Страница 11 из 72
От голоса капитана, его уверенности бойцы как-то сразу преобразились, как бы очнулись от оцепенения. По его приказанию быстро организовали круговую оборону. На опасных участках, в оконных проемах установили пулеметы. Открыли огонь по немцам, отбили атаку. Оказывали помощь раненым, сносили их вниз, в подвал, где было более безопасно. Повар направился на кухню, чтобы взять на учет все имеющиеся там продукты. Телефонисту капитан приказал связаться с другими воинскими частями крепости и штабами. Но телефонной связи уже не было. В командирской комнате находилась полевая рация, но она, как доложил радист, не имела своих позывных и шифра, их еще не дали. Капитан Акимов не отважился передавать открытым текстом, памятуя, что это будет разглашением военной тайны. Радист пытался поймать Минск или Москву, но из динамика слышались лишь немецкие бравурные марши. За первым маршем следовал другой, третий, четвертый... Берлинские радиостанции работали на полную мощность, забивая эфир. Потеряв терпение, радист выключил рацию и взялся за винтовку: немцы в который раз за этот день снова пошли на штурм казармы. Но теперь под прикрытием танка. Он прошел в крепость и, стреляя на ходу, приблизился к казарме, к дверям, намереваясь прямым выстрелом разметать и двери и баррикаду за ними. Но тут со второго этажа одна за другой полетели гранаты. Танк вспыхнул факелом. Из него выскакивали танкисты в черных кожаных шлемах и падали под прицельным огнем из окон казармы...
Атака захлебнулась. Отступили фашисты. Площадь перед казармой усеяли трупы в серо-зеленых мундирах. Бойцы ликовали: знай наших! Но радость была недолгой. Над крепостью загудели моторы немецких самолетов. Они опускались низко и, поливая огнем из пулеметов, прицельно сбрасывали бомбы. Возобновила яростный обстрел артиллерия, к ним присоединились и минометы, расположенные на противоположном берегу реки Муховца. Бойцы по команде капитана спустились в подвал. Тяжелые стены, как живые, вздрагивали от каждого разрыва, осыпая цементную штукатурку. К свисту снарядов примешивается пронзительный вой пикирующих бомбардировщиков. Вскоре все звуки слились в один сплошной грохот. Едкая пыль, гарь и густой дым заволокли пеленой амбразуры. В нескольких местах рухнули перекрытия. Бесшумно и страшо расползались, обнажая сердцевину из жженого красного кирпича, площадки под амбразурами. Не слышно стонов и криков раненых. Не слышно и собственного голоса. Оглушенные бойцы, задыхаясь, падая, поднимаясь, переносили в безопасные места раненых, снова возводили площадки у бойниц, разбирали завалы у выхода из подвала...
Шургалов на всю дальнейшую жизнь запомнил те бесконечные часы, проведенные в подвале. Потом ему пришлось переносить и более жуткие обстрелы и бомбежки, но та, почему-то именно та тяжелая бомбежка навсегда врезалась ему в память. Страшно было? Неимоверно страшно, трудно выразить словами охвативший их страх. И в то же время никакой паники он не увидел. Ее попросту не было. Чувство воинского долга помогало бойцам преодолевать и страх, и заставлять себя двигаться, и находить в себе силы выполнять то, что и положено делать солдату.
Улетели бомбардировщики, перестали взрываться и перепахивать руины снаряды. Смолкли орудия и минометы. А в голове все еще стояли грохот и звон. У многих бойцов из ушей и носа вытекали струйки крови. Лица в копоти и пыли. Шургалов помнит, как у него, да и не только у него, дрожали, подкашиваясь, ноги, как слезились глаза, как мучительный кашель раздирал грудь. И несмотря ни на что, бойцы, один за другим, по груде кирпича и бетона, спешно пробирались наверх, карабкались по лестницам, занимали свои места в оконных проемах и у амбразур. Каждый понимал – немцы снова пойдут в атаку.
Капитан Акимов приказал Шургалову и пулеметчику Ляхоновичу забраться на уцелевшую часть чердака и там оборудовать наблюдательный пункт. Капитан убежденно верил, что с часа на час должны прибыть наши воинские части и они вышибут гитлеровцев из крепости.
