Страница 32 из 172
А в 1915 году, когда бывший ссыльный давно уже покоился в земле, во Ржеве, помимо русского индиго, появилась в продаже новая великолепная краска пурпурового цвета.
И вновь вспыхнул интерес к таинственному портфелю Варфоломея Норыгина.
Тогда-то Бурлак-Стрельцов вместе с Бонэ и отправились во Ржев…
Записав последнюю фразу показаний Мансфельда, Косачевский спросил, слышал ли Елпатов про всю эту историю.
— Разумеется, — сказал Мансфельд.
— А почему вы, собственно говоря, в этом так уверены?
— По той простой причине, что о Норыгине я услышал впервые лет пятнадцать назад от господина Елпатова.
Косачевский помолчал, осознавая сказанное допрашиваемым, а затем сказал:
— Я хочу предупредить вас, господин Мансфельд, что ваше заявление может иметь исключительно важное значение в расследовании убийства Александра Яковлевича Бонэ. Поэтому вы должны отнестись к нему с должной ответственностью.
Под столом звякнули рыцарские шпоры.
— Я дворянин.
— В 1918 году одного этого мало, господин Мансфельд.
— Я привык всегда отвечать за свои слова и всю жизнь говорил только правду.
— Итак, вы утверждаете, что впервые о Норыгине услышали именно от Елпатова?
— Да.
— И твердо в этом уверены?
— Да.
— Ну что ж, тогда не откажите мне в любезности вот здесь расписаться.
Мансфельд молча поставил под показаниями свою подпись.
— Теперь, если вас не затруднит, следующий вопрос: совместная поездка в 1915 году Бурлак-Стрельцова и Бонэ во Ржев состоялась по чьей инициативе?
— По инициативе Бурлак-Стрельцова. Он должен был оформить получение там наследства. Это совпало с вновь возникшими слухами о портфеле Варфоломея Норыгина, и господин Стрельцов предложил Александру Яковлевичу поехать вместе с ним. Александр Яковлевич, который уже давно питал интерес к так называемому норыгинскому наследству, тотчас же согласился.
— А эта поездка не была связана с секретом волосковского кармина?
— Нет.
— Откуда вы это знаете?
— Я присутствовал при разговоре Стрельцова с Бонэ.
— Где и когда происходил этот разговор?
— В конце января Бурлак-Стрельцов приехал на квартиру к Бонэ, показал ему пурпурную краску, которая появилась к тому времени во Ржеве, и сказал, что теперь, наконец, появился шанс отыскать норыгинское наследство. Бонэ с ним согласился, и они договорились о совместной поездке во Ржев, которая состоялась во второй половине января.
И вновь Косачевский предложил свидетелю расписаться под своими показаниями.
— Елпатов знал о цели этой совместной поездки?
— Конечно. Он был очень заинтересован в “норыгинском наследстве”. Если бы розыски Бонэ и Бурлак-Стрельцова увенчались успехом, то это дало бы ему и Бурлак-Стрельцову миллионные барыши.
— Вы только поэтому думаете, что он знал о цели поездки?
— Нет, не только. Елпатов мне сам об этом говорил. Он финансировал командировку Бонэ, посулив тому в случае удачи двадцать тысяч рублей и пожизненный пенсион ему и его супруге. Бонэ со свойственным ему бескорыстием отказался от какого-либо вознаграждения. Он считал, что норыгинское наследство должно принадлежать России и способствовать его поискам — долг каждого русского патриота.
— Елпатов и Бурлак-Стрельцов заключали какое-нибудь соглашение на тот случай, если норыгинское наследство будет обнаружено?
— Насколько мне известно, только устное, хотя Елпатов и считал господина Стрельцова малонадежным партнером.
— Для этого были основания?
— Да. Господин Бурлак-Стрельцов никогда не отличался в делах особой щепетильностью, а к тому времени его финансовое положение оставляло желать лучшего, что могло оказать дополнительное влияние на его подход к деловым отношениям.
— То есть мог и смошенничать?
— Я этого не говорил. Я говорил лишь об отсутствии излишней щепетильности и расстройстве дел.
— Если такая формулировка вас больше устраивает, я не возражаю, — сказал Косачевский, который уже до этого составил себе представление о Бурлак-Стрельцове. — Но давайте вернемся к их устному соглашению. К чему оно сводилось?
