Страница 4 из 4
Ксюша подозрительно посмотрела сначала на меня, потом на шубы и пальто и так же подозрительно спросила:
— Это зачем же диктовать?
— У меня угрожающее положение… — Я старался говорить как можно вежливей.
— У меня тоже. Только и гляди в оба, чтобы ваш брат чего-нибудь не украл.
— К сожалению, у меня нет брата, — не выдержал я.
— Ну и не мешай стеречь! — проворчала Ксюша.
В этот момент я услышал свист. Как всегда, быстро обернулся, но никого не увидел. Тогда кто-то снова засвистел. Я пошёл к нашему дому. Свист стал громче. Только он доносился не с балкона, а откуда-то снизу.
«Наверно, из котельной…» — подумал я. И правда, когда я подошёл поближе, свист прекратился, а из подвального окна высунулся Гарик и знаками велел мне лезть через окно в котельную.
Я походил, как будто от нечего делать, около окна. За мной никто не следил. Потом спустился в нишу и с подоконника спрыгнул на кучу шлака.
В котельной было темно и холодно и пахло кислинкой, как около паровоза. Гарик схватил меня за руку и потащил за котлы. Я шёл за ним как слепой. Наконец, отпустив мою руку, он сказал:
— Смотри!..
Я ещё не привык к темноте и ничего не увидел. Но в котельной вдруг почему-то запахло ананасами. Я принюхался и сглотнул слюнки.
— Виктория!.. Самый вкусный сорт!.. Смотри! — прошептал Гарик.
Я пригляделся получше и увидел белую плетёную корзинку, висевшую на большом винте. Это от неё пахло ананасами.
— Ешь… Я не такой… сам слазил и тебе принёс… Страшно было… Самый вкусный сорт…
Я машинально взял из корзины пару прохладных, немного шершавых клубничин и представил, как Маринка прибегает в сад, видит обобранные кусты и истоптанные грядки. Она садится на корточки и плачет… Ведь на днях первый сбор клубники лучшего сорта «Виктория» мы должны были представить на выставку… Маринка больше всех возилась в саду и специально четыре дня туда не заглядывала. «Так интересней, — говорила она, — маленькие и зелёные ягоды вдруг становятся большими и красными…» А тут свой же… Я даже не сразу поверил, что Гарик всё-таки оборвал общую клубнику.
— Ешь! Чего ты? — Гарик дышал мне в лицо. От него пахло клубникой.
Я изо всех сил оттолкнул его. Он охнул, упал, но закричать побоялся.
— Под дых, значит?.. Под дых, значит?.. — Гарик поднялся с кучи шлака. — Чистюлей притворяешься?
Я снял корзинку с винта, прижал Гарика в угол и пригоршнями стал запихивать ему в рот клубнику. Он так перепугался, что, вытаращив глаза, глотал её почти неразжёванную.
— Наелся?.. Гадина ты земноводная! — Я бросил корзину. — Учти: если сам не расскажешь, хуже будет.
— Что? Ты доложишь? — пришёл в себя Гарик. — Тоже ответишь!.. Я бы, может, не пошёл…
— Ах, ты! Значит, я ещё виноват?
Я налетел на Гарика, мы схватились и упали. Он, изловчившись, укусил меня за ухо. Я от боли вскрикнул, выпустил его, он отскочил в сторону и примирительно, очень быстро и шёпотом, заговорил:
— Ну чего ты шум поднял? Что я такого наделал? Там же ещё осталось… И всем, наверно, обидно: возились, возились, а её — тю… и на выставку! Я свою долю съел… И не побоюсь никого!
Я кусал губы от злости на него и ещё больше на себя. Ну почему? Почему я не предупредил этого?..
Гарик, конечно, почувствовал, что я растерялся, и совсем уже примирительно хихикнул.
— Ладно мучиться-то… Мы же работали? Работали! И нам, как колхозникам, по трудодням положено…
Я стал забираться на подоконник: двери котельной летом были закрыты. Гарик противно поддразнивал:
— Иди, иди! Спредательничай.
— Я не предатель! А ты — гад! — огрызнулся я, вылез из окна в нишу, подтянулся на руках и снова очутился на дворе. Чувствовал я себя так, как будто это я совершил подлую кражу.
С минуту я попрыгал по клеточкам «классиков», сделав вид, что играю в эту девчачью игру с самого утра.
— Вот он! Вот он! Ах, ты!
Я обернулся, на меня налетела Ксюша и схватила за волосы:
— Отдавай!.. Говори, кто взял! Не выпущу!.. Я её, — Ксюша расплакалась, — двадцатый год ношу!
