Ванька-ротный

На нашем пути иногда появлялись новые группы солдат, но, пройдя вместе с нами с десяток километров и выяснив, что мы дикари и неорганизованные бродяги, что у нас нет запаса махорки и сухарей, они сворачивали в сторону и уходили куда-то в деревни. Мы были в растерянности и недоумении.

Повозки и пушка от нас оторвались. Бежать вниз под гору за громыхавшими повозками мы не могли. Медленный размерный ритм шага взятый в начале пути, обеспечивал нам непрерывное движение без всякого надрыва и остановки. Мы шли без привалов на всём протяжении пути. Каждый солдат нашего взвода нёс на себе оружие, боеприпасы и шанцевый инструмент. Он шёл в полной выкладке и нёс на себе всё, что должен иметь солдат на войне. Во взводе был пулемёт с запасом дисков и несколько цинковых коробок с патронами. Весь этот груз был равномерно распределен |и разложен справедливо по силам| на каждого солдата |шагавшего по дороге бойца|. И тяжёлая поступь солдат не позволяла нам бежать по дороге.

Я не торопил своих солдат и не хотел увеличивать скорости хода. Но я предупредил каждого на счёт амуниции, оружия и боеприпасов, что ничего не должно быть брошено или потеряно. Сейчас, это наша основная и главная задача. Несмотря на усталость, каждый должен выйти к своим в полной выкладке и с оружием. Это наше лицо, наш воинский долг. По нему о нас будут судить, по нему нас встретят и окажут доверие.

Солдаты идут медленно, тяжело передвигая ноги. Каждый понимает и сознаёт, что нужно идти во чтобы-то не стало. Нужно сегодня успеть покинуть район окружения. Это наша задача номер один. Это наша надежда! А чем собственно живёт человек, если не надеждой! |Солдаты понимали и шибко надеялись, что вынеси они всё это на себе, их просто так не спишут в пехоту. Они надеялись, что где-то там впереди, им снова приготовят ДОТы. А иначе не могло и быть! Рассуждали они.|

В этом году сухая и короткая осень. Сегодня 10 октября. Утром все придорожные канавы и кусты покрыты инеем. В движении, когда идёшь, холода не чувствуешь. Но белые выдохи горячего дыхания отчётливо видны |в морозном воздухе|. Начало октября, а за ночь землю уже успел прихватить холодок! День выдался солнечный и яркий. В небе плывут лёгкие облачка. И какое-то пыльное, туманное марево висит над дорогой. Замыленная [инеем] трава и кусты однообразно тянутся по обо стороны каменистой дороге и уходили назад. Впереди и в стороне никого, ни людей, ни скота на полях и выгонах, одна неподвижная пустота и ожидание чего-то.

К полудню мы проходим какую-то деревню. Мы не спросили, как она называется, нам не до неё. Деревня как деревня, большая, в несколько посадов[50]. На крыльце одного из домов стоит мужик, на вид лет сорока, на нём кирзовые сапоги, солдатская гимнастерка, на голове пилотка со звёздочкой, а вместо шинели надета деревенская поддёвка. По всему видно, что он отступая, дошёл до своей избы и дальше идти не захотел.

Маленькие, шустрые глазки так и бегали на его худом и не бритом лице. То ли он ждал от нас поддержки и понимания, то ли порицания. Но, видать, идущая по деревне колонна солдат, вызвала в нём чувство сомнения и замешательства.

— Куда же вы братцы, русские люди, идёте? — обратился он к нам, когда мы проходили мимо крыльца.

— Ладно там молодые, глупые и несмышленые! Вы-то кажись все в возрасте и в летах!

И он посмотрел поверх касок солдат куда-то в небесную даль.

— Неужто и у вас никакого понятия?

Он внимательно разглядывал моих уставших солдат, и от его быстрого взгляда, я лейтенант, тоже не ускользнул.

— Немец вчера взял Старицу и Зубцов. Сегодня он двинул войска на Калинин. Вашему брату деваться некуды! Глянь через неделю и Москву заберёт! Офицерам и лейтенантам, тем конечно, нужно драпать в лес |и скрываться подальше|. А я вот солдат, до дома дошёл и стоп! Хватит, навоевался! Идти больше некуды! Всей войне скоро конец!

