Ванька-ротный

Используя наше молчание, старуха, что стояла на коленях впереди ближе всех к висевшей в углу большой иконе, затянула глухим грудным голосом какой-то молебен.

— "Внемите люди закон божий. Внимайте себе, бдите и молитеся. Стойте в вере неподвижными. Мужайся и крепитеся сердце ваше. Блюдетеся от еретиков. Стерезитеся от иже развратников веры. Мужаитеся, да и крепитеся сердце ваше, вси уповающи на господа бога нашего…".

— Чего она там мелит, старшина? — обратился я к Сенину, — Ты в молитвах чего понимаешь?

— Священным текстом напутствует своих богомолок, — Говорит, берегитесь еретиков. Требует от них твердости духа, — Она у них, вроде как старшая.

— Вроде как ты, — старшина!

Солдаты, стоящие в избе и на пороге, дружно засмеялись. Старуха умолкла, услышав раскатистый смех и наши голоса. Но как только хохот утих, и мы замолчали, она снова запричитала:

— "Господи, перед тобой все желание моё! В делах руку свою увязе грешник!".

— Это она про нас лопочет? Грешниками нас называет? — сказал я, — Нехорошо бабка! Сама русская, православной веры, стоишь на коленях перед святой иконой, богу молишься! А нас солдат-защитников русской земли грешниками называешь! А по всем приготовлениям сразу видно, кого ты божий человек здесь поджидаешь! Немцев, — врагов наших! Попомни мои слова! Бог тебя за это накажет! Сгоришь ты в страшном огне! И не позже, чем завтра, останется от вашей обители пепел и зола! И немцев не дождетесь!

Старуха чуть вздрогнула, часто закрестилась, и сразу обмякла. Она осела всем телом на пол. А богомолки с испуга вытаращили глаза.

Одна из них, распластавшись на полу, вдруг всхлипнула и заголосила. Старшина, стоявший рядом, крякнул в кулак, откашлялся, и рявкнул на неё раскатистым басом. Да так решительно и громко, что свечи в начищенном подсвечнике погасли, а в большой лампаде с красным стеклом, висевшей в углу, колыхнулось и забилось горевшее пламя.

Писклявая богомолка мгновенно поперхнулась и тут же умолкла. Визгливый и жалобный голос её, как ржавая дверная петля, застрял где-то в горле. В избе на некоторое время воцарилась тишина. Слышно было сиплое дыхание тощих старух, видно было, как от общего дыхания мерно колебалось пламя в лампадах.

Прошло несколько безмолвных секунд. Старушки несколько оправились и оживели, они начали креститься, но голоса не подавали. Под чёрными одеяниями видны были их костлявые спины, заостренные затылки и впалые дуги глаз.

Я обошёл комнату, окинул взглядом углы, заглянул за печку, вернулся на место, и сказал:

— Может они здесь где немцев прячут?

Чёрные богомолки склонились ещё ниже.

— Куда ведёт эта дорога? — обратился я к передней старухе.

— Вы что глухонемые? — гаркнул за мной старшина, — Вас лейтенант спрашивает! А они и ухом не ведут!

Старушки склонили головы ещё ниже.

— Товарищ старшина! — обратился солдат, стоявший у порога, — Разве вы не видите, они нас просто дурачат. Думают, что своими молитвами нагонят на нас дурман. Вон, как энта старуха бельмами косит. Разрешите, я им из винтовки разок по лампадам пальну? И солдат заклацкал затвором своей винтовки.

Богомолки поняли, что простой солдат долго ждать не будет. Они оторвали головы от пола, перекрестились на всякий случай, и зашипели на свою предводительницу.

Та легонько поднялась с пола, машинально рукой поправила платок на лбу, провела пальцами по щекам и подбородку, повернулась к нам лицом, и обвела нас внимательным и строгим взглядом.

Перед нами стояла складная и крепкая пожилая женщина, высокого роста, широкой породистой кости, прямая, с крупными и даже приятными чертами лица.

И что самое главное, с умными и проницательными глазами. Взгляд её был уверенным и даже немного добрым. Мы были удивлены. Похожа она была на властную игуменью, которая в этой тесной обители строго держала своих божьих послушниц.

— Хватит в молчанки играть! — пробасил, не повышая голоса, старшина.

