Ванька-ротный

Солдаты вышли на дорогу и в это время позади роты появился комбат. Видя, что мы развёртываемся, для наступления, он молча повернулся и подался назад.

Мы нехотя и с трудом делаем первый шаг. Вот тронулись все и рота пошла по дороге.

— Используем темноту!|Это наше преимущество! — сказал он мне, когда я вышел на дорогу| — сказал я Сенину и Черняеву.

Дорога делает крутой поворот, из-за кустов и белых сугробов показались крыши домов. Немцы молчат!

Я разглядел сквозь кусты казенной формы продолговатый дом и в стороне два сарая с односкатной крышей. Дом совсем не похож на обычные деревенские избы, а сараи напоминают станционные постройки. С каждым шагом мы приближаемся к ним, и каждую секунду ждём первого встречного выстрела.

Все напряжены, каждый хочет уловить этот первый прицельный выстрел. Кому он достанется? Кто упадёт?

Вижу, как пот снежной мукой выступает на лицах солдат. Один вытирает его рукавом шинели и всё время поглядывает на меня.

Стоит мне оступиться или замедлить шаг, солдаты сразу замрут на месте. И потом их не сдвинуть вперёд. Солдата нужно вести не останавливаясь, не давая ему передышки. Я ускоряю шаг.

С каждым шагом напряжение растёт. Все ждут встречного выстрела|и хотят уловить это мгновение. Смотрят вперёд и посматривают на меня.|. Снег скрипит под ногами. Кажется, что этот звук слышен, как скрежет танковых гусениц, сейчас разбудит немцев и поднимет их всех на ноги.

Мороз хватает за горло, давит и теснит дыхание. Клубы белого пара вылетают из ноздрей. Черняев что-то медлит и жмётся сзади. Он посматривает на дом и на сараи из-за моего плеча и молчит. Сенин со своими топает чуть впереди. За ним только поспевай. Он знает, что медлить нельзя. За ним идёт вся остальная рота. Я иду между ними.

Солдат Черняева я держу позади. Я могу их пустить в обход дома. Но они понемногу начинают отставать. |А я останавливаться и ждать их не могу. Черняев что-то тянет. Когда он там справится со своими нервами и мыслями?| Я ускоряю шаг и машу рукой Черняеву.

Я кошу глазами и вижу. Солдаты всё время посматривают на меня. Что буду делать я? Вот главный вопрос, который торчит у них сейчас в голове. Если я встану. Встанет вся рота, Сенин поймёт, что нужна остановка. Я это чувствую и не сбавляю хода.

Я мог, скажем, Черняева или Сенина с двумя, тремя солдатами послать вперёд и осмотреть дом, а потом подойти к нему целой ротой. Но я сомневаюсь, что и на этот раз будет легкий успех. Две деревни без выстрела! На третьей мы должны споткнуться! Не может быть, чтобы немцы от одного нашего вида побегут и здесь.

Дом и сараи могут сразу ощетиниться ружейным и пулеметным огнём. Нужно скорей бежать к сараям и дому. Их нужно сразу окружать. Я прибавляю шагу и солдаты послушно следуют за мной.

Не меняя шага, я иду по припорошенной снегом дороге. Валенки отяжелели, ноги передвигаются с трудом. Я поворачиваю голову и смотрю назад, солдаты двумя шеренгами движутся не отставая. Это хорошо! — думаю я.

Без нас с Сениным они вперёд не пойдут. После шести убитых и мощного обстрела у них на это не хватило бы духа. Если лейтенанты и старшина идут впереди и подставляют себя под пули, значит и солдатам нужно поспевать за ними. Если они сейчас упадут и уткнутся в снег, их от туда колом не поднимешь. Нервы у всех напряжены до предела!

Это, как раз тот самый момент, когда дырявый череп смерти с ухмылкой смотрит на тебя в упор двумя провалами костлявых глазниц. Вот она протянула костлявые руки тебе навстречу и ждёт, когда ты хлебнув свинца попятишься назад, ткнёшься коленями в дорогу и скажешь, — возьми меня мама на ручки.

Поворачиваю голову вправо, солдаты Черняева нагоняют нас и идут рядом. Они идут какой-то особой манерой, каким-то напряженным, вкрадчивым шагом. Стрельни я сейчас из нагана, и они тут же метнутся в сторону, зароются в сугроб, и мы втроём останемся стоять на пустой дороге. Уж очень сжались и сгорбились они. Лица у солдат, как застывшие маски. На лицах их не видно ни страха, ни ужаса. Только глаза воспалены от мороза и ноги плохо гнутся в коленах.