Он говорил, убеждал, шарил глазами солдат, а в душе у него была неуверенность и сомнение. Будь он решителен и твёрд в своем решении, он не стоял бы на крыльце и не искал бы у нас одобрения и поддержки. У нас, у проходящих мимо, усталых и измученных солдат. Он смотрел на нас сочувственно, а сам чего-то боялся. Солдаты молча, медленно передвигая ноги, проходили мимо него, ещё ниже склонив свои головы. Они шли, как на своих собственных похоронах.

"Возможно!" — подумал я, — Кто совсем обессилел, захочет остаться где-нибудь по дороге в деревне. Солдаты не в силах нести на себе больного или безногого. Подумал! Но ничего не сказал своим солдатам и не ответил стоящему на высоком крыльце оратору.

За такие речи его могли расстрелять на месте. Но на его счастье, среди нас не было тех людей, которые занимались этим делом, как своим ремеслом. Они давно, при первых признаках немецкого прорыва, подобрали длинные полы шинелей, сели в машины и укатили в глубокий тыл.

Солдаты мои все были москвичи. А это, скажу я вам, не маловажное значение. Никто из них без особой на то нужды не захочет оседать в первой попавшейся деревне. К тому же мы верили, что доберёмся до Волги, и что на том крутом берегу нас ждут и встретят с уважением. Мы не только надеялись, мы были уверены, что за Волгой проходит ещё одна линия укреплений, что для нас там оставлено место в бетонном каземате, и они только ждут, чтобы мы вышли туда по скорей. Нам в голову не пришло, что за Волгой нет никаких укреплений, что мы в спешке просто забыты, и никто нас больше не ждёт.

Оборона нашего |Ржевского| укрепрайона была построена в одну линию и при первом же ударе немцев была прорвана. Дорога на Зубцов, Старицу, Погореле-Городище, Калинин и Москву была открыта. Связь со штабом оборвалась. Образовался "котёл", из которого, теперь задыхаясь, бежала солдатская масса. А то, что мы идём и выбираем себе дорогу, хотим вырваться из немецкого "котла", то это зависело только от нашего желания, сознания и совести. Сверни мы сейчас в любую сторону, возьми случайно неверное направление, и мы навсегда останемся за пределами войны.

Мы предоставлены сами себе, но у нас есть в душе вера и воля. Мы с трудом передвигаем тяжелые ноги, всё тело ноет и бесконечно болит от ходьбы. В начале пути почему-то болела только шея, потом боль перекинулась в поясницу, а к вечеру нестерпимо болели ноги, мы их просто за собой волокли.

Для нас было важно одно. Мы держались друг друга, мы шли по дороге все вместе, никого не потеряли, и никто не отстал. Это было, пожалуй, наше основное преимущество. Отстань кто один, свались больным в деревне, ему никто там не поможет, ему никто там ничем не обязан.

Так что держись солдат за своих! Ничего, что мы выдохлись и устали, из последних сил передвигаем ноги. У нас, брат, другого выхода нет! Нужно идти! Сам понимаешь!

На другом конце деревни мы попытались спросить старуху. Но она нам о дороге, ничего не могла сказать. Она сама была беженкой и только что, ночью, приехала на телеги из-под Зубцова.

Хотя все мелкие группы шли одной колонной и в одном направлении, но единства с военной точки зрения среди них не было. Теперь с падением Зубцова и Старицы идущие впереди заметно поубавили свой шаг. Среди отдельных групп солдат тоже были лейтенанты, но они, как и я, маршрута и карт не имели. Они шли наугад и опекали только своих солдат.

Бесконечные группы немецкой авиации летят у нас над головами. Они летят в том же направлении, куда двигаемся и мы. Видя всё это, отдельные группы солдат начинают отделяться от общего потока. Они сходят с дороги и сворачивают куда-то в сторону.

Одна группа солдат, что идёт рядом с нами, предлагает взять направление на восток, сразу идти на Москву. Другие наоборот, предлагают идти на Оленино.

Но вот нам навстречу, по дороге со стороны Зубцова, вываливает на большак большая группа солдат. Они где-то там впереди напоролись на немцев, постреляли сами и были обстреляны. Побросав убитых и раненых, обгоняя друг друга, они бежали нам навстречу. Забавно и жалко было на них смотреть. Грязные, усталые, с перепуганными лицами. Увидев нас, они обрадовались, замахали руками, прибавили шагу и поспешили к нам. Подойдя ближе, они остановились, и перебивая друг друга, сразу загалдели. Они стали рассказывать о том, что произошло с ними в дороге.

50

Большая деревня в несколько посадов.