Страница 82 из 133
— И будет! Непременно будет. — Толл обрадованно заулыбался. — Да вы посмотрите вон туда, — он показал вниз по склону. — Видите, вон же они, идут… Я ведь сразу, как только это все получилось, послал сержанта Джеймса к командиру полка, чтобы он его потормошил немного. Да и комдива тоже, генерала нашего. В общем, всех, кого можно.
Стейн механически, будто заводной, повернулся в ту сторону, куда показывала рука подполковника. Далеко у подножия высоты, там, где начиналась долина и где он со своими солдатами вчера пережил самые страшные минуты ужаса и отчаяния, с трудом можно было раз глядеть цепочку людей, медленно поднимавшихся вверх по склону, — будто крохотная змейка ползла извиваясь по траве. Почему-то ее можно было увидеть, только если смотреть краем глаза. Стоило взглянуть прямо, как она тут же исчезала.
— Вот вам и результат, — услышал он за собой веселый голос Толла. — И у них не только вода, но и продовольствие. Так-то вот, Стейн. А теперь давайте-ка подумаем насчет обороны этой высоты. Лучше всего, я думаю, развернуть ее прямо по гребню. Да, вот еще что, постарайтесь-ка побыстрее очистить местность от остатков неприятеля. Как бы контратаки не было.
В последней фразе явно прозвучали начальственные интонации, во всяком случае, она была значительно более строгой, нежели все предыдущие. Стейн резко повернулся лицом к командиру батальона, так быстро, что снова сумел поймать все то же странное выражение его лица — улыбку, которая явно что-то скрывает, и непременно что-то неприятное. Да и Гэфф тоже был каким-то кислым.
— Там не видно никаких признаков противника, сэр, — ответил Стейн. А затем, пересилив себя, добавил: — Был еще один станковый пулемет с расчетом в четыре человека, но мы его ликвидировали.
Он изо всех сил старался, чтобы голос его звучал спокойно и бесстрастно, чтобы не было в нем никаких оттенков или полутонов, никакого самолюбования или, упаси господь, тона победителя. Но все-таки не сдержался:
— А как быть с ранеными, сэр? Насколько я вижу, медиков с вами вроде бы нет?
— Носильщики должны скоро подтянуться. Скорее всего, придут вместе с теми, кто тащит продукты. — В голосе командира батальона снова звучал металл. — А разве у вас самих в роте нет санитаров?
— Только один, сэр. Второй убит.
— А у нас было трое, — отозвался Толл. — Да только они все там остались, с ранеными. У нас потери оказались потяжелее, чем тут у вас.
— Не хотите ли взглянуть на нашу оборону наверху, сэр? — перевел разговор Стейн.
— Да нет, зачем же. Занимайтесь этим сами. А я лучше погляжу, как там организована очистка местности.
— Слушаюсь, сэр. — Стейн поднял ладонь к козырьку. — Эй, Бек, Уэлш, со мной. — Джорджа Бэнда он оставил с пришедшими офицерами.
… Удар обрушился на Стейна уже после полудня. Нельзя сказать, что он оказался для него полной неожиданностью. Первый и третий взводы, разделавшись с противником в японском резервном лагере и захватив там несколько тяжелых минометов и пару пушек, развернули оборону по гребню занятой высоты, прикрывавшей крайне опасные подходы со стороны «туловища Слона». Тем временем вторая рота вместе со вторым взводом под командой Толла продолжали очистку территории от остатков противника. Когда они покончили с этим, второй взвод занял позицию резерва, в тылу у двух других взводов, вторая же рота тоже выдвинулась к вершине, только правее, оттянув также один взвод в резерв. Единственным существенным событием за это время было прибытие воды и продовольствия — в течение добрых получаса все только этим и занимались. Когда же все дела остались позади, когда немного спала жара и почувствовалось уже приближение вечера, подполковник Толл вызвал к себе капитана Стейна.
— Я принял решение отстранить вас от командования ротой, Стейн, — Толл сразу взял быка за рога. Лицо его, еще моложавое англосаксонское лицо, казавшееся даже более юным и более привлекательным, чем стейновское, сейчас было суровым и строгим.
Стейн почувствовал, как сильно забилось у него сердце. Он ничего не ответил Толлу, только все время думал о том, как ловко он провел сегодня этот бросок через «туловище Слона».
— Дела передайте Джорджу Бэнду, — продолжал Толл, не ожидая ответа. — Я уже приказал ему. — Он замолчал, ожидая, что ответит Стейн.
