Питер Брейгель Старший

Евангелие гласит, что, когда родился Иисус, некие восточные мудрецы — Евангелие называет их волхвами — увидели звезду, знаменующую его рождение, и решили отыскать место, где он родился, следуя за звездой.«…Звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась на месте, где был младенец. Увидевши же звезду, они возрадовались радостью весьма великой и, вошедши в дом, увидели младенца с Марией, матерью его, и падши поклонились ему и открывши сокровища свои, принесли ему дары: золото, ладан и смирну».

Другие мастера использовали часто эту тему как повод, чтобы изобразить величественную архитектуру, торжественную процессию волхвов, их пышные наряды, их богатые дары, их караван из слонов и верблюдов. У самого Брейгеля была одна работа в таком духе, исполненная темперой.

Но в картине, о которой идет речь, ничего этого нет. Евангелие от Матфея упоминает дом, где волхвы увидели Иисуса. Но в Евангелии от Луки речь идет о яслях, в которых лежит младенец, и не богатые мудрецы, а простые пастухи первыми приходят поклониться ему.

Брейгель, собираясь писать свою картину, вчитался в оба Евангелия и решил взять из Евангелия от Луки то, что делает рассказ зримым и трогательным.

Он поместил на своей картине Марию с младенцем и Иосифа перед входом в тесный хлев, выстроенный из грубоотесанных балок, он окружил их маленькой группой людей, крестьян и солдат, судя по обличью, он дал волхвам скромные дары, наделил их растерянными лицами и нерешительными позами. Они словно бы сомневаются, не обманулись ли. Неужели звезда действительно привела их в то место, о котором они услышали в пророчестве? Неужели этот ребенок, этот обыкновенный ребенок, которого держит на коленях спокойная, красивая, но совсем простая женщина, и есть младенец пророчества, неужели ему должны они поклониться? Окружающие изумлены появлением волхвов. Еще больше изумлены они тем, что один из них хотя и неловко, но все-таки преклонил колена перед Марией и ее сыном. Одни смотрят на происходящее с недоумением, другие словно оцепенели. И только человек в темной шапке и темном платье, с вьющейся бородой смотрит на мать и младенца серьезно, внимательно и нежно. Вглядитесь в его лицо. Не изобразил ли художник самого себя?

Может быть, в Марии он изобразил свою жену, которую тоже звали Марией (Майкен — форма этого имени), а в младенце — своего сына? Это вполне вероятно. Так поступали многие художники.

В «Поклонении волхвов» нет религиозного благоговения. Волхвы написаны даже с некоторой иронией. Как заметил известный искусствовед Макс Дворжак — ему принадлежит один из наиболее подробных и глубоких разборов этой картины, — «Волхвы выражают свое поклонение тяжеловесно и неуклюже, как служки в деревенской церкви, над этим можно было бы посмеяться, если бы в этой грубоватой простоте не заключалась бы подлинная убедительность».

Неуклюжая неловкость волхвов особенно ощутима в сравнении с теми, на кого художник смотрит не иронически, а любовно. Лицо матери прекрасно и спокойно, она горда ребенком, которого держит на коленях, и никто не может принести ей никакого дара желаннее этого. Не небесное, а земное чудо — рождение ребенка, рождение нового человека — вот что видит художник, вот что воплощает он. Еще никто не может сказать, какой будет жизнь того, кто родился, но само его появление на свет прекрасно. Это одна из немногих картин Брейгеля, проникнутых спокойствием и радостью.

Молодая любимая жена, сын — семья, обретенная им тогда, когда он был уже зрелым, много передумавшим, перечувствовавшим человеком, — сделали его сильнее. Он освободился на время от того трагического ощущения жизни, которое было его постоянным спутником. Надолго ли? Не пришло ли — очень скоро — новое, пронизывающее чувство — чувство, знакомое любящим мужьям и отцам, чувство тревоги за близких?

