Только позови

Уинч и сам терялся в догадках. Он не мог поверить, что улучшение состояния Прелла вызвано его приходом и разговором с ним. Слишком внезапен и крут был перелом. Раз это могло случиться так быстро, значит, Прелл сам пошел на поправку до их встречи. Выходит, вся его затея была напрасной.

У Лэндерса была своя собственная теория относительно происшедшего. Взяв клятву молчать, Стрейндж рассказал ему о стычке Уинча с Преллом, но Лэндерс не усмотрел никакой связи между двумя событиями. Через несколько дней после того, как весть о выздоровлении Прелла распространилась по госпиталю, он случайно встретил подполковника Каррена. Это было в одном из многочисленных крытых переходов. Каррен остановил его.

— Все собирался сказать вам кое-что, но не было случая, — начал Каррен со своей непонятной жизнерадостной улыбочкой. — Помните наш разговор по поводу вашего приятеля? Я говорил, что мы все средства испробовали, а вы возразили: может, что-нибудь не давать, может, у него организм не принимает. Помните?

— Нет, не помню, — признался Лэндерс.

— Зато я помню. Так вот, я начал думать. Полночи как-то просидел над его историей болезни и обнаружил кое-что любопытное. Всем раненым с Тихоокеанского театра назначают атабрин, это такое противомалярийное средство. Мы даем его всем на протяжении четырех месяцев после возвращения, такова практика. — Каррен нагнулся к Лэндерсу и, улыбаясь, дотронулся до его рукава. — Я обнаружил, что Преллу тоже прописан атабрин. Вполне естественно — он ведь тоже с Тихого океана. И вот я решил снять назначение. На свой риск, молчком. После этого он начал поправляться.

— Но это возможно — с медицинской точки зрения?

— Нет, конечно, нет! — Лицо Каррена сделалось серьезным. — Но бывают самые невероятные вещи. Мы же имеем дело с живыми людьми. Каким только воздействиям не подвержен человек! Эта проблема почти метафизическая. Ваш Прелл — больной с пограничным состоянием. Не исключено, что в таких тяжелых случаях атабрин дает дополнительную нагрузку на организм и препятствует выздоровлению. Но доказать это я бы не сумел.

— Значит, Прелл обязан вам…

— Мне не хотелось бы, чтобы это распространилось. Никто не знает об этом, даже подполковник Бейкер. Пусть это останется между нами, договорились?

— Договорились, — согласился Лэндерс. Он сдержал слово. Он не поделился даже со Стрейнджем, не то что с Уинчем.

Через некоторое время он осторожно завел «теоретический» разговор на эту тему с фельдшером в своем отделении. Тот порыскал в справочниках и авторитетно заявил, что нет никаких оснований предполагать, будто атабрин может препятствовать процессу выздоровления — он вообще не оказывает побочных действий. Тогда зачем Каррену взбрело плести такую бодягу? Сказать Уинчу? Да тот на смех его поднимет.

Но Уинчу было бы безразлично. Он, наверное, даже не услышал бы, что ему говорят. Начиная с Леттермана он потратил столько труда и нервов на паршивца Прелла, что совершенно ослаб. У него едва хватало сил вылезти из постели, чтобы поесть. Врачи утверждали, что слабость — результат быстрого перелета из Калифорнии сюда и перелома в его общем состоянии. Само собой, они ничего не знали о Прелле и рекомендовали покой — это единственное, что ему нужно. Уинч слушал их вполуха. Он по-прежнему принимал мочегонные, и у него не возникало желания взять увольнительную. Он уставал от одной мысли, что надо куда-то ехать и что-то делать. Однако когда его вызвали к главному сержанту Александеру — это было через неделю после того, как Прелл пошел на поправку, — он не медлил ни минуты.

Убедившись, что состояние Прелла резко улучшилось, Джек Александер немедля загнал в Вашингтон соответствующую бумагу. Он направил ее в управление генерал-адъютанта, откуда был первый запрос. Сейчас он молча подвинул Уинчу какой-то листок. Это было распоряжение наградного отдела прислать материалы на Прелла. Выписки из послужного списка, личного дела, характеристику — словом, все, что положено для принятия окончательного решения о награждении Почетной медалью конгресса. Уинч внимательно прочитал документ и вернул его Александеру.

— Пить тебе, конечно, нельзя, — заскрежетали слова в гортани бывшего боксера, — но отметить такое событие надо. Хочешь увольнительную в город? Проведешь времечко с какой-нибудь дамзель.

