Страница 41 из 48
Потом началось наше наступление, тяжелые бои, и Валю Сукалову ранило в бедро, да так сильно, что ногу ампутировали в медсанбате. Когда об этом сказали лейтенанту, он промолчал. Стало ясно, что Валя ему без ноги неинтересна. Мичман, когда услышал эти новости, правдами и неправдами отпросился в Ленинград в увольнительную. Какими-то чудом в январе 1944 года в Ленинграде он нашел розы и с букетом пришел к Вале в госпиталь делать предложение. После войны они поженились, у них трое детей, и живут они под Петербургом.
Я сама пришла в армию 22 июня 1942 года. Так как мы жили на второй линии обороны, у нас было много военных — жили на квартирах. У меня был тогда красивый костюм, мамин, довоенный. Я его носила на работу, когда работала паспортисткой. Не пойду же я в этом костюме на войну! И военные, которые у нас жили, дали мне гимнастерку и ремень. Я в этой гимнастерке и шерстяной черной юбке и пришла в дивизию. Пилотку выдали еще. И в этой форме я прошла все операции на фронте до ранения — Путрово, Ям-Ижора, Красный Бор, Ивановский пятачок, прорыв блокады. Дали мне пилотку и кирзовые сапоги. Поскольку мне нужен был размер 34-й, мне дали размер 38-й. Меньше размеров не было. Сапог не хватало. Один мне ветеран рассказывал, что ему даже выдали два сапога, оба на правую ногу. Так что с этим плохо было. У Пани, еще одной девушки в нашей дивизии, гимнастерка вообще доходила до колен. У меня гимнастерка была еще ничего, но приходилось укорачивать — иголка есть, нитки есть, руки тоже есть. Сапоги, которые мне выдали на фронте, я спрятала в рюкзак. У меня с собой были хромовые сапоги из дома — как раз перед войной молодые ребята стали обзаводиться хромовыми сапогами, и обязательно в гармошку! Такая мода была. У моей двоюродной сестры муж ушел на фронт, у него были сапоги 38 размера. Сестра мне их еще до моего прихода в армию отдала. Такие блестящие, красивые! На фронте все на мои сапоги заглядывались. «Какой офицер вам их дал?» — «Генерал!»
После Ивановского пятачка нас перевели в Рыбацкое, потом полки раскидали по разным деревням. Солдаты вырыли себе землянки в горах, и наша рота связи тоже разместилась в трех землянках. Для нас, девчонок, вырыли отдельную землянку. Уже прохладно было, это осень 1942 года. Роту пополнили, пришло много солдат из Средней Азии и из Сибири. Старшина принес фуфайки. Ни одна мне не подходит — все чуть ли не до пят. Старшина говорит: «Ну во что мне тебя одеть? Ты такая маленькая! У тебя, может, дома фуфайка есть?» — «У меня дома пальто есть, да и кто меня домой отпустит?» Стали шинель искать мне. Страх один. Я шинелью могла два раза обернуться и еще пол подметать. Как ни примерю, все смеются. Начальник связи убивается: «Что у меня за боец, не одеть!» Вдруг идет Жуков, смотрит, как нас на площадке одевают. И говорит Клюканову: «Посмотри, как там Тамару одевают, ее хоть на огород пугалом ставь». Клюканов выругался, по телефону начал крыть нашего начальника по снабжению (у нас снабженцем был майор-южанин из Майкопа). Приказал подогнать обмундирование мне. Рядом была сапожная и швейная мастерская. Там хозяином был дядя Ваня-Коми, наш портной. Его все офицеры уважали, так как он шил и подгонял обмундирование. Я к нему пошла, и он мне разрешил выбрать гимнастерку. Я выбирала из командирских гимнастерок. Померила несколько, нашла гимнастерку из очень добротного сукна, только с левой стороны простреленная. Он ее мне ушил, и я в ней еще 8 лет после войны проходила. Потом шинель мне выбирать стали. Кучей лежат солдатские, офицерские, иностранные. Мне приглянулась английская, небольшого размера. Не немецкая, а зеленоватая. Она там одна такая была, очень красивая. Он поставил на гимнастерку блестящие пуговицы, на шинель тоже. Посмотрел, говорит: «К этой шинели не солдатский ремень нужен». Порылся и достал комсоставовский ремень. Потом еще портупею достал.
