Только позови

— А ты, часом, не коммунист? — заорал кто-то сзади. — Забыл, что японцы — наши враги?

— Кто, я забыл? Опупел, что ли? Протри глаза, вот мои нашивки (Арлетта настояла на своем и пришила их к куртке: она гордилась ими). Я первый сержант. Но у меня больше общего с японским сержантом или немецким, чем с этими тыловыми крысами и вообще штатской сволочью. — Заявление, естественно, было встречено одобрительными возгласами. — А вы знаете, сколько я получаю в месяц? Так вот. У каждого рядового столько же будет, если объединимся.

Уинч увидел, как, раздвигая толпу, к нему спешит военная полиция, и выпрямился во весь рост.

— Солдаты всех стран, соединяйтесь! Ждите продолжения завтра в это же время.

Он спрыгнул с ящика и побежал. Вдогонку ему неслись свист, поощрительные крики, хлопки.

До узких улочек, где можно нырнуть в любую щель, было метров пятьдесят, не больше, но, пока он добежал туда, с удивлением почувствовал, что задыхается, и остановился в каком-то переулке. Он понял, что не может больше ступить ни шагу. Его охватил сильнейший приступ кашля. По счастью, несколько солдат, будто ненароком, сбились в ряд и задержали патруль. Кашель не отпускал, Уинч едва успевал отхаркивать белую пенистую слизь. Через несколько минут ему полегчало, и он кое-как добрел до ближайшей забегаловки за углом. Порция виски вроде бы подкрепила его.

Дальше шагалось легче, но Уинч знал, что три лестничных марша в гостинице ему сразу не одолеть. Он останавливался на каждой площадке, чтобы отдышаться.

Испуганная Арлетта встретила его у двери. На столе в плотной картонной посуде ждал горячий обед — всякая китайская вкуснятина.

— Боже ты мой, что случилось? Я слышала, как ты поднимался.

— Да ничего, просто кашель немного беспокоит, — выдавил Уинч, прислоняясь к косяку. — Сейчас поедим, выпьем, поспим, и все пройдет. Пустяки, не волнуйся.

После отдыха в кресле ему и в самом деле стало гораздо лучше. Хороший обед, выпивка, постель довершили дело. Чувствовал он себя превосходно. Удушья от пятидесятиметровой пробежки по площади как не бывало. Однако ночью снова начался кашель, и он проснулся, ловя ртом воздух. Он старался вдохнуть как можно глубже, но воздуха все равно не хватало. С кашлем шла та же белая слизь. Помогло только испробованное средство — два хороших глотка. Уинч устроился было, чтобы уснуть, но почувствовал, что лежа совсем не дышится. Кончилось тем, что остаток ночи он продремал, сидя в кресле.

Арлетта тоже вся извелась с ним. Обоих утешало, правда, что скверное самочувствие не отразилось на его мужской силе. Утром, когда они спустились позавтракать, он уже не мог подняться по лестнице без помощи Арлетты. После этого Уинч вообще не выходил, и Арлетта одна бегала по своим делам. Он проторчал в номере двое суток, но на третью ночь понял, что доигрался. Несколько часов он простоял в ванной комнате над раковиной, упершись локтями в вешалки для полотенец, задыхаясь от кашля и отхаркивая белую пену.

— Наверно, надо в госпиталь, — позвал он наконец Арлетту. — Ничего не поделаешь. Поможешь мне добраться? Не хочется тебя беспокоить, но самому мне трудновато будет.

— О чем речь! — Арлетта озабоченно глядела на него. — Знаешь, у тебя что-то серьезное, очень серьезное. Да и мне надо выходить на работу.

— Тогда спустись, поймай такси.

В машине оба молчали. Арлетта взяла его руку и подержала в своей, потом наклонилась и поцеловала.

— Адрес и телефон в кармане рубашки.

— Не будем загадывать, — сказал он хмуро. — Меня, наверно, отправят на восток.

У входа на территорию госпиталя он оглянулся в последний раз и помахал рукой. Помахав в ответ, она села в машину и захлопнула дверцу. Пока такси не отъехало, Уинч видел сквозь заднее стекло ее бледное лицо. Было что-то такое в наклоне ее головы, что выдавало в ней чувство облегчения. Уинч усмехнулся.

— Ну, так что у нас? — бодро спросил молодой дежурный врач, когда санитар привел Уинча в пункт неотложной помощи.

— Не знаю, — мрачно ответил Уинч, — Наверно, бронхит. Денек — другой придется поваляться. Но мне нужно поговорить с уорент-офицером Хоггенбеком. Меня направляют отсюда в Люксор.

