Страница 9 из 121
Его лысина начала излучать солнечные зайчики, а я с тревогой ждал дальнейших пояснений. Он вышел на середину кабинета, остановился возле меня.
– С особой радостью хочу сообщить вам об очередном задании редакции. Вам предстоит поездка во Францию…
В другое время при известии о таком путешествии я бы не удержался от ребячьего восторга… Но сейчас отъезд был для меня очень некстати. Ведь со дня на день мог подвернуться клиент для мыслительного аппарата Боба Винкли, и ужасно не хотелось, чтобы все самое главное произошло в мое отсутствие.
– Вы, конечно, знаете о завещании старого Тирбаха.- Краски глядел на меня в упор.
Имя Эдварда Тирбаха не сходило с газетных полос. Это был семидесятилетний магнат, владеющий военными заводами, банками, отелями, состояние которого исчислялось миллиардами. Разумеется, немало места газеты уделяли частной жизни Тирбаха. Писали, например, что он повздорил с сыном от первого брака, Рудольфом, из-за того, что тот отказался исполнить его волю: карьере бизнесмена он предпочел профессию художника. Для продолжения образования Рудольф уехал в Париж и начал заниматься в Академии изящных искусств. В ответ на это Эдвард лишил сына материальной поддержки, а все свое состояние завещал молодой жене - Кэт Тирбах. И не исключено, что из-за неравнодушного отношения к газетной шумихе вокруг своего имени сам позаботился о том, чтобы это завещание стало достоянием гласности.
– Вы лучше других справитесь с этой задачей,- продолжал Краски.- Разыщите Рудольфа Тирбаха и дружески побеседуйте с ним… Разузнайте истинные мотивы его поступков (“Вот оно, началось!” - подумал я), проследите за его отношениями с отцом, с детских лет, определите силу увлечения его живописью или чем-то, а, может быть, и кем-то другим… Наконец, выясните его перспективы на избранной стезе. Ну и так далее… Не мне вас учить. Дело в том, что сейчас очень много говорят о завещании Эдварда Тирбаха, и, как правило, осуждают его поступок. Мы должны дать объективную оценку этим фактам.
– Симпатии автора, насколько я понимаю, должны быть на стороне отца? - спросил я.
– Не обязательно.- Он не спускал с меня глаз.- Вы не учитываете либерального духа нашей газеты. Кто в этом споре прав, вы решите сами. Узнаете, насколько перспективно увлечение Рудольфа и стоило ли ему так яростно противиться воле отца, чтобы семейное разногласие переросло в конфликт…
Я понял, что Рудольф Тирбах может удостоиться благосклонного отношения газеты только в том случае, если его увлечение не окажется безрезультатным. А это могло выясниться очень не скоро.
Поэтому я должен был осветить в негативном плане, по всей вероятности, чистые и благородные юношеские порывы. Задание пренеприятное.
Я попытался встать и объяснить свои сомнения, но Краски уже отвернулся от меня: возражать не имело смысла. Я поблагодарил его за доверие и вышел из кабинета. Вечером я уже прощался с Лиз, попросив ее сообщать мне телеграфом все новые сведения о Бобе, и вылетел в Париж ночным рейсом, даже не подoзревая, насколько это вынужденное удаление приблизит меня к деловой операции друга.
Не буду утверждать, будто Рудольф Тирбах понравился мне с первого взгляда. Скорее наоборот. Красивый юноша со спортивной фигурой был очень немногословен и казался гордым. Мы встретились с ним на улице. Мое корреспондентское задание он воспринял равнодушно. Побеседовать со мной согласился с большой неохотой. А когда я пригласил его в ресторан, он сухо ответил, что предпочитает разговаривать, стоя у мольберта.
На одной из улочек Монмартра мы поднялись в скромную мастерскую, расположенную на чердаке. Она была загромождена холстами, подрамниками, этюдами, а также неоконченными произведениями из корней, сучьев, древесной коры и еще бог знает чем.
За узкой занавеской, отгораживающей небольшой угол, виднелись газовая плита и деревянный топчан, покрытый выцветшим пледом.
– Знакомьтесь, моя подруга Полетт…
Я удивленно осмотрел комнату.
