Неизвестный Кожедуб

Мне хотелось поделиться своей радостью с Ма-цуем. Я давно уже не видел его.

Зашел в комитет комсомола, чтобы поговорить с ним. За столом на обычном месте Мацуя сидел член комитета.

— А где Мацуй?

— В больнице. Обострение туберкулезного процесса.

Только сейчас я понял, как тяжело болен наш секретарь.

Несмотря на уговоры товарищей, Мацуй никогда не обращал внимания на свое здоровье. У него была большая выдержка, огромная трудоспособность, та глубокая любовь к делу, которая дает силы. Осенью он простудился, перенес болезнь на ногах, и это, очевидно, дало обострение туберкулеза.

В воскресенье я отправился в больницу.

Медицинская сестра сказала:

— Проходите, только ненадолго. Он очень слаб. Сердится на нас, когда мы выпроваживаем его друзей, и я теперь уговариваюсь с посетителями: если войду в палату под каким-нибудь предлогом, значит, пора уходить. Уж извините, но вас, ребят, много к нему ходит. В приемный день столько набьется, что иногда совсем не пускаем.

Она провела меня в палату.

Мацуй лежал с закрытыми глазами. Дышал тяжело и часто. Его похудевшая, пожелтевшая рука бессильно свесилась с кровати, зажав газету.

На сердце стало так тяжело, что я готов был убежать.

— Может, лучше завтра зайти? — спросил я шепотом сестру.

Но Мацуй открыл глаза, повернул голову и увидел нас. Лицо его оживилось. Он приподнялся.

— А, пришел. Рад тебе, давно не виделись! Что нового? Руку тебе, Иван, не жму: обнаружены палочки

Коха и двусторонний процесс. Надеюсь, в санатории поправлюсь. Я не мнителен, но дело мое, брат, плохо… Сядь вон там на стул и рассказывай об успехах. Как дела в аэроклубе?

Я стал рассказывать. Сестра взглянула на меня и вышла. Мацуй слушал, как всегда, внимательно. Ему было приятно, что я догнал группу, и он сказал: «Я ведь тебе говорил — трудностей бояться нельзя».

Он хотел что-то добавить, но вдруг закашлялся и долго не мог отдышаться.

Я замолчал.

— Не обращай внимания, рассказывай… Скверно, брат, болеть. Я думал — обойдется. Врачей и товарищей не слушал… Ну, а как газета?

— Сегодня вывесили. Ничего, острая, интересная вышла… Я как узнал, что ты здесь, все хотел до выходного зайти, но знаешь…

— Знаю, ребята говорили — даже в спортзал не каждый день ходит. А это — показатель!

Вошла сестра, взяла что-то со стола и молча вышла. Я встал:

— Извини, друг, мне пора. Мацуй проговорил с досадой:

— Сестра хитрит и думает, что я не замечаю. — Он улыбнулся. — Только она появится — товарищи уходят. Сговор… Может, посидишь? Я не устал.

— Нет, право, спешу — дел очень много. Зайду завтра.

Он вздохнул:

— Ну, передай всем привет да спасибо, что не забываете… Так бы и пошел сейчас с тобой… Желаю успехов!

Мне хотелось сказать Мацую что-нибудь теплое, поблагодарить, подбодрить его, но я молчал. Только с порога крикнул:

— К твоему выздоровлению, Мацуй, постараюсь научиться летать!

Он улыбнулся и помахал мне рукой.

Прошло две недели. Поздно вечером, вернувшись из аэроклуба, я зашел в одну из аудиторий — надо было дорисовать заголовок стенгазеты. Рисуя, я по привычке что-то напевал. В аудиторию вошел Миша Вербицкий.

— Здравствуй, «профессор»! — весело приветствовал я его. — Что скажешь?

Он не ответил.

Я взглянул на Мишу — у него было странное выражение лица.

— Что с тобой?

— Давно тебя разыскиваю, Иван. Мацуй умер. Кисть выпала у меня из руки.

— Я знал, тебе тяжело будет. Пойдем в комитет. Бюро постановило к завтрашнему утру выпустить страницу, посвященную его памяти.

…Много лет прошло с того вечера. Много замечательных людей — стойких большевиков — в тылу и на фронте помогли мне расти. Но когда я вспоминаю юность, передо мной всегда встает светлый образ Мацуя — моего первого комсомольского вожака, горячего патриота, простого, хорошего человека.

