Страница 41 из 172
Однорукий вытащил кляп:
— Говори: какой он был?
— Черный.
— Негр, что ли?
— Черный, а там темно, как в преисподней.
— Ладно. Выудим труп — разберемся, — буркнул Гуров и повернулся к греку: — А может, вы нам расскажете, кто у вас побывал в гостях?
Грек вместо ответа снял феску и перекрестился, глядя на море. Там плавало нефтяное пятно, будто утонул не человек, а подводная лодка.
Однорукий дернул его за рукав:
— Прошу, господин Михалокопулос.
— Не понимаю.
— Вы арестованы.
Гуров быстро сунул руку за широкий пояс грека и вытащил кривой турецкий ножик.
По дырявым мосткам застучали бутсы. Гуров с подручными уходил, уводя арестованного. Все смотрели только на грека, а если бы поглядели вниз, увидели бы сквозь щели мостков среди желтой пены и плавающего мусора запрокинутое лицо. Глаза у беглеца были открыты, он видел подбитые гвоздями подошвы, желтые краги Гурова и туфли господина Михалокопулоса…
“НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ”
Обычно Гарбузенко устраивал баню по субботам и тогда же — постирушку. Но сегодня он изменил своим обычаям: в пятницу среди бела дня искупался в ночвах — деревянном корыте и уже заодно вымыл Весту. Купая, он с ней беседовал:
— Ты когда-нибудь бачила такого дурня? Все люди приходят домой скрозь калитку, а он через забор. Это раз. Второе: все люди сперва стирают — потом выкручивают. А он с себя все снял, выкрутил — потом уже выстирал. И повесил сушить не на солнышке, как все люди, а в темном сарайчике. Такой дурень… Хотя и не дурее за других людей. Человек прыгнул в море — они и стреляют в море. А зачем человеку плыть в море, когда он может плыть до берега? Глупо и не умно. Что, нельзя поднырнуть под днище и вынырнуть под мостками? Воно же не пароход, что под него не поднырнешь. Воно такое же корыто, как это, только заместо собаки в нем дизель стоит. — Гарбузенко задумался. — Слухай! А что, если в случае чего мы скажем, что я ремонтировал дизель? Га? Я ж таки правда ремонтировал дизель на “Джалите”, когда они пришли… А что я еще там делал, кого интересует? Да-а… но почему тогда прыгнул в море, если только ремонтировал дизель? Что бы ты ответила на такой вопрос, если бы тебя спросили? Измазался в мазуте — хотел помыться?..
Может, Веста и нашла бы что ответить, если бы ее спросили, но странный посторонний звук прервал монолог Гарбузенко. Это было кваканье автомобильного клаксона. Поспешно вытерев руки, Гарбузенко стащил с вешалки парадный бушлат, оставшийся еще от морской службы, мичманку и выскочил на улицу.
У дувала, под гарбузенковской вывеской, стоял открытый автомобиль с красными кожаными сиденьями, никелированными фарами, откинутым гармошкой верхом. Местная пацанва густо облепила авто.
На грушу клаксона жал офицер в кожаном реглане. На флотской фуражке красовались автомобильные очки.
— Вы не тот, за кого себя выдаете, Гарбузенко, вы не механик, — офицер вышел из машины и рукой в огромной перчатке приподнял капот. — Это, по-вашему, ремонт?
Пацанва, открыв рты, разглядывала автомобильные внутренности.
— Киш! — прикрикнул Гарбузенко. — Саранча! — захлопнул капот и сел в машину вслед за офицером. — Дайте газ. Проверим клапана.
Машина поехала, пацаны побежали сзади, но скоро отстали…
— Так кто кого поймал, Вильям Владимирович? — улыбнулся Гарбузенко. — Может, я нарочно того-сего не докручиваю, чтоб вы приезжали.
— Получается: я, офицер морской контрразведки, у вас на побегушках?
— Не у меня, а у своего автомобиля… По-моему, стучит во втором и третьем цилиндре…
Автомобиль выехал на набережную, стал пробираться среди телег с военными грузами, пугая клаксоном лошадей. О чем еще говорил Гарбузенко, расслышать в уличном шуме и грохоте было невозможно. Но чем больше он говорил, тем больше мрачнел его собеседник.
ДОПРОС
Автомобиль остановился у особняка в стиле провинциального модерна.
— Займитесь клапанами, — сказал старший лейтенант, — а я поговорю с Гуровым.