– Полла, у нас гость с моей родины,- к кому-то обратился Рудольф.
Из-за дальнего подрамника высунулась кудрявая женская головка и, кивнув, опять скрылась.
– Извините нас, в академии очень напряженная программа, - проговорил Рудольф.- К тому же надо зарабатывать на жизнь. Не хотите ли приобрести несколько моих этюдов?
Он, смущаясь, показал на небольшие картины на полу. И я как бы заново увидел стоявшего передо мной человека. Рудольф стыдился своей бедности, к которой еще не успел привыкнуть, и еще более - своей стеснительности, которую не умел скрывать.
Всюду были видны следы бедности: потертые брюки, залатанный халат на вешалке. И этот застенчивый юноша мог отказаться от миллиардов, от обеспеченной и интересной жизни? Скромность не помешала ему воспротивиться такому властному характеру, как Эдвард Тирбах! Выходит, Рудольф имеет колоссальную силу воли?
Я стал рассматривать картины… Они мне понравились. Городские пейзажи, казалось, выполнены небрежно, но это был Париж с его легкой, трепещущей красотой, с его прославленной в веках романтикой. На обороте каждого полотна была проставлена просто мизерная, на мой взгляд, цена.
Я похвалил его манеру письма и, как мне кажется, сделал это довольно убедительно, так как не кривил душой… Все запечатленное воспринимались как будто сквозь легкую дымку, что придавало картинам своеобразный колорит.
– Как вы добиваетесь этого? - удивился я.
Художник слушал меня внимательно, с размягченным выражением лица. В конце опять слегка покраснел и, ничего не ответив, отвернулся. Моя похвала, видимо, растрогала его.
Я выбрал пять картин и сразу же расплатился.
Рудольф поблагодарил меня за лестный отзыв, за деньги и, не считая их, с показным безразличием опустил в карман.
– Это я должен благодарить вас, господин Тирбах, так как убежден, что в будущем стану обладателем редких и ценных полотен большого мастера.
– Вы льстите мне, господин Елоу.
– Какой в этом прок? Я говорю искренне,- заверил я его и попытался перевести разговор на старого Тирбаха: - Нелегко без родительской помощи. Чем ярче талант, тем нужнее ему материальная сила.
– У отца свои позиции, которые я не вправе осуждать,- тихо проговорил он.- Мы расстались мирно. Скорее из-за того, что живем в разных плоскостях.
– Вы расходитесь во взглядах на избранную вами профессию?
– Во взглядах на банкноты. Отец считает, что деньги в нашем обществе нужны только тем, кто умеет умножать материальные ценности. Эти люди - цвет нации, на которых держится общественное благосостояние. Все остальные - иждивенцы общества. Для отца это не пустая фраза,- продолжал он,- и не только иредлог для обогащения.
Он стоял за мольбертом и лишь изредка оглядывался в мою сторону.
Его подружка хранила молчание и больше не показывалась.
Возникло ощущение, что мы с собеседником одни.
– Если капитал не увеличивается, говорил отец, то общество хиреет. Поскольку я не усвоил этого основного закона, он не намерен субсидировать и усугублять мои заблуждения. Однако после смерти он обещал оставить мне миллион.- И Рудольф грустно улыбнулся.
– Вам эта сумма нужнее сейчас,- вставил я.- Разве ему не все равно?
– Видите ли… Отец все еще пытался заставить меня вернуться “на путь истинный”. Я не могу быть в претензии к нему.
– Разве, в вас не течет кровь Тирбахов?
– Отношение в таких семьях строятся не на кровном родстве. В девять лет у меня уже был приличный счет в банке, пожалованный мне, так сказать, авансом на всю жизнь. Я должен был позаботиться об его увеличении. Я мог приобрести акции, даже начать небольшое дело, и на родительскую щедрость больше не рассчитывать… Но вклад быстро иссяк, а делать деньги я так и не научился.
Природа мудра и прозорлива! И, конечно, не случайно она заставила этого не приспособленного к деловой жизни юношу так отчаянно противостоять планам отца.
Я невольно вспомнил, что мой отъезд из дома тоже не обошелся без инцидента с родителями. И может быть, из-за этой схожести наших судеб почувствовал к молодому художнику особую симпатию.