Страница 6 из 169
Задрав ноги на стол, Аллен смотрел телевизор. Весь стол был завален брошенными в беспорядке бумагами, засыпан пеплом. Утром он побывал у посла, долго сидел у резидента, потом пригласил к себе Росовски.
Вид и надменное поведение Аллена по-прежнему рождали у Росовски неприятное чувство. В словах Аллена слышались нотки пренебрежения, когда он говорил о Японии и японцах. Поэтому-то Росовски удивил вопрос о Мисима.
— Да, конечно, — ответил он. — Вы тоже теперь можете это сделать. Четыре его романа переведены на английский. В том числе трилогия «Весенний снег», «Мчащийся конь» и «Храм утренней зари». Не знаю, правда, качества перевода, я читал на японском.
— И что вы скажете о Мисима?
— Мисима сейчас существует в двух ипостасях. — Росовски злило, что Аллен заставляет его высказывать свою точку зрения, а сам ничего не говорит, и потому непонятно, что он думает. — Мисима как идейный вдохновитель сторонников императорского строя — в этой роли он куда более значителен после своей смерти. И Мисима — писатель. Причем, несомненно, талантливый писатель. Если творчество есть самовыражение, то Мисима прекрасно выразил себя в своих романах. Его литература предельно откровенна. Я вновь перечитал «Исповедь маски» и некоторые другие его книги уже после того, как он совершил самоубийство перед солдатами токийского гарнизона. Конечно, он готовился к этому акту всю жизнь. При таком мироощущении, какое было у Мисима, самоубийство естественно.
Аллен смотрел куда-то в сторону, казалось, что он не слушает Росовски, но тот решил все-таки договорить:
— Мисима делил людей на тех, кто помнит, и тех, кого помнят. Люди совершают самоубийства, считал он, чтобы самоутвердиться. Он не мог примириться с неизбежностью смерти и забвения. А поскольку Мисима был поборником чистоты, верности принципам, то, ради принципа и стремясь избежать забвения, покончил с собой.
— Со времени смерти Мисима прошли годы. И что же, его не забыли? — спросил Аллен.
— Нет, — покачал головой Росовски, — напротив. Его образ обрастает мифическими чертами национального героя. Я бы даже сказал, что существует дух Мисима — духовная основа идеологии крайне правых. В этом году в годовщину смерти Мисима правые провели в одном из храмов трехдневную конференцию, его последователи сообщили о создании «Общества драконов, возносящихся в дождь в небеса», устроили пышную церемонию на кладбище, один молодой человек пытался последовать его примеру — совершить ритуальное самоубийство в храме Ясукуни, но остался жив. Японская студенческая лига организовала группу по изучению идей Мисима. Журнал «Санди майнити» рассказал о существовании в «силах самообороны» тайного общества офицеров — поклонников Мисима. Это естественно, в стране меняется климат. То, о чем десять лет назад не решались говорить, сегодня произносят во весь голос. Идеи, которые проповедовал Мисима, разделяют теперь многие. Один из моих знакомых сказал: «Единственная ошибка Мисима в том, что он неправильно выбрал время. Сегодня к его голосу прислушалось бы значительно большее число людей, чем тогда». Самоубийство Мисима отражало смятение японского национального чувства, если можно так выразиться. Многие японцы воспитываются на понятии национальной гордости, которое включает большую долю самурайской мистики. То, что их лишили возможности вести войну, националисты воспринимают как кастрацию. Теперь акция Мисима предстает как попытка компенсировать ощущение недостатка мужественности у японцев, смерти духовных чувств в стране. Все эти люди тоскуют по старым добрым временам, когда Япония не была просто богатым евнухом, а была лордом в своем замке. Не забывайте: феодальный период закончился в Японии всего лишь чуть более века назад.
— Это интересно, — как-то вяло сказал Аллен.
— А почему вы меня спросили о Мисима? — задал, в свою очередь, вопрос Росовски.
Аллен посмотрел на него своими серыми невыразительными глазами.
— Неделю назад мы получили информацию из Швейцарии от наших людей. Какие-то японцы пытались купить там у фармацевтических фирм ряд наркотических препаратов особого назначения. Нашему агенту, который обещал им помочь, удалось выяснить, что препараты нужны для операции под кодовым названием «Храм утренней зари». Больше ничего он узнать не успел. Японцы что-то заподозрили, и он еле унес ноги.
