моя жинка. Она с утра в Новгород-Северский поехала. Вот я ее и ищу.

Игнат говорит и на нас не смотрит. Он с трудом гребет против волны к кустам — они словно на воде росли.

Доплыли до кустов. Лодку захлестнуло. Стали тонуть. Схватились за ветки. Пробую ногой дно — дна нет. Осмотрелся — кругом вода… До берега не доплыть, и думать нечего.

Нащупал сучок потолще и уперся в него ногами — не то стою, не то вишу. Рядом Андрейка.

Куст качается — вот-вот вырвет и унесет его ледяная быстрая вода. Кто-то сказал:

— Ребята, пропали мы! Тут глубина-а-а… Никто из нас уже не кричал. Мы обессилели.

Только Игнат, сидя на кусте, изредка выкрикивал:

— Караул! Караул! Но и он затих.

Холод пронизывал. Я чувствовал, что коченею. В глазах потемнело, кружилась голова. Огромные волны обдавали меня, чуть не сбивая с куста. Мне казалось, что мы торчим здесь уже целый день. Сковывала странная дрёма. Но я держался крепко, руки словно приросли к веткам.

Я знал, что нас ждет. Жаль было мать, отца, школу. Но почему-то страшно не было.

Не заметил, как впал в беспамятство, словно заснул. И вдруг мне показалось, будто что-то тяжелое срывается с куста. Ветки дрогнули, и послышался всплеск воды.

Сквозь дрёму мне вспомнилось, как мать говорила, что, когда замерзаешь, охватывает оцепенение: заснешь — и конец.

Стараюсь пересилить сон. Хочу крикнуть: «Ребята, Андрейка, держитесь, не спите!» Но голос не слушается. Свело губы.

— Рятуйте! — словно издалека слышу я крик Игната.

И вдруг до меня доносится голос брата Сашко:

— Ивась, держись!

С трудом открываю глаза. Вижу — рядом парусник и кто-то с него протягивает мне руки. Я подаю руку… и больше ничего не помню.

Очнулся я на печке. Полумрак. Лампочка завешена чем-то плотным. Верно, уже поздняя ночь. Все спят, а рядом со мной сидит мама и гладит меня по голове.

— Боюсь, не занедужив бы ты, Ивась, — говорит она и, помолчав, добавляет дрожащим голосом: — Трое втопилися.

В ту ночь я долго не мог уснуть, плакал. Все мне мерещилось, как тонут ребята, как бушует вода и ломаются ветки на кусте под нами.

Больше всего мне было жаль Андрейку: это он упал с куста и утонул.

Мать не отходила от меня…

Теперь, много лет спустя, мне кажется, что тогда, на разлившейся Десне, мне впервые довелось испытать силу и выносливость.

С малых лет мы увлекались незамысловатыми деревенскими играми. Сколько их было у нас!

Зима. Озера затянулись льдом. С нетерпением ждешь, когда он окрепнет. И наконец слышишь, кто-то из приятелей кричит:

— Айда, ребята, карусель строить! Гурьбой бежим к озеру.

Забиваем посреди льда кол, на него насаживаем колесо от телеги, а к колесу прикрепляем длинную жердь. К концу жерди привязываем санки. Ляжешь на них плашмя, а ребята крутят колесо. И вот несешься по кругу, только в ушах свистит. Не удержишься — катишься кубарем. А если салазки сорвутся, то выбросит на самый берег. Часто и взрослые собирались посмотреть на нашу карусель.

Или вырубишь четырехугольную льдину-кригу, оттолкнешь, бросишься на нее с разбегу и мчишься по льду, пока не налетишь на берег.

Многие ребята катались на коньках. Мне отец коньков не покупал. Я с завистью глядел, как ловко и быстро ребята режут лед коньками, и чуть не плакал с досады.

Решил смастерить коньки. Сделал деревянную колодку, подковал ее проволокой и привязал к ноге.

Правда, на этих проволочных — «дротяных», как мы их называли — колодках можно было кататься лишь на одной ноге, но это меня мало смущало.

Летишь лихо. Одной ногой скользишь, а другой отталкиваешься. Быстроту такую развивал, что дух захватывало. Я так наловчился мастерить эти дро-тяные колодки, что даже другим ребятам делал, выменивая их на карандаши, тетрадки, фантики от конфет.

Дома мне за коньки доставалось: обувка на одной ноге изнашивалась скорее. И отец запретил мне кататься. Только через несколько лет я сам заработал себе на коньки и часто вспоминал лихое катанье на колодке.

Лыжи мы делали сами. Разберем старую бочку и из доски мастерим лыжину. Ребята устраивали большие снежные горы — трамплины — и с них прыгали. Бывало так врежешься в сугроб, что еле выберешься.

«Сонце повертае на лито, зима на морозы». Подходит коляда, а за ней Новый год. Январь — «си-чень»: «сиче зиму пополам».

В хате вкусно пахнет взваром и медом: мама готовит кутью. Но хочется на улицу: все дела сделаны, уроки приготовлены. Заходит ватага мальчишек:

— Лобан, идем колядовать до вечери!

Колядки, этот пережиток глубокой старины, для нас, ребят, были игрой. В мешок насыпали просо, ячмень, горох — это у нас называлось пашней. Мы ходили по домам и постукивали пашней по окнам.

Кто-нибудь запевал на высокой ноте шуточную:

А в пана, пана Собака пьяна.

Все подхватывали, растягивая слова:

Добрий вечир! Лежить в санях У сыних штанях. Добрий вечир!

Хозяйки давали нам сластей, блинов. С пеньем, плясками, смехом обходили село.

Весной на переменах было шумно и весело. Мы высыпали во двор и начинали азартную игру, развивавшую меткость удара: она называлась у нас «жог». На одной стороне длинного прямоугольного бруска чернилами было выведено «жог».

Собираемся человек по десять; у всех карманы набиты пуговицами. Расставляем их ребрами на земле. Бросаем по очереди брусок: кому выпадает слово «жог», тот начинает игру.

Отходишь на несколько шагов, прицеливаешься и бросаешь брусок по ряду пуговиц. Ловкий удар — и они валятся. Забавно вспомнить, в какой мы приходили азарт и какой интересной казалась нам эта незатейливая игра.

Не меньше, чем волейбол, я любил старинную деревенскую игру «свинопас». В нее, вероятно, играли еще наши предки. Она вырабатывает ловкость, сообразительность.

По кругу на лужайке вырывали ямки-ярочки, а в середине ярочку побольше — «масло». Каяедый охранял свою ярочку. «Свинопас» целился деревянным самодельным шаром в «масло». Надо было отбить шар палкой подальше от круга. Начиналась суматоха: и шар надо отбить, и ярочку уберечь. Чуть отбежишь — ее займет «свинопас». Тогда сам становишься «свинопасом».

Не зеваю. Наношу удар по шару, слежу за движениями «свинопаса», но, случается, увлечешься, не рассчитаешь — и «свинопас» захватит твое место.

Поодаль от деревни, за холмами, — излюбленное место ребят: озеро Вспольное.

Летом оно зарастало очеретом и сытником. Мы были большие охотники до сладковатых побегов сытника. Пастух пригонял сюда скотину на водопой. На песчаных отмелях хорошо было загорать.