Страница 15 из 71
Генерал-майор Первушин занял под свой временный кабинет комнату, когда-то служившую столовой, окна которой выходили во внутренний двор. От былой купеческой роскоши в комнате уцелел только большой дубовый обеденный стол, вокруг которого стояли обычные канцелярские стулья.
Алексей Николаевич провел ладонью по оперативной карте, которая была разостлана на большом обеденном столе, разглаживая и расправляя неровности, и скупо улыбнулся уголками губ. На карте отмечали позиции, которые занимали полки и дивизии 44‑й армии по донесениям на сегодняшний вечер, а точнее, на 21 час 00 минут 2 января 1942 года. Опять знакомые, врезавшиеся в память, горные и холмистые просторы Восточного Крыма: Коктебель, Ассан-бай, Изюмовка, Розальевка, железнодорожный узел Владиславовка, подступы к Старому Крыму…
Алексей Николаевич задумчиво смотрел на карту, на которую давала свет крупная старинная керосиновая лампа, подвешенная к потолку. Электричества в городе не было. Электростанцию разбомбили немцы пару дней назад, ее еще не восстановили. Генерал не спеша и вдумчиво прошелся взглядом по неровной линии фронта, которая снова на его оперативной карте жирной красной чертой пролегла от Черного моря, от величественных скал Кара-Дага до степного песчаного Азовского берега.
Как переменчива судьба!
Прошло всего два месяца, и он, Алексей Первушин, снова здесь, в Крыму. Не уставший полковник, а бодрый и уверенный генерал. Командует не поредевшей дивизией, а свежей армией. И не отступает, а наступает. И бегут из Восточного Крыма, в спешке, бросая технику и военное имущество, теперь уже немецкие полки. Бегут, торопятся, боясь оказаться в «мешке», драпают из-под Керчи, опасаясь быть отрезанными, окруженными…
А пару месяцев назад все было наоборот.
И он, тогда еще полковник Первушин, с обветренным скуластым лицом, с покрасневшими от постоянного недосыпания глазами, уставший и злой, командуя 106‑й дивизией, полки изрядно потрепаны в жестоких боях, но уцелевшие и боеспособные, отчаянно сражался в этих местах. В те осенние, тяжелые и горькие дни октября 41-го года, его 106‑я дивизия отходила последней, отходила с боями по этим дорогам и проселкам степного Восточного Крыма. Цеплялись за каждую высотку, за каждый бугорок. Полки 106‑й дивизии вставали заслоном, прикрывали отходившие и спешно бежавшие к Керченскому проливу уцелевшие части и подразделения растрепанной и почти неуправляемой 51‑й армии.
О тех трагических днях осени 1941-го напишет, спустя три десятилетия, дважды Герой Советского Союза генерал армии Павел Иванович Батов, командовавший в то трудное время 51‑й армией, в своей книге воспоминаний «В походах и боях»:
«Отход прикрывала славная 106‑я дивизия, геройски сражавшаяся с врагом на Сиваше, на Ишуньских позициях и под Керчью. Она понесла большие потери: численность в ротах не превышала двадцати человек. Но это были стойкие, закаленные в огне сражений солдаты. Они не щадили свой крови и жизни, чтобы обеспечить отход и организованную эвакуацию войск.
106‑я дивизия ни разу не отступала, она и не сдавала своих рубежей без приказа…»
А тогда…
В те горячие осенние дни, пропитанные гарью и дымом бесконечных сражений на самом опасном участке обороны Крыма, – на перешейке, на Перекопе, особенно на Ишуньских позициях, – запахло катастрофой. В одну ночь, напуганные навалившейся опасностью, оставили свои окопы, дезертировали тысячи крымчан, в основном из числа местного татарского населения. Недавно мобилизованные, наспех обученные, не обстрелянные, они дрогнули и бежали, спасая свои жизни…
Обессиленные в непрерывных кровопролитных боях, сильно поредевшие части 51‑й армии не сдержали натиск отборных немецких дивизий и попятились. Знаменитая 11‑я армия Манштейна, которая триумфально прошла по странам Европы, прорывала оборону, вторгалась в просторы Крыма…
Прилегающая к Сивашу глубокая Карповая балка открывала широкий проход в Крым между озерами Киятское и Красное. Здесь и вгрызлась в сухую солончаковую землю 106‑я дивизия полковника Первушина и не отступила ни на шаг. Несколько дней и ночей полки дивизии сдерживали бешеный натиск 46‑й пехотной дивизии и их танков. Они не давали возможности немцам овладеть выходом в Крым. Первушин знал, что у них за спиной, да и у всей 51‑й армии, нет запасных позиций, что там открывается безнадежно-ровный, открытий, как ладонь, степной простор.