Она окинула его мощную фигуру одним и всепонимающим взглядом. Она на секунду задумалась, смотря на него и повернулась ко мне.

— Куда ведёт эта мощёная дорога? — переспросил я.

— На Старицу и на Торжок! — ответила она достойно ровным голосом, — У деревни Тимофеево будет поворот налево. Если пойдёте прямо — попадете на Старицу. Там немцы уже три дня. Вам нужно повернуть налево, пойдёте на Торжок.

Ржев — Тимофеево

— А далеко до Тимофеево?

— Нет, не далеко! Версты четыре будет.

— Смотри, не соври! — вмешался в разговор тот солдат, стоявший у порога, — А то вернёмся назад, разнесём твой божий теремок. Мокрого места не оставим!

Я не стал одёргивать его и промолчал. Мне было интересно, что старуха ответит.

— Правду говорю! Вот тебе крест! — и старуха повернулась к иконе и старательно перекрестилась.

Богомолки на полу тоже осмелели. Переглянувшись между собой, они стали рассматривать нас с нескрываемым любопытством. Уж очень им понравился наш старшина. Он был действительно представительным мужчиной. Косая сажень в плечах!

— Ну, райские пташки, божие создания! Как вам только не стыдно! Русские люди, а ведете себя как предатели! Ведь вас за эти приготовления перед строем солдат мало расстрелять! — сказал старшина, на которого они все смотрели.

— Вот на прощание мои вам слова! — сказал он.

И мы направились к двери.

— Я, пожалуй, хлеб остальной со стола заберу, товарищ лейтенант, — У нас хлеба на дорогу маловато. А идти завтра наверно придется далеко.

Я обернулся, посмотрел через открытую дверь на освещенный стол и велел забрать хлеб, для солдат на дорогу.

— Остальное не трогай! Пусть сидят и молются! Чёрт с ними с этими убогими старушками!

С этими словами я выпроводил солдат на крыльцо, подождал старшину и велел прикрыть обе входные двери. А выйдя со двора на улицу, я с силой захлопнул калитку, дав им понять, что мы покинули двор. Железный запор глухо звякнул, и калитка сама заперлась изнутри.

Когда я вышел на улицу, заговорили стоявшие на мостовой солдаты.

— Немцев хлебом и солью встречают!

— Поджечь их надо!

— Плеснуть пару кружек спирту и поджечь с двух сторон! — подсказал другой.

— Вдарить из пулемёта по окнам! — добавил третий.

— Жить захочешь, крест на шею повесишь! — заметил голос из темноты.

— Небось, припрятал серебряный или оловянный.

— Тоскаешь покуда в тряпице, чтобы старшина или лейтенант не заметили!

Этот умолк, а другой продолжал:

— Сдуру и в старух можно из пулемёта пальнуть. Храбрости на это не надо. Небось, когда лейтенант из пулемёта по немцам стрелял, ты в канаве на брюхе сзади ползал.

— А то, где же! — подтвердил кто-то.

Я подал команду. Мы тронулись. Разговоры сами собой прекратились.

Только что мы видели людское суеверие и темноту. Не по своей воле собрались они в этой избе. Война загнала их туда, страх в одиночку оказаться перед немцами. Отдельно каждому не под силу одолеть свои сомнения и страх. Сказать всегда просто! Со стороны всегда легко!

Кому и зачем нужны эти немощные и одинокие старухи? Уйди они сейчас из дома, брось свой ветхий скарб, выйди на пустую дорогу! Ясно одно, что многие теперь по дорогам и лесам мечутся, не зная, что делать, куда податься, где приложить свою голову, где опору найти!

Миновав несколько домов и заборов, мы вышли на окраину и остановились около двухэтажного деревянного дома. Осмотрев его кругом, мы пришли к выводу, что дом вполне годиться нам для ночлега. Вход со двора. На второй этаж ведёт прямая скрипучая лестница. В доме мы можем уместиться все, на втором этаже. Весь взвод тут же поднялся наверх, и солдаты с ходу повалились на пол. Теперь никого из них на ноги не поднять.

— Захаркин!

— Слушаю вас товарищ старшина!

— Посмотри там за печкой какую посудину! Нужно за водой на колонку сходить!