Обратимся к «Несению креста». Мы не сразу найдем на этой картине того, кто был ребенком, ради которого волхвы шли в Вифлеем и несли свои дары. Упавший под тяжестью креста, он едва различим в толпе солдат, зевак, испуганных и безразличных свидетелей, окружающих идущего на Голгофу. Но Марию мы увидим сразу. Она ближе всего к нам. Поза ее почти та же самая, что в «Поклонении волхвов», только руки, любовно державшие сына, юные, округлые, нежные руки сжаты теперь в жесте беспредельного отчаяния. Лицо постарело и исхудало, оно превратилось в напряженную маску скорби. Как безгранично было счастье этой женщины, так безгранично теперь ее горе! Так рождаются сыновья. Так их отнимают у матерей и убивают.

Марию окружают сподвижники Христа. Эта группа занимает в композиции особое место, она выделяется не только масштабом, но и всем решением. Обособленные, одинокие в своем горе фигуры, они оторваны от окружающего их мира, полного суетливого движения снующих людей, то поглощенных любопытством, то занятых повседневными делами. Трагическая объединенность скорбящих противостоит разрозненности огромной толпы.

В глубине картины далекий город, деревня на невысоком холме. Кирпичные домики, сады, купы деревьев, дети играют на деревенской улице. Обычный день. Пожалуй, даже праздничный. Эта праздничность ощущается в людях, которые шутят со своими детьми, беседуют, прогуливаются. А между городом и деревней столб для колесования, виселица с двумя повешенными. Виселица обыденна, привычна, она вошла в пейзаж, люди не замечают ее больше.

Перед деревней тесное кольцо любопытных. В центре круга два креста и место для третьего.

Множество людей движется к месту казни. Одни нетерпеливо ждут. Другие беседуют, ничем не выдавая внимания к происходящему. Мальчишки дерутся. Некоторые залезли на деревья, чтобы лучше видеть. Как ждут праздничного зрелища, так здесь ждут казни. Страшно от обыденности происходящего, от будничности предстоящего. Так было вчера, так сегодня и так будет завтра. Недаром рядом виселица и мельница, недаром рядом — скорбящие и веселящиеся. Голгофой здесь стал деревенский выгон. Небо потемнело над местом предстоящей казни. Большие черные птицы тяжело летят к сгущающимся тучам, усиливая ощущение сумрачности и тревоги.

Вооруженные пиками всадники в красных мундирах заполняют красным, то прерывающимся, то вновь возникающим потоком всю середину поля. Они окружают Христа, упавшего под тяжестью креста. Тупым спокойствием полны лица воинов. На лицах других людей выражение любопытства и злорадства, сожаления и ужаса. А есть люди, которые не замечают происходящего. Крестьянки, спешащие на базар, вовсе не замечают процессии, окружившей Христа. Они так же не заметили мучений Христа, как пахарь не заметил падения Икара. Гибель того, кто хотел добра людям, оставляет их равнодушными. Эта горькая мысль по-прежнему волнует художника.

Картина «Несение креста» исполнена тревоги. Она во всем. В тревожном цвете, в пятнах красного, вспыхивающего, как огни или как капли крови, в пересечениях разных ритмов, в которых вышагивают, идут, шествуют люди и скачут кони. В скрещениях взглядов, выражающих всю гамму человеческих чувств, в столкновении жестокости, равнодушия, праздного любопытства, сочувствия, горя, раздумья, ужаса. В смелом сопряжении евангельского предания и современности, в уподоблении еретиков и мучеников сегодняшнего дня — Христу, а ненавистных народу валлонских наймитов на службе у испанских властей, наймитов, прозванных «красными куртками», — легионерам Понтия Пилата. Мундиры всадников, изображенных Брейгелем, их вооружение и повадки мучительно знакомы современнику: отряды такой конницы подавляли восставший Валансьен.

Брейгель на этот раз не скрывает своего отношения к происходящему, не зашифровывает его в аллегориях. Напротив, раскрывает бесстрашно. В правом углу картины столб для колесования. Подле него группа людей, потрясенных тем, что они видят. Руки, сжатые в скорбной молитве, глаза, исполненные тоски, сочувствия и ужаса. Один из них прямо, внимательно, неотрывно смотрит и на упавшего под тяжестью креста, и на всадников, командующих процессией и заправляющих экзекуцией, и на толпу. Все увидеть, все запомнить, чтобы увиденное воплотить, чтобы скорбь сделать гневом.