Мы с ним разговорились, оказалось, у него в Коми восемь дочерей. Он вообще на фронте жил неплохо — молодые офицеры, конечно, хотели пофорсить и заказывали у дяди Вани форму по последней фронтовой моде. Они ему отдавали часть своего пайка, так что у него был и сахар, и масло. Он чай заварил мне, напоил, приглашал еще: «Буду хоть дочерей своих вспоминать, как с тобой чай пить буду. В любое время заходи. Надо девчонкам белье будет — скажи, я для вашей роты связи подберу».
Потом достали мне фуфайку, дядя Ваня ее укоротил, и нормально было. Но он мне шинель сделал так, что если фуфайку надеть, то шинель на ней уже не застегнуть.
Потом удалось достать на складе полушубок. Он мне очень помог при снятии блокады, особенно когда меня ранило.
Итак, после боев на Ивановском пятачке нас вывели в тыл, и началась подготовка к прорыву блокады Ленинграда. Готовились очень серьезно. С октября по самый январь. Учения были максимально приближены к боевым условиям, 7 января вся дивизия выезжала в Кавголово на полигон, было учение, в котором принимали участие все три полка со всеми службами. Там был Говоров, начальник артиллерии Одинцов и сам Ворошилов. Наш полк два раза прогнали. Была даже настоящая артподготовка, потому что пополнение было необстрелянное, молодые ребята из Сибири, которые еще не участвовали в боях. К месту прорыва блокады, на Неву, мы выехали вместе с командиром взвода связи Молчановым Иваном Ивановичем раньше, чем все остальные. Там были построены типа землянок, и мы подводили связь к батальонам на исходные позиции для атаки. И наблюдали за немецкой стороной — как они свой берег заливали водой. Нева там широкая была! Уже в ночь на двенадцатое подтянулись все наши батальоны. Оборонял этот рубеж отряд под командованием полковника Соколова. Они оборону держали там. В первую же ночь мы легли спать, потому что устали, конечно. Вдруг стук, и сам полковник Соколов появляется. Говорит: «Что вы пост-то не выставляете?» Молчанов в ответ: «А мы чего, у вас же посты есть!» — «А были случаи, что немецкая разведка сюда прорывалась». Стали и мы тогда выставлять посты. А в ночь на двенадцатое пришли уже наши батальоны, заняли позиции, и утром началась артподготовка.
Очень серьезная артподготовка была, более двух часов. Мы были на берегу, я была на КП полка вместе с командиром взвода нашего. Сидели в большом напряжении, мы правофланговые, к 8-й ГРЭС шли, левее шла 136-я дивизия Симоняка с оркестром. За пять минут до конца артподготовки нужно было давать команду к атаке на спуск к Неве. Большое нервное напряжение у бойцов. Наши батальоны раньше выскочили на Неву. И перед самым берегом они залегли. Там есть водозаборное здание, и внизу окна. Даже наш командир дивизии вел наблюдение целый месяц до наступления, засекал огневые точки. С ним были топографы. А точки, которые у немцев были в этом здании, ни разу за этот месяц не говорили. Наши полки понесли на льду Невы большие потери, потому что эти огневые точки были не подавлены. Перед самым берегом они залегли. На правом фланге нашей дивизии шла штурмовая рота, в броне. Они как раз попали под этот пулемет и все полегли.
И тут огневой вал дали «катюши». По всему фронту били только «катюши». После этого наши пошли на штурм укреплений на берегу. Мы пошли вперед уже минут через двадцать, так как прибежали разведчики и сказали, что там все нормально, идет бой. Мы подошли к этому берегу, а он высокий, обледеневший, и проволока везде. Полезли туда, впереди командир полка, он здоровый был. Он с адъютантом быстро перелез. А у меня телефонный аппарат, коммутатор — катушку командир взвода Осипов нес, — и я повисла на рукавицах на проволоке. И вот Жуков меня за руки втащив туда наверх, и в окопы. Там в окопах и наши, и немцы вперемешку — трупы. Минут двадцать искали, куда приткнуться, и потом Жуков нашел — немецкая землянка большая, она даже сейчас под погреб для картошки используется. Большая, с двумя отделениями, нары, карты, перины. Мы все это выбросили, я установила аппаратуру. Наши связисты уже протянули связь, и я подключила всех: батальоны, роту автоматчиков, артиллеристов. Командир полка говорит: «Давай мне всех». Я всех подключила параллельно, они все доложили, что и как. Кукареко доложил, что он уже далеко, ведет бой.