Страница 42 из 48
И вот началась бойня. С двенадцатого по восемнадцатое число. Самый тяжелый был четвертый день, когда немцы со Мги дивизию и танки перебросили. Правее нас переправился КП командира дивизии Борщева. Немецкие танки подошли, но дивизион Чернышева отбил их. Я не помню сколько, но много танков набил. Наши, и командир полка, и все, вооружились гранатами и залегли, мне приказали держать связь с тем берегом, чтобы артиллерию запросить. Но сдержали. Но командир батальона Кукареко, что держал дорогу на Мгу, конечно, погиб, и его заместитель по политчасти Сальников тоже. Погибли и два наших радиста полковых, два Михаила — Маслов и Потапов. Точнее, их оглушило, и, как очевидцы рассказывают, их немцы захватили и увели. Но так или иначе, они пропали. А вот Лиза Кузякова погибла, она была связисткой второго батальона, держала связь с ротами. Они там оборонялись сильно, и когда немцы уже были готовы их захватить, они встали в круг, порядка пятнадцати человек, и подорвали себя гранатой. Это рассказал выживший очевидец, узбек из Средней Азии, он потом приезжал после войны и рассказывал об этом. Числится она пропавшей без вести, но она погибла. Не осталось ничего от нее.
Мы продержались до восемнадцатого. Утром нас сменили, осталось нас немного. Вывели нас в деревню Большое и Малое Манушкино, на исходные, в землянки в лесу. Сменили обмундирование, в бане помыли. Стали пополнение получать, не только солдат, но и офицеров. Ротных не осталось, батальонных командиров тоже не осталось. Нас, связистов, тоже мало осталось. Стало прибывать пополнение, молодые ребята из Сибири. Я даже не успела их себе переписать в свой список — я комсоргом роты была, как мы перешли в Овцино — это на правом берегу Невы, напротив Ижоры. Там тоже небольшие учения, и в феврале 1943 года мы пошли на первую Красноборскую операцию — станция Поповка. Там мы участвовали в освобождении деревень Степановка, Торфяное, Мишкино. Был такой случай с взятием деревни Мишкино. В боях там участвовала какая-то морская бригада, и моряки захватили эту деревню. Немцы оставили в деревне много шнапса, моряки выпили, и немцы снова захватили у них эту деревню. Командир дивизии дает приказ нашему полку, что деревню надо отбить. Командир полка позвал роту автоматчиков, а там сандружинницей была как раз Фридман Мария. Она была парторгом этой роты. Пополнением в роте автоматчиков были молодые ребята из Сибири, командир — молодой лейтенант, не помню, как зовут.
Они расположились на исходных. Днем нельзя было атаковать, они бы все полегли, и договорились начать атаку вечером. Договорились, что днем они будут наблюдать, вечером будет небольшая артподготовка, и они эту деревню возьмут. А связь с ними вдруг пропадает! Еще днем оборвалась. У нас связистов никого как раз не оказалось на КП. КП у нас был совместный с нашим артполком и располагался в немецкой землянке в насыпи железной дороги. Я сижу у телефона, связи нет. Командир говорит: «А где твои линейщики?» Я говорю, откуда я знаю, где они. Взяла катушку, поискали, нет никого в сопровождающие. Я взяла катушку и побежала по этому полю около железной дороги по кустарникам. Это сейчас оно заросло. И вдруг смотрю — вроде как волки, две собаки. Смотрю — волокуша, раненый лежит, и они вокруг раненого вертятся, вертятся. Я волокушу подтащила им. Собака легла рядом с раненым, а у нее на боку санитарная сумка — раненый себе ногу перевязал, я им помогла его на волокушу погрузить, они впряглись и потащили его. Вот так я в первый раз увидела собак-санитаров. Это меня поразило очень. С тех пор я собак очень уважаю. Бегу я дальше, бегу и вдруг провалилась. А это яма, и там тот самый лейтенант, что мне нужен! Я его спрашиваю: «Чего вы связь не держите?!» Связь-то у них была! Они говорят: «А мы не подключаем ее». Я не буду говорить, что я им сказала. Ну все им наладила, связь дала, катушка у меня старая в запасе осталась. Командир полка говорит: «Ну, подключила, а теперь возвращайся». Я вернулась на КП, доложила, что задание выполнено. Он говорит: «Ну, молодец». Через какое-то время наши дали артподготовку, и рота автоматчиков отбила это Мишкино. Сколько дней мы были в этой операции, я не помню, нас опять отвели в Петрославянку. Выходило нас немного из этого боя.