— А что за препараты? — поинтересовался Росовски.
Аллен пожал плечами.
— У нас в ЦРУ такие есть, я узнавал. Ребята используют их для того, чтобы развязать языки, или когда нужно убрать кого-то. Что-то вроде ЛСД.
Росовски встал из кресла, с хрустом прогнулся назад.
— Собственно говоря, в чем проблема? Неужели вы прилетели сюда только из-за этой истории? Наверняка это местные гангстеры — якудза. Надо просто предупредить японскую полицию.
— Дело в том, — заговорил Аллен как бы нехотя, — что, получив эту информацию, мы так и решили сделать. По просьбе нашего отдела сотрудник вашей резидентуры поехал к одному из руководителей бюро расследований общественной безопасности министерства юстиции…
Проснувшись, Ватанабэ несколько мгновений лежал с закрытыми глазами, стараясь сосредоточиться. То, что предстояло сделать сегодня, требовало хладнокровия и собранности.
Омлет с ветчиной, салат, стакан апельсинового сока, тост с джемом, чай… Ленивое перелистывание местной газеты «Хоккайдо симбун» тоже входило в «меню».
Он прошелся до ближайшего автомата. Ему всегда советовали избегать пользоваться гостиничными телефонами. Отыскал нужный номер в пухлой телефонной книге, опустил десятииеновую монетку.
Голос на другом конце провода был низкий, мрачный:
— Слушаю.
— Я хотел бы поговорить с Сакаи-сан.
— Кто его спрашивает?
— Он меня не знает, но я привез ему рекомендательное письмо от его друзей из Токио.
— Подождите.
Ватанабэ закурил, рассматривая скучную улицу, по которой проносились редкие автомобили. Провинциальный город.
— Сакаи-сан сейчас занят, но вечером готов с вами увидеться. Приходите в кабаре «Император». Скажете, что Сакаи-сан ждет вас за своим столиком…
…Около невзрачного токийского бара остановилась машина с номером зеленого цвета — такси. Водитель вылез, размял ноги — видно было, что он просидел за рулем весь день, и вошел в бар. Узенькие стеклянные двери, раздвинувшиеся, чтобы пропустить его, вновь закрылись.
Таксист попросил бутылку пива «Кирин». Из внутреннего кармана пиджака вытащил бумажник, незаметно для других, но не для бармена подложил под купюру небольшой листок бумаги. Бармен поклонился. Таксист, сделав большой глоток, вышел из бара. Когда машина отъехала, бармен бесшумно скользнул в соседнюю комнату.
Это было большое помещение с низким потолком, где на соломенных циновках — татами — несколько человек играли в тэхонбики. Возле хозяина бара — толстого человека лет пятидесяти, поджавшего под себя ноги в носках, — лежала небрежно брошенная пачка денег. Бармен наметанным глазом определил: семьсот тысяч иен. Значит, игра идет по мелкой.
Он склонился к уху хозяина и что-то прошептал.
— Давай сюда, — коротко сказал тот.
Бармен протянул ему бумажку, оставленную таксистом.
Взглянув на нее, хозяин задумчиво потер грудь под расстегнутой рубашкой, потом быстрым движением собрал деньги и встал. Вслед за ним поднялся молодой парень с узким лбом и бычьим взглядом. Он тоже сидел в расстегнутой рубашке, под сплошной сеткой цветной татуировки традиционной для якудза — играли мускулы. Это был личный телохранитель хозяина.
— Я скоро вернусь, — сказал хозяин бармену.
— Хорошо, Тадаки-сан. — Бармен склонился в поклоне.
Они прошли через задний вход, замаскированный щитами с рекламой. Телохранитель сел за руль машины черного цвета марки «президент». Тадаки, кое-как завязавший галстук на жирной шее и натянувший пиджак, опустился на заднее сиденье.
Через десять минут они подъехали к ресторану со скромной вывеской, известному среди любителей хорошей японской кухни. На платной стоянке рядом с рестораном цепкий взгляд Тадаки сразу заметил такси со знакомым номером района Синагава.