Уинч молча покачал головой. Больше всего ему хотелось сейчас расхохотаться.

Само собой, придется подождать официального подтверждения, но это уже чистая формальность, сказал Александер. В их госпитале Почетную медаль никому еще не давали, это будет в первый раз. Они, натурально, это дело поднимут на должную высоту, только тем сейчас и заняты. Полковник Стивенс лично разрабатывает церемонию торжественного вручения наград. Такой в Килрейни еще не было.

— Ты тоже есть в списках, — сказал Александер.

— «Зевезе», что ли? — кивнул Уинч.

— Да. «За выдающиеся заслуги». Будь уверен, после войны тебе эта медаль очень даже сгодится, — проговорил практичный Александер.

Примерно через месяц Уинч со всеми остальными госпитальными душами стоял в положении «вольно» в торжественном построении на центральном плацу. Плац был невелик и не предназначался ни для парадов, ни для церемоний. Сейчас его заполнили многочисленные колонны. В построении участвовали все, кто мог передвигаться самостоятельно, и многие из тех, кто не мог. Согласно приказу полковника Стивенса, присутствовал также весь медицинский персонал, за исключением дежурных по палатам и отделениям. На прилегающих зданиях полковник распорядился вывесить флаги. На торжество съехались представители гражданской и армейской печати, иные газетчики и фоторепортеры прибыли издалека — из Чикаго и Канзас-Сити.

Награжденных было много. Но в центре внимания был, конечно, Прелл — его усадили прямо в больничном халате в инвалидную коляску, на опоре торчали две загипсованные ноги. Кроме Уинча, каждому, естественное дело, выдали медаль за ранение — «Пурпурное сердце». Некоторые получили «Бронзовые звезды», кто-то со знаком «Д» — доблесть, кто-то без него. Среди отмеченных бронзой, к его собственному удивлению, оказался Лэндерс — «За примерную службу» (правда, без «Д»). Была даже одна «Серебряная звезда». Уинчу вручили единственную «зевезе». Затем наступил торжественный момент. Четким строевым шагом вперед вышел полковник Стивенс, позади него и на два шага вправо с большой плоской коробкой в руках ступал главный сержант Александер; удивительно, как легко — и в ногу, и строго соблюдая дистанцию — нес он свое огромное грузное тело. Подполковник повесил на шею Преллу голубую ленту с серебристыми звездами, и черные индейские глаза Прелла повлажнели. Но когда он взглянул на стоявшего рядом Уинча, в них снова вспыхнули злые огоньки.

Сентябрьское солнце пекло вовсю. Вытянувшись в струнку, Уинч замер в общем строю, и ему хотелось смеяться и плеваться одновременно, но он не сделал ни того, ни другого.

Он увидел, как Александер, стоявший за полковником Стивенсом, как раз напротив, незаметно подмигнул ему, как бы призывая к благоразумию.

Глава четырнадцатая

Пока развивались события вокруг Прелла, группа, с которой он прибыл из Леттермана, обжилась в Килрейни и стала частью пестрого населения госпиталя и частью его пейзажа. Все реже попадались на глаза раненые с гипсовыми повязками, трости постепенно заменяли костыли. Исчезали кое-какие знакомые лица, и уж потом ребята узнавали, что их товарищей демобилизовали. Больные с ампутированными конечностями, которые в момент их приезда передвигались на колясках, теперь мужественно вышагивали на протезах, опираясь на трости, по бесконечным коридорам и переходам. Всякий раз, когда Бобби Прелл видел безногого, он весь холодел внутри. Для большинства прибывших вместе с Преллом, Лэндерсом и Стрейнджем выздоровление стало теперь вопросом времени.

Примерно каждые две недели в госпитале появлялись новые партии раненых, и каждая партия проходила ту же самую процедуру осмотров, классификации, распределения. Пострадавших в европейских операциях везли эшелонами из восточных портов. Маршрут других, с Тихого океана, пролегал через Сан-Францисский Леттерман или через перевалочный госпиталь в Сиэтле. Пообвыкшись, раненые из этих двух потоков принимались обычно сравнивать количество выбывших из строя и погибших тут и там или сопоставлять характер ранений в результате применения того или иного вида оружия. Выяснилось, например, что ничего подобного немецкому 88–миллиметровому миномету японцы на Тихом океане не имели. В Европе гораздо чаще попадались раненые с тяжелыми ожогами из-за широкого применения танков. На Тихом же океане многие выбывали из строя по причине заболевания малярией или лихорадкой.