Когда мы шли туда на исходные позиции, встретили какую-то дивизию. Шли мы вместе с артиллеристами из этой дивизии, которая участвовала в битве под Сталинградом. И когда мы шли вместе с артиллеристами, с этими ребятами, они говорят: «Мы такого трудного фронта, как у вас, не встречали. Здесь у вас не окопаться, болота кругом». После этой операции был так называемый Красноборский «котел» (или вторая Красноборская операция). Эти бои описаны у Борщева. Тоже очень тяжелые бои. Мы пришли числа двадцатого. Двадцать пятого был сильный бой, немцы наступали, хотели нас отрезать, но мы выдержали. И двадцать пятого числа в десять часов пять минут нас всех ранило — в КП попали две мины. Командира полка, адъютанта, меня, радистов дивизионных — в общем, тринадцать человек нас было. Меня перевязал радист Новосельцев Павел, из дивизионных радистов. Командир радиовзвода Коля Тимофеев, только что из Ульяновского училища связи, был сильно ранен. Но помощи-то нет. Он был сильно ранен, в бедро, выше колена. Мы как-то его перевязали, но примерно часов в восемь вечера он скончался. Только в одиннадцать часов слышим голос Ольги Мурашовой. Слышим, как она кричит: «Кто здесь жив?» Вытащила нас всех оттуда, откуда-то бойцов взяла, кого нужно, еще раз перевязала. У нее повозка была, и она вытащила нас к Московскому шоссе.
Тогда меня переправили сначала в медсанбат 942-го полка, потом дальше в тыл, и там сделали операцию. Хорошо, что в полку укол сделали от столбняка и чаем со спиртом напоили. Я, правда, от чая со спиртом отказалась, и солдат раненый рядом со мной двойную порцию выпил. После этого сразу на машины — и в медсанбат. Иван Васильевич Гусев делал операцию, Колесов, хирург, присутствовал. Долго меня оперировали. На Понтонной медсанбат стоял в госпитале. Помню, привезли нас туда, большой холл, в нем нас всех на носилках поставили. Человек двадцать. А это уже ночью было, я посмотрела на часы — пять минут второго. Подошла сначала Юлия Михайловна, хирургическая сестра подошла (ей лет за 30 было, она еще в финской участвовала. Родом она была со Ставрополя). Увидела меня и говорит: «А нам сказали, что ты убита. Тяжелое у тебя ранение?» — «Да». Она сразу ушла, сказала хирургу, что Тамара там лежит. Он подошел, усталый-усталый, едва на ногах стоит. «Где это тебя угораздило?» — «Там же, где и всех. В мешке». — «А когда тебя ранило?» — «В пять минут одиннадцатого». — «Вечера?» — «Утра!» — «И ты столько тут лежала?!» Сразу же распорядился, чтобы меня несли в операционную. Раздели меня — все мокрое. Брюки ватные разрезали, нижнее белье разрезали. Посмотрели на бедро — там осколок торчит, почти насквозь бедро прошел. Гусев посмотрел и говорит: «Королев, тебе дальше жить, диссертацию писать. Я тебе эту операцию поручаю. У меня уже руки не работают. Что хочешь делай, а вынимай этот осколок. Только не так, как Вале Сукаловой. Я ей уже ногу загубил, а ты ей спасай ногу». Вот такой разговор между хирургами я своими ушами услышала. После этого мне надели маску, и я ничего больше не слышала. Проснулась уже после операции. Юлия Михайловна сидит, плачет, с хирурга пот градом, все лицо мокрое, медсестра за мной убирает. До шести утра этот осколок у меня вынимали. Положили его мне на блюдечке на память. А я его там и забыла, не взяла в качестве сувенира. Гусев посмотрел, говорит: «Перевязывайте, накладывайте шины, и сегодня будет погрузка». До Рыбацкого меня доставили на машине медсанбата в эвакогоспиталь. Там стояли палатки, меня туда положили на пару часов. В медсанбате меня хотели накормить, но я отказалась, а тут вдруг есть захотелось. Попросила санитара об этом, а он мне в ответ: «А пирожное не хочешь?» Я промолчала. Потом подогнали вагоны, и довезли нас до Ленинграда, до Обводного канала. При погрузке тот же санитар украл у меня мой полушубок. Такие дела. Поместили в палату — чистота, белые стены, подушки. Вдруг голова с соседней кровати поднимается забинтованная: «Тамара, это ты?» — «Да, это я». А кто спрашивает, не знаю — голова вся в бинтах, лица не видно! Это была Ирина Дунаевская, переводчица из нашей дивизии. Мне было холодно, так как я крови много потеряла. Ирина могла ходить и поправила мне одеяло. Потом меня всю заковали в гипс. Начальник отделения был армянин, хирург. Строгий, но очень внимательный и опытный. Много нас, девчонок, в одной палате лежало. Нашу палату прозвали «44-я гвардейская девчоночья». Помню, с нами еще лежала врач из полковой санроты. Ее ранило так — они расположились под печкой, под трубой, а взрывной волной трубу сбило и ей ребра поломало. Из девчонок помню Циру из Лахты, ее ранило на Неве. Она была метеорологом в 55-й армии. Ее очень сильно ранило, весь таз был разворочен и поломан, ей подпорки ставили. Как она кричала! Никакие уколы не помогали. Она почти все время была без сознания, и как она в бреду крыла Гитлера! Какими словами! Потом пришла в себя, мы ей говорим: «Ну, ты даешь! Такие этажи складывала на Гитлера!» Она в ответ: «Да не врите вы». Вера Лазука из Лахты тоже там была, тяжело раненная в бедро. Запомнилась девушка Аня из Смоленска, из танковой бригады, награжденная тремя орденами Красной Звезды.