– Держись, ребята, – говорил он хриплым голосом, – как только в Москве узнают, что крепость в окружении, такие силы двинутся, что от врага и пылинок не останется!
Страшная картина разрушения открылась перед Шургаловым, когда он с пулеметчиком забрался на чердак и через проем посмотрел в сторону центра крепости. Шургалов, долгое время прослуживший здесь, сейчас плохо понимал, где и что было раньше. Все вокруг напоминало огромную каменоломню. Разрушенные здания, глубокие воронки от разрывов тяжелых бомб и снарядов, горящие автомашины, кирпич, куски железа и бетона, трупы своих и немцев, и средь них тела людей в штатском, женщин. Воздух пропитан смрадом и гарью. Но несмотря ни на что, крепость боролась. В разных местах звучали выстрелы, трещали пулеметы, ухали пушки. Крепость жила, сражалась отдельными очагами. Одним из таких очагов обороны была и их угловая массивная двухэтажная полуразрушенная, стоявшая на отшибе казарма... И сознание того, что они не одиноки, что и другие сражаются, обороняя свои участки, придавало силы, рождало уверенность. Будем держаться! Держаться до конца, дорого продавая свои жизни. И в то же время давило щемящее чувство обреченности, возникли как-то сами собой и острые вопросы, которые задавали солдаты в первые минуты внезапного нападения, они снова вставали со всей своей страшной обнаженностью: почему гитлеровцы оказались в самой крепости? Почему даже не объявили боевой тревоги? Почему проспали нападение? Как же так все это могло произойти? Вопросы, вопросы, вопросы... И ни на один из них не было ответа. Только жуткая действительность, страшные разрушения, неимоверные страдания, потоки крови и безжалостное дыхание смерти...
Разве мог он, старший сержант, даже в самом кошмарном сне предположить, что война начнется именно так, обрушится внезапно и губительно. Для чего же они тогда тренировались и готовились, проводили стрельбы, марш-броски, учения, часто поднимались среди ночи по учебной тревоге, одевались в считанные секунды и, схватив свое штатное оружие, занимали места в общем строю, выполняя приказы своих старших командиров? Все выполняли, как и положено Уставами и Наставлениями, за сноровку получали поощрения и благодарности, подразделение числилось в передовых. И вдруг – такое!
Брестская крепость с ее центральной мощной Цитаделью, расположенной на острове, образованном рукавами реки Муховец при ее впадении в Западный Буг, была серьезным военным объектом. Сама Цитадель с двухэтажными оборонительными казармами (кирпичные стены их, которые кольцом опоясывали остров, толщиною почти в два метра) еще имела, как слышал Шургалов от старших командиров, более пятисот укрытых от огня артиллерии казематов, не говоря уже о других инженерных сооружениях. А вокруг Цитадели, прикрывая подступы к ней, располагались Волынское, Корбинское и западное Тераспольское укрепления, также сооруженные из кирпича и бетона, окаймленные рвами с водой и нешироким рукавом Буга. Таким образом, вся крепость располагалась на четырех островах. Да еще были предместные укрепления с земляными валами и оборудованными огневыми точками, гнездами и узлами. И размещались в крепости полки двух дивизий, несли службу пограничники Краснознаменного отряда, дислоцировались спецчасти, спецслужбы, штабы, школы... Тысячи людей, главным образом кадровых военных, с оружием, артиллерией, танками, складами боеприпасов и продовольствия. Огромная сила, и эту силу Шургалов ощущал сам, особенно в дни празднований и общих построений, когда вместе с другими стоял в строю или маршировал перед трибуной, на которой находились военачальники. И как могла эта отлаженная крупная воинская часть, располагаясь в такой солидной крепости, в первые же минуты нападения врага, на борьбу с которым готовились давно, растерять свои боевые возможности, перестать быть единым боевым организмом, крепостью, и превратиться в отдельные очаги отчаянного сопротивления...
От грустных размышлений его отвлекли радостные крики. Могучее «ура!» потрясало воздух, перекрывая грохот боя. Шургалов с чердака видел, как в разных местах крепости восторженно махали руками, взлетали вверх пилотки, фуражки. Шургалов тоже чуть было не сорвался с места и не закричал восторженно и радостно.