Врач пощупал пульс и пристально посмотрел на Уинча.

— В Люксор, штат Теннесси. Документы уже готовы.

Врач приподнял у него рубашку и стетоскопом прослушал сердце и легкие.

— Черта с два, бронхит! У вас приступ гиперемии, сержант. Острая сердечная недостаточность. Никуда вам ехать нельзя.

— Сердечная недостаточность?

— И легкие полны воды. Захлебнуться можно.

— Мне надо в Теннесси, — упрямо твердил Уинч. — Хоггенбек в курсе.

— Постельный режим и мочегонная диета. Надо же, сердце с футбольный мяч раздуло. Ехать пока никуда нельзя.

Уинч закрыл глаза. У него не было сил спорить.

Книга вторая. Госпиталь

Глава восьмая

Госпиталь располагался на восточной окраине. Западной окраины в Люксоре не было. Город начали застраивать в 1820 году на крутом обрывистом берегу Миссисипи, имеющей в этом месте ширину в добрую милю, и современный деловой и торговый центр Люксора притиснулся к самой реке. Миссисипи мешала городу расти на запад. Когда подъезжаешь к нему на поезде по равнинам Арканзаса, то кварталы нижнего города сливаются в одну высокую каменную волну, вздымающуюся к небу. На длинном мосту, перекинутом через реку, состав замедляет ход, перестук колес делается реже, и в изломанной линии высоченных зданий глаз угадывает соблазны большого города. Там — женщины. Там — гостиницы, рестораны, бары. Их чувствовали даже тяжелые. Но еще острее те, кому предстояло пройти здесь курс лечения.

Переезд занял почти пять дней вместо трех. От самого Рино народ начал томиться от усталости и ожидания. Поезд останавливался только там, где сгружали раненых. В Канзас-Сити эшелон разбили на два. Один следовал на восток, в Сент-Луис, и к северу, в Чикаго. Другой шел к югу через Форт-Скотт в Спрингфилд, оттуда в Люксор и дальше, в Атланту.

Каждую неделю тем же примерно маршрутом один за другим шли эшелоны. Страшно подумать, какая же требовалась работа, чтобы обеспечить движение таких поездов по всей стране.

Бобби Прелл держался только благодаря силе воли. Стиснув зубы, не издавая ни звука или плотно зажмурив глаза, когда знал, что рядом никого нет. И еще благодаря бесстыдному самообману. Он говорил себе, что скоро, очень скоро они прибудут на место, и он вздохнет спокойнее, и прекратится эта проклятая боль в перебитых ногах. Говорил — и не верил ни единому своему слову. В эти дни до него внезапно дошло, что даже если он и спасет себе ноги, то боль все равно не прекратится. Она будет с ним, как верный спутник, всю оставшуюся жизнь. Об этом не хотелось думать, потому что это означало, что хочешь не хочешь, а жизнь прошла, во всяком случае, та деятельная, здоровая жизнь, которую он знал прежде. Жизнь просто остановилась, как старые дедовы часы, когда он сбегал с той высоты у Мунды по скользкой грязи. И когда Прелл понял это, ему расхотелось и думать и оставалось только бессловесно мучиться. Он полагался на молчание, как на талисман. Помогали и лекарства, которыми пичкали его доктора. Но каждый раз, когда он засыпал, его теперь посещало новое кошмарное видение. Он видел бойцов отделения — он командовал по очереди тремя, — и они со скорбными усмешками указывали ему на ошибки в его приказах. Иногда снились убитые или раненые, иногда целые и невредимые. Ему не удавалось переубедить их, и он просыпался объятый безотчетным страхом. Потом он лежал, вслушиваясь в мерный стук колес и каждой косточкой чувствуя вагонную тряску.

Когда пришел санитар и сказал, что они подъезжают к Люксору, что осталось совсем недолго, Прелл не знал, радоваться ему или горевать.

Лэндерс, ехавший на восемь вагонов ближе к голове состава, почувствовал, как, миновав мост, поезд сбавляет ход. Он успел заметить внизу знаменитую люксорскую набережную с огромным бетонным скосом, уходящим вдаль. Потом поезд нырнул куда-то вниз и вбок, на захламленные подъездные пути к главному вокзалу. Вдоль всего перрона стояли санитары с носилками, чины из госпиталя, шоферы, а также женщины из Красного Креста в серых форменных платьях. Для ходячих на этот раз были приготовлены военные грузовики. Лэндерс попал в списки ходячих. Полторы дюжины грузовиков и машин «скорой помощи» вытянулись в одну колонну, оставив позади мрачные станционные постройки.