Я вырвался. Ксюша наскакивала на меня, а я отскакивал, пытаясь сообразить: в чём же дело?
Старики, забивавшие «козла», подбежали к нам с фишками в руках:
— Тихо! Тихо! Весь дом переполошите!
— Говори толком!
— Я её двадцатый год ношу! — плакала Ксюша, прислонясь к стене.
Мне её стало жалко, хотя я всё ещё ничего не понимал.
— Что двадцатый год? Кого вы носите?
— Хитрец проклятый! Чернобурку мою ношу. Вот что! А он подошёл давеча… «Подиктуй диктант», — говорит… Минут через пять смотрю, а лисы как не бывало. Я ж к ней как к живой привыкла. — Ксюша совсем разрыдалась. — Отвлекал нарочно!..
— Ну-ка, подойди! — сказал старик Мешков.
Я подошёл.
— Отдай лису!
— А вы докажите! — вызывающе заявил я.
— Какая наглость!
— Ты же подходил к ней. Мы сами видели! — возмутились старики.
— Отвлекал он меня… Точно отвлекал… — Ксюша высморкалась.
— Нет! Нет! — закричал я. — Я правда подиктовать просил. Честно — просил! Вы что? Я не вор!..
Тут я заметил, что из ниши вылез Гарик и, встав в стороне, ехидно наблюдает за происходящим.
— Дать ему как следует! Всё расскажет! — посоветовал кто-то с балкона.
Старики окружили меня. Я, заикаясь, сказал:
— Ребята!.. То есть… товарищи! Честное слово! Я… зачем мне лиса? Черно-бурая… и даже мёртвая?.. Что вы!
Один из них стал расстёгивать ремень, а старик Мешков возразил:
— Так не годится! Это будет необоснованная репрессия. Я такой подвергался в иные времена. Нужно разобраться.
Тогда старики подошли к Ксюше и стали её успокаивать:
— Не плачь. Лиса — не иголка.
— Вызовем участкового.
— В Голландии из музея украли картину Рубенса, и то нашли…
— А в Англии почтовый вагон с миллионами увезли…
— В Америке у певца сынишку угнали… Нашли же! А черно-бурую и подавно найдут!
Старики лучше всех во дворе знали, что творится на белом свете. Ксюша с интересом слушала и только охала.
Вокруг неё уже собралась толпа. Старики снова застучали фишками.
Я отошёл к подъезду, готовый в любую минуту смыться домой. Ко мне подошёл Гарик.
— Значит, лису можно, а клубнику нельзя? — сказал он. — И помалкивай!
Мне стало окончательно ясно, что это за человек, и я презрительно отвернулся от него.
А Ксюша уже немного успокоилась. Она с выражением рассказывала жильцам, как хитро я её отвлёк, а в этот момент «свистнули» лису, и что сделал ото наверняка «тюремщик» Пашка, потому что он «как раз проходил мимо».
— Он на обед шёл! Не наговаривайте! — крикнул я.
— Видали? Выгораживает! Зря таких выпускают! Лиса небось денег стоит! — Ксюша погрозила кулаком в сторону Пашкиного балкона.
У меня сердце заныло из-за Пашки. Он изо всех сил старался работать в бригаде моего отца, чтобы забылась его прошлая жизнь вора-карманника.
Я хотел пойти предупредить его и сказать, чтобы не обращал внимания, но было уже поздно: Пашка сам вышел из подъезда и на него, как на меня раньше, сразу все набросились:
— Ты слово давал!..
— Мы подписи собирали! Вызволили тебя!..
— Опять за старое!..
— Отдавай лису!..
— Серёжка во всём сознался!..
— Эй, эй! Пашка! Я ни в чём не сознавался! — крикнул я.
Пашка растерянно смотрел то на меня, то на Ксюшу. Она полезла к нему за пазуху, но не нашла там черно-бурую лису. Пашка отпихнул её:
— А ордер у тебя есть на обыск?
— Ишь грамотный! Заставим лису отдать!
— Ну-ка, пустите! С обеда опаздываю! — Пашка вырвался из толпы и побежал на завод.
А наш дворник Хабибулин, всё так же задумчиво поливавший двор, подошёл со шлангом к жильцам и в шутку пригрозил:
— Разойдись!.. Эх, оболью!.. Всё выясним! Разойдись!
Все стали расходиться. Ксюша пошла к своим шубам, пересчитала их и со злостью заколотила по ним выбивалкой.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.