Но соседние дивизии уже попятились, и встык хлынули немецкие танковые подразделения.
Ночью в штабную землянку к Первушину заскочил на потрепанной «эмке», всего на несколько минут, генерал Батов, командующий 51‑й армией. Он кратко обрисовал катастрофическое положение: передовые немецкие части движутся к Симферополю. Фронт разорван на две части. Приморская армия и батальоны морской пехоты отходят на юг, в горы, на защиту Севастополя, а три стрелковые дивизии – 156‑я, 157‑я, 271‑я, остатки кавалерийской дивизии, остатки артиллерийского полка и другие подразделения вместе со штабом 51‑й армии уходят на юго-восток, к Керченскому полуострову, к оборудованным Акмонайским позициям.
– Немцы прорвали оборону, выходят в Крыму на оперативный степной простор. Никаких запасных позиций у нас в тылу нет. Их не успели соорудить. Положение хреново, сам понимаешь, – глухо произнес генерал.
Батов дал разрешение на отход и приказал полковнику Первушину взять на себя самое сложное и самое тяжелое в данной обстановке: организовать своей дивизией прикрытие растрепанным и разрозненным, бегущим к Керчи, к переправе на Тамань, частям армии.
– На твою дивизию, Алексей, вся надежда, – сказал, прощаясь, Батов и крепко пожимал руку полковнику. – Больше не на кого!
– Сто шестая постарается сделать все, что возможно! – кратко ответил ему Первушин, с горечью понимая и то, какую тяжелую ношу взвалил своим приказом командующий армией на его плечи.
А как он еще мог ответить в такой обстановке своему прямому армейскому начальству? В душе было горько и обидно, что его полки, изрядно потрепанные в последние дни, но не сломленные, сумевшие выстоять в непрерывных боях, должны расплачиваться за других: теперь их подставляют, а, по сути, бросают в пасть тигра на растерзание.
– Действуй, Первушин! Только постарайся задержать немцев хоть на несколько дней, чтобы наши успели отойди и закрепиться на Акмонае. Действуй по обстоятельствам и по своему усмотрению!
И он, Первушин, стал действовать. По сложившейся обстановке. Самостоятельно. Даже не согласовывая свои действия с командованием своего 9‑го корпуса. В те дни и само управление со стороны командира корпуса прекратилось. Никакой связи с ним не было. Штаб корпуса, судя по всему, не оглядываясь, откатывался с потоком почти неуправляемых войск к Керченскому полуострову.
В течение последних дней октября 106‑я вела ожесточенные бои в Джанкое, сдерживая напор атакующих немецких дивизий. Под вечер в город прорвались вражеские танки. Они сходу раздавили нашу батарею, которая не успела развернуть пушки и встретить их огнем…
К штабу неслись конные разведчики:
– На центральной улице немецкие танки!
При штабе имелась лишь одна зенитная батарея 76‑миллиметровых пушек. Батарею, по приказу Первушина, развернули вдоль улицы. Опустили длинные стволы. С первым же залпом вражеская танковая атака заглохла.
Два бесконечно долгих дня последних чисел октября бойцы дивизии вели тяжелые оборонительные бои, сдерживая напор вражеских войск. Именно об этих днях на всю страну прозвучало из Москвы сообщение от Советского информбюро:
«Большую стойкость в борьбе с фашистами проявили бойцы, командиры и политработники части, которой командует товарищ Первушин».
Алексей Николаевич помнит, как после тех ожесточенных боев подполковник Сергеев, командир 534‑го стрелкового полка, докладывал ему тяжелые цифры о личном составе: на 25 октября в полку числилось 2235 человек, а на 1 ноября осталось всего 506 бойцов. Но этот полк находился на решающих участках. Не лучше было и в других полках дивизии, которые тоже понесли большие потери.