Но почему немцы молчат?

Теперь мы идём вообще на виду. Может они хотят подпустить и ударить сразу? А может спят и вовсе не думают, что мы подходим к крыльцу?

Перед крыльцом расчищенная от снега площадка. В замёрзшем окне виден отсвет горящей коптилки внутри. Мороз за тридцать градусов и на крыльце никого. Внутри горит свет, а на улице ни души. Где же часовые?

Я подаю рукой знак Черняеву, чтобы он шёл со своими солдатами к сараю. Сенин со своими славянами остаётся рядом со мной. Я слышу его дыхание у своего плеча. Он молча стоит и ждёт, какую я подам команду.

Я делаю ещё несколько скрипучих шагов, останавливаюсь и снова прислушиваюсь, что там внутри, а слышу только своё собственное дыхание. Кроме него, ничего не нарушает тишину. Минуту стою и озираюсь. Смотрю на дом и на то, как подходит к сараям Черняев. И вот я решительно подался вперёд. Об опасности я больше не думаю. Наступает какой-то момент, и о ней уже мыслей нет. Подхожу к запорошенному снегом крыльцу. На крыльце свежих следов не видно. Я велю Сенину окружить дом с двух сторон.

— Поставь у крыльца четырех, а у каждого окна по два человека!

— Без команды не стрелять! — говорю я ему тихо.

— Стрелять только тогда, когда немцы начнут прыгать в окна!

Внутри дома находятся люди. Это мы сразу увидели, учуяли|почувствовали, если бы даже в окнах не было света|. Хотя ни малейшего звука или шороха из дома наружу не долетало. Но у нас чутьё в такую минуту, как у легавых собак на стойке.

Я махнул рукой и солдаты Сенина быстро окружили дом. Теперь немцы были в наших руках. Солдаты Сенина действовали расторопно и уверенно. Русскому солдату хоть малую малость почувствовать свою силу, хоть на минуту получить перевес! Тут уж храбрости не отбавляй! Тут солдата подгонять и торопить не нужно! Он полезет в любую темную дыру, со злостью зарычит, как фокстерьер на лисицу.

Я стоял на первой ступеньки крыльца. Сенин замешкался. Нашлись сразу шестеро добровольцев подняться по ступенькам, открыть входную дверь и войти в коридор. Я сошёл с крыльца, разделил их на две части рукой и показал, что сначала пойдут эти трое первыми. А вы трое последуете сзади.

Внутри дома послышался надсадный кашель и тихий невнятный говор двух человек. Движением рукавицы я позвал за собой старшину и трёх солдат, вошёл с ними на крыльцо и знаком велел им войти. Я стоял на крыльце. Мне тоже нужно видеть, что и как произойдёт там внутри.

Тихо взвизгнула дверь. В коридоре было темно и тихо. Под ногами старшины заскрипела половица. Скрип, как по душе, резанул острым ножом. Сенин с солдатами вошли в коридор в полной темноте. Где-то за дверью опять вполголоса заговорили двое. Теперь ясно слышалась немецкая речь. Вот чиркнула спичка и Сенин потянул на себя ручку внутренней двери. Мерцающий свет коптилки сразу проник наружу в темный коридор и осветил его лицо.

Я вспомнил, как старшина переступал порог мерцающей обители монашенок во Ржеве. Зря я иногда ругаю его. Он в решительную минуту ведёт себя молодцом.

Немец спокойно сказал старшине что-то не совсем понятное. Из сказанного, я уловил лишь одно слово — "Битте!".

Старшина видно понял, что его приглашают войти. Он решительно переступил порог тускло освещённой комнаты. До этого момента всё шло спокойно и мирно.

Но вот немцы увидели в комнате вооруженных русских солдат, и вдруг завопили, завизжали и заголосили так, что было похоже, что в комнате неумело режут молодую свинью.

Я первый раз слышал, как пронзительно вопят и визжат взрослые мужчины. Как будто Сенин их резал по-свински ножом.

Один, обезумевший от страха немец, вскочил на подоконник и пытался прикладом выбить оконную раму и спастись бегством. Но несколько выстрелов по верхней части рамы наших солдат отбросили его назад. Он спрыгнул на пол, согнулся пополам и ткнулся каской себе в колени. В других окнах соседних комнат на подоконниках вниз головой остались висеть несколько трупов.