Страница 38 из 45
— Не подумайте, что я вот так просто упустил свое счастье! Это, знаете, не в моих привычках, и вообще у нас в роду слабость мужская не в чести! Я боролся, я искал встреч с нею, я рисовал все, что ждет ее с этим слабовольным, никак не обеспеченным и легкомысленным господином, которому она вверяет судьбу свою! Я даже с ним разговаривал, убеждал… Я пытался купить его! Хорошие деньги предлагал, между прочим, но все тщетно! Он упрямился тщеславием слабого человека, которому вдруг выпала минута покуражиться над другим, вел себя заносчиво и глупо до такой степени, что я сам один раз чуть не убил его… А она насмехалась надо мною, над моей внешностью, над моей семьей… Она вела себя немилосердно! Я только попрошу не заносить это ни в какие протоколы… Это все личное, и я не хочу вредить ей более, чем она уже сама себе навредила…
— Разумеется! — сделал успокоительный жест Андрей Львович. — Протокол вообще потом, и вы его поправите, прежде чем подписать! Сейчас же — рассказывайте, рассказывайте!..
— Да вот, собственно, и все! — нервно пожал плечами Дубровин, успокаиваясь уже. — Поняв свое бессилие, я отступился, попытался перенести внимание на другие сферы, занялся больше делами, путешествовал по Европе, чтобы отвлечься… Родственники мои были довольны. Чисто случайно попалась мне вчера на глаза эта газетка… Так, знаете, внезапно все ожило! И я решил внести ясность, пока все окончательно не запуталось.
— И это вам удалось, — чеканя фразу, сказал серьезно советник юстиции. — От лица правосудия огромное вам спасибо. Оставьте адрес, будьте любезны, мы вызовем вас позже, в удобное для вас время… И еще пара вопросов, если позволите…
— Да-да, разумеется! — охотно кивнул Дубровин. — Простите за сумбур, обычно я более связно излагаю… Но волнение мое вполне естественно в таком положении…
— Первый может показаться вам нескромным, но, поверьте, он нужен нам для боле ясного понимания логики мыслей Рыбаковской. Вы, я вижу, человек незаурядного ума, сильной воли, состоятельный… Я не изволил знать при жизни покойного Лейхфельда, но… Что заставило Александру Рыбаковскую променять вашу любовь, твердость духа, состояние, в конце концов, на непрочную жизнь с неизвестным инженером?!
— Я и сам много дней мучился над этим вопросом, поверьте… — иронично усмехнулся над собой Дубровин, — да так и не нашел ответа! Когда тебя не любят, ответа просто быть не может! Уж, во всяком случае, не корысть, поверьте мне! Сашенька существо совершенно некорыстное! Я думаю… гербы!
— Что-что? — переспросил Морокин.
— Дворянский титул, — пояснил Дубровин. — Лейхфельд был из каких-то курляндских баронов. Захудалый род, но это исполняло наяву ее мечтания стать баронессой! А мои предки весьма неродовиты, хотя древностью фамилии не уступят иным князьям…
— Хм… Забавно, весьма забавно… Ох, простите, я хотел сказать, это многое проясняет. А что вы можете сказать по поводу вот этих писем? — поинтересовался Андрей Львович, снова, как и два дня тому, извлекая на свет из кармана широких брюк измятую пачку. — Они все адресованы княжне Омар-бек! Руку не узнаете, часом?
— Позволите взглянуть? — достав маленькие очки в золотой оправе, попросил Дубровин. — Ну, разумеется! Это ее рука! Это одна из ее игр — писать письма самой себе, а потом читать их вслух, вечерами… Совершенно безвинная забава, никакой коммерции! Она так живет! Придумывает себе титулы, звания, приятельниц… Даже родителей! Они у нее раз от раза другие! Она не сумасшедшая, нет! Просто ей тесно в той оболочке, куда ее втиснула судьба!
— То-то Розенберг обрадуется… — проворчал Морокин, принимая письма из рук Дубровина и пряча их обратно в карман.
— Розенберг? — насторожился Дементий Дубровин и как-то разом посерьезнел, даже тщедушный острый носик его заострился еще более. — Вы назвали фамилию Розенберга? Скажите, будьте любезны, где я могу видеть этого господина?!
— А… он здесь больше не служит! — не моргнув глазом, заявил Андрей Львович. — Его перевели… в Рязань… по казенной надобности! Знаете, наше дело такое — сегодня здесь, а завтра там! Ложишься спать — и не знаешь, где будешь править службу утром! На все воля его императорского величества!
— Ж-жаль!.. — сквозь зубы процедил Дубровин, сжимая и разжимая пальцы. — Весьма жаль!.. Хотел бы я видеть этого… господина!
— Не стоит верить всему, что пишут про нас в газетах! — успокоительно сказал ему Морокин. — Во всяком случае, теперь вы могли лично удостовериться, что делом Александры Рыбаковской занимаются люди абсолютно достойные и уравновешенные. Я бы рад на этом закончить, но, к сожалению, не могу. Придется подвергнуть вас испытанию, которого, как я полагаю, вы стремитесь избежать. Вы, как я успел заметить, человек высоких душевных качеств и пройдете его с честью… Я это со всей серьезностью говорю. Во избежание следственной ошибки вам придется сейчас опознать госпожу Рыбаковскую и для этого пройти к ней в камеру.
— Что ж… — сказал он. — Я предполагал, что это потребуется… Закон есть закон… Я готов, куда идти?
— А вот сейчас мой помощник все приготовит, мы и пойдем! — весело сказал Морокин и отведя Костю в сторону, шепнул ему на ухо:
— Скажи Розенбергу, чтобы сидел и не высовывался! Чтоб из кабинета ни ногой! Дуэли со смертельным исходом мне еще в этом деле не хватало! Этот серенький комарик его уничтожит! У него нервы железные, и стреляет, поди, отменно!
— Позвольте!.. Здесь еще упущен самый важный вопрос! Я не могу обойти его молчанием! Очень жаль, молодые люди, что он вам не кажется главным во всей этой истории! Оч-чень жаль, что так упали нравы! От вас, уважаемый мною Андрей Львович, я такого никак не ожидал-с! Нет-с, не ожидал-с!
— Помилуйте, господин Станевич! — изумленно сказал советник юстиции. — Дорогой вы мой, зачем же так волноваться?! Мало ли что я мог упустить… И на старуху бывает проруха… Хотя я, честно сказать, не догадываюсь, о чем речь! Да задавайте вы хоть сто самых важных вопросов — господин Дубровин на них вам с удовольствием ответит!
— Один! — продолжал кричать становой пристав, выставив перед собою заскорузлый указательный палец с кривым грубым ногтем. — Один всего, но самый важный! От него все и определится! По крайней мере, для меня! Все сразу ясно станет!
— Ну, так задавайте, задавайте же! — вскричали разом Морокин, Костя и Дубровин.
— Сейчас… — сказал старик, волнуясь, хватаясь за сердце. — Сию… минуту… господа! Господин Дубровин… скажите мне… как на духу! Как под присягою!.. Ваша бывшая невеста… Она крещена?!
— Разумеется! — удивленный мизерностью вопроса, сказал Дубровин. — Как бы я мог на ней жениться? Да и ведь не в Туретчине она родилась, а в Петербурге… У нас, полагаю, всех младенцев крестят, без того и метрики не выписывают, и паспорт не дают!