Гарбузенко откинул капот, стал копаться в моторе, а старший лейтенант прошел в кабинет Гурова, громадный, с модерными окнами разной величины и формы. Посреди кабинета на паркетном полу с виноградным орнаментом стояла кухонная табуретка. На табуретке сидел грек, господин Михалокопулос.
— А-а, Дубцов! — обрадовался Гуров. — Ты-то мне и нужен. Ты ведь еще в восемнадцатом году служил в морской контрразведке. Ну-ка взгляни. Узнаешь? Выдает себя за грека. Присмотрись. Хорошо, что я еще не успел разбить ему морду.
— Вы будете извиняться перед турецкий консул! — возмутился грек.
— А-а! Он турок!
— Он такой же турок, как и грек! Французский матрос — вот он кто! В восемнадцатом был арестован вами же, морской контрразведкой, в Одессе за большевистскую агитацию на французском транспорте.
— Не помню, чтобы мы арестовывали французов из экспедиционного корпуса.
— Да какой он француз?!
— Уже и не француз?
— Он болгарин!
— Еще и болгарин?
— Среди матросов французского транспорта были болгары, тебе ли не знать. И этот — болгарин, без дураков, натуральный. — Гуров усадил Дубцова на диван, такой же громадный, как все в этой комнате, и уселся рядом. — Поздравь меня, Виля, я жар-птицу поймал. Это Райко Христов — болгарский коммунист, моряк по профессии. Большевики его используют как связного между бюро Коминтерна в Константинополе и Крымревкомом.
Грек схватился за голову и закачался на табурете:
— Если вы не доверяете документы, спросите турецкий консул!
— Как раз документам я и доверяю, — Гуров повернулся к Дубцову. — С последним рейсом “Спинозы” приезжал один человек из Константинополя — там видели Райко Христова с документами на имя грека Михалокопулоса, — Гуров наклонился к арестованному. — Эти документы ваш смертный приговор! — Гуров снова подсел к арестованному. — Поэтому буду с вами откровенен, мертвые ведь умеют хранить секреты: у нас в контрразведке пытают зверски. Так что уж лучше не тянуть с ответами. Кто прятался в трюме “Джалиты”, когда мы пришли с обыском?
Дубцов встал с дивана. Настроение у него было препаршивое.
— До чего вы мне надоели… оба, — сказал он. — Никакой он не болгарин, не грек, не француз, а самый элементарный русский.
Гуров обиделся:
— Ну знаешь, Виля… Чтобы так говорить, надо…
— Уметь читать. На нем написано. — Дубцов шагнул к арестованному. — Руки! Руки на стол!
На каждом пальце растопыренной пятерни можно было различить старую татуировку — шалость детских лет, крохотные зеленые буковки: “г”, “р”, “и”, “ш”, “а”.
— Гриша, — прочитал Гуров.
— Гриша, — повторил Дубцов, — а не Ксенофонт и не Райко.
ГРИША
Итак, это был Гриша. Второй член экипажа “Джалиты” Гриша-моторист. Разоблачение пришлось ему как раз кстати, под видом грека его вполне могли поставить к стенке в белой контрразведке. Теперь он честно рассказывал, как нанялся к греку в мотористы.
— А где тот болгарин? — Гуров так и впился глазами в Гришу. — Где болгарин, который выдавал себя за грека? Это он прыгнул за борт?..
— Не знаю, грек он или болгарин, но только он вообще не дотянул до Крыма — в бора погиб. Под это время, вот господин старший лейтенант не даст соврать, бора срывается с гор.
Гуров посмотрел на Дубцова, — он никогда не видел его таким мрачным.
— Да, — процедил Дубцов, — были сводки, в районе Туапсе — Новороссийск свирепствовал северо-восточный ветер.
— Кабы не дизель, мы бы оба потонули, — продолжал Гриша. — Вы же видели, на “Джалите” дизель-мотор стоит. А погиб он из-за того же дизеля. Форсунка засорилась, я бросился прочищать, но не дополз и до люка — шарахнуло волной о фальшборт. — Гриша снял феску грека, показал ссадину на затылке. — Вот он и сунулся сам в трюм. Но он же не моторист. Поднял фланец с двигателя, а оттуда так и хлынуло — пары отработанного мазута скопились под фланцем. Я оклемался — нет его. Полез в трюм, а он уже все — надышался.