Но тот только коротко бросил:
— Слушаюсь, сэр.
— Нелегкое это дело, — снова заговорил Толл, — принимать вот такое решение. Да только, судя по всему, не получится из вас настоящий строевой командир. Я ведь очень тщательно все взвесил, вы не думайте…
— Это из-за того, что вчера получилось? — спросил наконец Стейн.
— Частично и из-за того. Но, в общем, не только. Дело в том, что у вас просто нет этакой командирской настойчивости, жесткости, если хотите. Весь вы какой-то мягкий. И самое главное, что эта мягкость у вас в душе сидит, так сказать, в самом нутре заложена. А настоящий офицер должен быть весь словно на каркасе. На жестком, предельно натянутом каркасе. И никаких эмоций! Таких, как у вас. Повторяю вам, я это все тщательно обдумал и взвесил.
Непонятно почему, но Стейн вдруг подумал о своем писаре Файфе, которого вчера ранило, о всех этих бесконечных перебежках, которые им вчера пришлось сделать, и еще о том, что, кажется, уже привык думать о Файфе как о неврастенике. Не зря же он когда-то сказал их полковому офицеру по кадрам, что этот парень как-то уж слишком чувствителен ко всему, слишком болезненно восприимчив и вряд ли когда-нибудь сможет стать хорошим строевым офицером.
Не думает ли Толл то же самое сейчас о самом Стейне? Как все странно! И что сказал бы обо всем этом его отец, отставной майор времен первой мировой войны? Размышляя таким образом, Стейн молча стоял перед подполковником, и неожиданно его снова охватило какое-то почти забытое со школьных времен ощущение, похожее на вину или стыд за то, что ему так здорово влетело. Он никак не мог отделаться от этого ощущения, и все это вдруг показалось ему очень смешным.
— На войне людям приходится рисковать жизнью, а кое-кто и погибает, — продолжал Толл. — Тут уж ничего не попишешь, Стейн. И настоящий офицер спокойно мирится с этим фактом, он всегда должен уметь правильно взвесить и эти потери, и то, ради чего они понесены. Вы же, по-моему, этого сделать не в состоянии.
— Мне действительно не доставляет удовольствия видеть, как гибнут мои люди. — Стейну показалось, будто он слышит со стороны, как горячо прозвучали его слова…
— А кому это нравится? — перебил его подполковник. — Во всяком случае, уж не настоящему офицеру. Но он должен уметь при этом трезво смотреть на подобные вещи. А в определенной обстановке и сам идти на это. Даже приказывать, если требуется… — Стейн опять промолчал. — Во всяком случае, — продолжал Толл, — это мое право — принимать такие решения. И я его принял.
И снова Стейн, будто со стороны, наблюдал за собой, ожидая, как же он поступит. Сперва ему вроде бы захотелось попытаться объяснить подполковнику, почему он поступил именно так, а не иначе — ведь были этот долгий марш через джунгли, бросок на «туловище Слона», выход роты навстречу наступавшему батальону и ее успех, который оказал столь действенную помощь Толлу. И еще то, что вчерашний бой (Толл отлично знал об этом) был его первым в жизни боем — он впервые оказался под огнем, что сегодня все уже было иначе, он уже не так беспокоился, убьют кого-нибудь или нет. Скорее всего, Толл ожидал от него именно этих слов, вероятно, он даже хотел, чтобы Стейн высказал все это и тем самым дал бы ему хоть какое-то основание для пересмотра своего решения и возможности оставить его на прежней должности. А может быть, все вовсе и не так, и Толл даже не думал о том, чтобы оставить его в своем батальоне. Как бы то ни было, но Стейн промолчал. Потом он вдруг неловко (ему так показалось) ухмыльнулся и сказал:
— А ведь в какой-то степени, подполковник, все то, что вы говорите, даже похоже на маленький комплимент. Вы не находите?
Не ожидавший такого поворота, Толл даже поперхнулся и, вытаращив глаза, какое-то время сидел молча. Стейну тоже не хотелось добавлять что-нибудь к сказанному, и он молча стоял перед начальством. Тем более что, по правде сказать, он вовсе не был уверен в правоте своих слов, даже, пожалуй, точно знал, что это не так: он отлично понимал, как понимал это и Толл, что и само мнение о нем, и то, какими словами оно было сформулировано, никак нельзя отнести к разряду комплиментов.