Страница 3 из 4
Я бы проспал ещё часа два, если бы меня не разбудил страшный свист. Я вмиг спрыгнул с кровати, открыл окно и выглянул во двор. «Победа» жильца из пятнадцатой квартиры, всегда стоявшая под моим окном, с затихающим шипом оседала на одну сторону. От неё с хорошо надутым футбольным мячом в руках бежал за угол Витька. Я сразу догадался, в чём дело: Витька, конечно же, вывернул золотник из ниппеля, подсоединил к нему сосок мяча и надул его воздухом из шины. Витька вечно что-нибудь изобретал.
Я уселся поудобней на подоконник, предчувствуя очередной скандал. Пенсионеры и домашние хозяйки, позёвывая, вышли на балконы. Дошкольники Вовка и Вика бегали вокруг «Победы» с недоеденными бутербродами. Наконец с портфелем под мышкой появился её владелец. Заметив спущенную шину, он взглянул на часы и схватился за голову. При этом его портфель упал на тротуар.
— Ты? — спросил он, схватив за ухо Вовку.
— Ой! Я завтракал, а она сама зашипела! — заявил Вовка.
Из подъезда тут же выбежала его мама.
— Это ваш ребёнок или мой? Это ваше ухо или ребёнка? — стала выяснять она.
— Но я же опаздываю… — оправдывался владелец. — И это не в первый раз…
С балконов и из окон вмешались в спор жильцы. Они требовали приструнить «болтающихся без дела школьников». Дом загудел. Владелец поднял портфель и посмотрел на меня:
— Ты видел?
— Нет. А если и видел, то не скажу. Я не ябеда! — сказал я громко и гордо.
Вовкина мама взяла Вовку за ухо и повела домой. Вид у неё был такой, как будто она имеет на это полное право.
Владелец взглянул на часы, вздохнул, плюнул на шину и пешком пошёл на работу.
Я всё сидел на солнышке, зажмурив глаза и обхватив руками коленки, и слышал щёлканье верёвки и шуршанье плоских камешков по асфальту: это девчонки прыгали и играли в «классики»; слышал, как пенсионеры высыпали на стол из пакетика фишки домино и забивали своего ежедневного «козла»; слышал, как зазвенели подшипники по асфальту: это продавщица Нюра привезла на тележке молоко в красно-синих пакетиках.
Хорошо было вот так, не думая ни о чём, зажмурив глаза, представлять наш двор!
А солнце пекло по-настоящему первый раз за это лето. Только не было слышно ни крика, ни смеха мальчишек. Все они ушли на озеро. Утром там мало народу… Вода зеленоватая и прохладная, а мелкая галька холодна после ночи. Ребята плавают и лежат на спинке, и, замёрзнув в воде до дрожи, гоняют по берегу в футбол, и снова… бултых в воду!
Кто-нибудь из моих одноклассников спрашивает у ребят:
«А где Серёжка?»
И они равнодушно отвечают:
«Зубрит правила!»
Тут у меня тоскливо заныло сердце. Я открыл глаза. Под моим окном стояла продавщица Нюра и с ужасом смотрела на меня.
— Захотел в больнице проснуться? Куда глядишь?
— Зрительную память развиваю. Учительница велела, — сказал я и спрыгнул с подоконника.
Правда, я почти целый месяц развивал зрительную память. Это было даже интересно: читать хорошие книжки, а потом представлять в уме трудные слова, писать их и радоваться, что неожиданно правильно написал. Я раньше никогда так не делал…
Мне захотелось есть, а котлеты и каша совсем остыли. Рядом со сковородкой лежала мамина записка:
НИ НА МИНУТУ НЕ ЗАВЫВАЙ
ОБ УГРОЖАЮЩЕМ ПОЛОЖЕНИИ.
Я съел холодные котлеты с зелёным луком и повторил про себя правила про слова «в продолжение» и «в продолжении», «в течение» и «в течении» и из-за этого течения снова вспомнил про озеро…
Дворник Хабибулин поливал двор. Воробьи копошились в лужах и разбрасывали крылышками воду так, что маленькие радуги висели над лужами. А рядом с Хабибулиным раскинулась большая радуга. И мне так захотелось на озеро, что по спине пробежали мурашки и заломило зубы.
Я взглянул на мамину записку об угрожающем положении, снял майку и босиком выбежал во двор.
После холодных ступенек лестницы приятно было шлёпать по мокрому тёплому асфальту.