— Перед отъездом во Ржев Бурлак-Стрельцов зашел ко мне.
— Чтобы поделиться своими планами, как облагодетельствовать Россию?
— Нет, чтобы занять деньги — пятьсот рублей, которые он обещал мне вернуть после получения наследства.
— Кстати, наследство было большим?
— Двухэтажный каменный дом, который он собирался продать, и около двадцати тысяч деньгами и ценными бумагами. Учитывая широкий образ жизни господина Стрельцова, такое наследство трудно признать большим. Как говорится, на один зуб.
— Понятно.
— Я выписал ему вексель на пятьсот рублей, и он мне сказал, что, если удастся разыскать бумаги Норыгина, то Елпатов возьмет его компаньоном в новое красильное дело и выплатит ему пятьдесят тысяч рублей наличными, что даст ему возможность полностью преодолеть финансовые трудности. Бурлак-Стрельцов, которому весьма свойственно прожектерство, очень надеялся на успех и строил воздушные замки.
— Его ожидания оправдались?
— Нет. Поездка во Ржев закончилась полнейшей неудачей. Им тогда ничего не удалось найти.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Бурлак-Стрельцов был очень разочарован, так как рассчитывал на большие деньги. Он даже собирался одно время продавать свой особняк в Москве и собрание произведений искусства, в том числе и восточные ковры, к которым и я тогда приценивался. Но потом ему повезло в карты, и все образовалось. Разочарован, понятно, был и Елпатов. Они потеряли надежду отыскать норыгинское наследство. “Легенда”, — сказал мне Елпатов.
— И тем не менее Бонэ в том же году вновь посетил Ржев?
— Да.
— И вновь в поисках норыгинского наследства?
— Да.
— Елпатов знал и об этой поездке?
— Разумеется, ведь Александр Яковлевич служил у него. Александр Яковлевич вообще ничего не скрывал от Елпатова.
— Чем была вызвана эта поездка, новыми сведениями?
— Насколько мне известно, нет.
— А чем же?
— Александр Яковлевич был по натуре оптимистом и умел заразить этим оптимизмом других, в том числе и Елпатова. Он почти никогда не отказывался от задуманного.
— В данном случае его оптимизм оправдался?
— Мне трудно исчерпывающе ответить на ваш вопрос, господин Косачевский. С самим Александром Яковлевичем относительно его вторичного посещения Ржева я не беседовал. Как-то не приходилось к слову. Но в ноябре 1916 года я случайно встретился с господином Елпатовым в бильярдной купеческого клуба. Во время нашего краткого разговора я между прочим спросил у него о норыгинском наследстве. Елпатов ответил, что особых новостей покуда нет, но некоторые шансы на успех после вторичной поездки Бонэ во Ржев все-таки появились. По его словам, Александру Яковлевичу удалось разыскать кого-то из родственников Норыгина, и тот подтвердил, что сафьяновый портфель существует, что он хранится у внука Аистова, но тот теперь в действующей армии на фронте. “Так что, пошутил Елпатов, только и делаю, что еженощно молю господа о здравии раба божьего Егория”.
— Это так надо понимать, что внука Аистова, у которого якобы находится портфель, зовут Егором или Георгием?
— Видимо.
— С чем была связана последняя поездка Бонэ во Ржев?
— Не знаю.
— Елпатов, Бурлак-Стрельцов или Бонэ вам что-нибудь о ней говорили?
— Нет. Но я предполагаю, что она тоже была каким-то образом связана с норыгинским наследством.
— Елпатов знал об убийстве Бонэ?
— Думаю, что да.
— Почему?
— О смерти Александра Яковлевича мне на второй день телефонировал господин Стрельцов, а Стрельцов и Елпатов, насколько мне известно, поддерживают постоянные отношения. В частности, Стрельцов обратился в Московский Совдеп за получением охранной грамоты на свои собрания по совету Елпатова. Поэтому трудно предположить, чтобы Стрельцов уведомил об этой прискорбной вести меня, но не поставил в известность Елпатова, с которым довольно часто общался по различным делам. Между ними всегда были отношения, которые можно назвать дружественными, а Бонэ ведь был служащим Елпатова, и его судьба была для господина Елпатова небезразлична. Да и вдова покойного живет в доме Елпатова. Невероятно, чтобы она не сказала ему о постигшем ее несчастье.