У нас в селе девчата уже давно, вероятно, пели веснянки, а я и не заметил, как прошел март. Деревья запушились, прилетели ласточки. Мне некогда, я поглощен учебой. Готовлюсь к экзаменам в аэроклубе. Там наступили последние дни теоретических занятий. Ребята учатся хорошо, но сложная авиационная техника некоторым дается с трудом. По-прежнему отстает Петраков — ленится. Часто во время занятий толкаю его локтем и шепчу:

— Петраков, не спи: опять придется догонять!

— Скучища! Скорее бы на самолет. Там уж я развернусь!

— Нет, не выйдет из тебя настоящий летчик, — донимает его Коломиец. — Настоящий летчик — это тот, кто не только практику, но и теорию хорошо знает.

Но увещания не помогают — Петраков упрям. Вечерами остаюсь и объясняю ему новый материал, повторяю старое.

Впереди всех идут Панченко, Коломиец, Кохан и еще несколько ребят. Не отстаю и я: занимаюсь упорно, с увлечением. Мне очень помогает запас знаний, полученных в техникуме, приобретенные там навыки в учебе.

Лекции в техникуме еще не кончились, но уже идут зачеты, а в мае начнутся экзамены.

На дворе совсем подсохло. В аэроклубе начались занятия по парашютизму. Наш инструктор высок, ловок. Движения у него точны, быстры — ни одного лишнего жеста. На его груди значок парашютиста с цифрой 100 — он сделал сто прыжков. Инструктор увлекательно рассказывает об истории парашютизма, учит, как нужно обращаться с парашютом.

Во дворе натягивается батут — сетка на резиновых амортизаторах.

В первый по-настоящему теплый день староста группы объявляет:

— Сегодня занятия по парашютизму будут проходить на воздухе.

Инструктор, ответив на наше приветствие, говорит:

— Сегодня начинаем подготовительную тренировку к прыжкам с парашютом. В сальто, кульбитах, подскоках будем тренировать вестибулярный аппарат. Я уже вам объяснил его роль. Напоминаю: он помещается в области внутреннего уха, позволяет соблюдать равновесие и определять правильное положение тела. А это для летчика и парашютиста крайне важно. Сетка пружинит и облегчает подскоки. Сейчас я проделаю ряд упражнений.

Он легким движением вскакивает на батут, показывает нам различные движения и потом говорит: «Делаю задний бланш». Инструктор высоко подпрыгивает, раскинув руки, ласточкой переворачивается в воздухе через спину и становится на ноги, легко балансируя на сетке. Затем он делает сальто, подскоки, кульбиты.

С того дня я целыми вечерами пропадал на батуте: хотелось научиться делать бланш так же красиво, как делал инструктор. Вначале не получалось. Приходил домой в синяках — иногда основательно ударялся о сетку.

Инструктор зорко следил за четкостью и правильностью наших движений.

— Помните, — часто повторял он, — во время прыжков самое важное — приземление. Учитесь поворачиваться по ветру, держать ноги вместе.

Он неутомимо, терпеливо работал с нами — с душой, как говорил Мацуй. Мы это чувствовали и любили его.

…В аэроклубе идут экзамены по теории авиации. Впереди самое интересное — выезд на аэродром. Нас после экзаменов разделят на летные группы и прикрепят инструкторов. Уже сейчас мы знакомимся с ними. Инструкторы заходят в классы, беседуют с нами. Мы уже знаем всех, кроме одного — Александра Сергеевича Калькова. Он в отпуску. Ждем его со дня на день. Говорят, это один из лучших инструкторов, умелый и опытный учитель, требовательный и придирчивый; бывает иногда грубоват и вспыльчив, но зато хорошо летает и отлично учит. Всем учлетам хочется попасть в его группу. Вероятно, еще и потому, что Кальков — бывший военный летчик.

И вот однажды, когда мы занимались в моторном классе, до нас донесся незнакомый раскатистый бас. В аудиторию вошел высокий, широкоплечий человек в крагах. Мы переглянулись и встали. На вид ему было лет за тридцать. В его внешности было что-то щеголеватое. Походка чуть-чуть вразвалку, нос орлиный, с горбинкой, взгляд проницательный и слегка насмешливый.

Это и был инструктор Кальков. Поздравив нас с окончанием теоретических занятий, инструктор сказал веско:

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.