Я присел на краешек тротуара и стал завидовать всем: и девчонкам, игравшим в «классики», и забивающим «козла», и Петру Ильичу, разгадывающему очередной кроссворд, и малышам, спавшим в колясках, и даже воробьям! Кому из них надо было писать диктанты? Никому! А кто мне будет диктовать? Никто!
— О-о-у! — неожиданно застонал я, схватившись за голову.
Хабибулин обернулся вместе со шлангом, горошинки воды заколотили меня по лицу, по груди, и я ахнул от внезапного холода.
— Ещё? — засмеялся дворник.
И, не успев отдышаться как следует, я кивнул, съёжился в комочек, уткнул подбородок в коленки, и меня окатило с головы до ног.
Я вскочил с тротуара, завертелся на одном месте, а Хабибулин смеялся и поливал меня из шланга крепкой, холодной струёй. Я не выдержал и отбежал в сторону.
— Ну как? — спросил Хабибулин.
— Здорово, как в озере!
Мне уже расхотелось идти купаться. А под ложечкой снова заныло из-за диктанта. Я спросил:
— Ахмет! А почему вы стали дворником?
Он удивился:
— Куда мне ещё?
— Как куда? Инженером бы стали… или шофёром… или врачом… или, как Шилкин, по женским причёскам…
— Я от рожденья до сих пор малограмотный, — весело сказал Хабибулин.
— Чего ж вы не учились? Не хотели?
— В наше время работать надо было. Себя кормить. Меньших братьев кормить. А ты: «хотел… не хотел…» Тебя вот кормят, одевают, каникулы дают…
— А при царе были школы рабочей молодёжи? — спросил я.
— Дурак, — сказал Хабибулин.
— Лучше работать, чем писать диктанты… — подумал я вслух.
— Не знаю… не знаю…
— Эх! Счастливый вы человек! — позавидовал я.
— Угу, — подтвердил Хабибулин.
Вода с меня стекала, как с пуделя из второго подъезда. Его тоже выкупал Хабибулин. Я прошёлся по двору, решив попросить кого-нибудь мне подиктовать.
На доске ЖЭКа висело объявление:
ТОВ. РОДИТЕЛИ
млашево и среднива возраста
завтра састаица важна собрания.
Я засмеялся и крикнул Хабибулину:
— Это ты писал?
— Я! — гордо ответил наш дворник.
Я достал из мокрого кармана карандаш и, вымазав руки, потому что он был химическим, исправил в объявлении ошибки. Вместо «сас» я написал «SOS-тоится». Пусть все думают, что техник-смотритель забил тревогу. Многие жильцы с самого начала каникул жаловались ему на мальчишек из нашего дома. Правда, во дворе каждый день кто-нибудь что-нибудь вытворял. Но на меня последнее время жалоб не было: я занимался. Соседи по подъезду даже спрашивали маму: «Не заболел ли Серёжа?» — а довольная мама говорила мне:
— Вот видишь, когда ты занят делом, я спокойна.
Я подошёл к забивавшим «козла». Двое из них ссорились. Один показывал, что «рыба» была необходима, а другой говорил:
— Вам, милый, надо дома под кроватью тренироваться. Это не «рыба», а преступление. — Он налил в колпачок термоса капли Зеленина и выпил. Во время споров ему становилось плохо.
— Не корову проигрываете… — успокаивали его остальные.
Никто из них, конечно, не бросил бы «козла» из-за моего диктанта.
Тогда я направился к Чурикову из нашего класса. Он возился у подъезда с гоночным велосипедом.
— Слушай, подиктуй мне с полчасика. А? — попросил я.
— Ну вот ещё! За полчаса я километров десять проеду. Тренироваться надо, — отмахнулся Чуриков, натягивая цепь.
— Хороши вы все! — сказал я.
— Ладно упрекать. Сам виноват. Тебе говорили? Говорили! А хочешь, поедем со мной? Бери у отца велосипед. Выедем за город! Будем печь картошку! На привалах подиктую.
Я быстро отошёл от него, чтобы не соблазниться.
Недалеко от скверика, под развешанными на верёвке шубами и пальто, сидела домработница Ксюша. Наверно, она устала выбивать пыль и читала книжку.
— Тётя Ксюша! — сказал я вежливо. — Всё равно вам нечего делать. Подиктуйте мне пару страничек из книжки! Я сбегаю за тетрадкой. А потом я вам все вещи выбью: я люблю пыль выбивать. Подиктуете?