Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 172



О маленькой заминке с люком, которую в считанные минуты вместе с механиками устранил Олег Ивановский, о Павле Поповиче, который сидел в командном бункере на связи с Гагариным, о том, как переговаривались “Кедр” (Гагарин) с “Зарей” (Земля), о Леониде Воскресенском у перископа, исторической команде Анатолия Кириллова: “Пуск!” и пальце оператора Бориса Семеновича Чекунова, который нажал пусковую кнопку, писали много раз. В 9 часов 07 минут 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин крикнул: “Поехали!”

С этой минуты он принадлежал истории.

Теодор Гладков

·

ПЕРВЫЙ ИЗ ДЕСЯТИ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР

Джон Рид родился ровно сто лет назад — 22 октября 1877 года, в состоятельной семье. Он получил превосходное образование в престижном Гарвардском университете, перед ним открывалась блистательная карьера… Он отказался от всего, в том числе от родственных связей, чтобы отдать свой талант служению рабочему классу. Джон Рид умер, не дожив и до тридцати трех лет, но и этой короткой жизни хватило, чтобы войти в историю. Выдающийся американский журналист, он по собственной воле и свободному выбору стал участником Великой Октябрьской социалистической революции, ее первым и лучшим летописцем. И потому прах его покоится на священной для каждого советского человека Красной площади у Кремлевской стены.

Замечательная книга Джона Рида о русской революции “Десять дней, которые потрясли мир” получила высокую оценку В.И.Ленина, она переведена на множество иностранных языков. Имя Джона Рида, ставшего впоследствии одним из основателей Коммунистической партии США, неотделимо ныне и навсегда от самого выдающегося события в истории XX века — Октябрьской революции.

Мы публикуем главу из книги Т.Гладкова “Джон Рид”, вышедшую в популярной серии “Жизнь замечательных людей”, в которой воссоздан глазами великого американца исторический день взятия восставшим народом Зимнего дворца…

В среду 7 ноября (25 октября. — Т.Г.) Рид встал поздно, когда в Петропавловской крепости уже ухнула полуденная пушка. Досадуя на себя за потерю времени, разбудил Луизу. Наскоро пожевал что-то всухомятку и, на ходу обмотав шею пестрым мохнатым шарфом, выскочил на улицу. Жена догнала его уже в дверях.

У подъезда гостиницы, зябко поеживаясь, прохаживался Альберт Вильямс. Коллега был явно взволнован:

— Хэлло, Джек, Луиза! Жду вас уже битый час, — радостно приветствовал он друзей. — В городе творится такое!..

Втроем пошли к центру.

Стоял на редкость, даже для Петрограда в эту пору, промозглый, холодный день. Мелкий косой дождь, казалось, застревал в сыром ватном воздухе. На Большой Морской, около наглухо закрытых дверей Государственного банка, высоко подняв набрякшие от дождя воротники шинелей, стояли несколько солдат. За плечами — винтовки.

— Вы чьи, — спросил Рид, — за правительство?

— Нет больше правительства, — весело гоготнул один и выразительно добавил: — Фьюить!

Значит, началось…

Рида немного удивило, что улицы вроде бы выглядели так же, как обычно. Пожалуй, даже спокойнее, чем обычно. Как всегда громыхали облепленные людьми трамваи. Визгливо выкликала торговка семечками. Откуда-то из подворотни доносились жалобно дребезжащие звуки шарманки.

В глаза бросилась свежая, лепящаяся на стене листовка: Петроградская городская дума доводила до сведения граждан, что накануне ею создан Комитет общественной безопасности.

Ого! Это что-то новенькое! Рид осторожно отлепил листовку, сунул в карман куртки.

Потом лишь понял — липкий, расползающийся под пальцами листок серой бумаги означал объявление большевикам войны.

Откуда-то навстречу выскочил мальчишка-газетчик в рваной кацавейке. На самые уши нахлобучена старая матросская бескозырка. Пронзительно заверещал:

— Газета “Рабочий путь”! Газета “Рабочий путь”!

Торопливо выхватил из детских рук номер, не глядя сунул керенку. А в передовой грозно:

“Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное столкновение уперлось в немедленное разрешение.

Или — или.

Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки…



…Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и крестьян…”

И выше афишным шрифтом заголовок: “Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян! Мира! Хлеба! Земли!”

Значит, бой начался…

На углу Морской с Невским попался знакомый меньшевик-оборонец. Рид спросил, правда ли, что произошло восстание. Тот лишь пожал плечами.

— Черт его знает… Может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им ее не удержать. Страной управлять — это, знаете ли, батенька… Может быть, лучше и дать им попробовать — на этом они сами свернут себе шею…

Ответу не удивился. Знакомые песни. Неожиданно мелькнула озорная мысль: “Интересно, а сколько бы продержались меньшевики? Пожалуй, меньше трех дней”.

Рассмеялся неудержимо и, не попрощавшись с оторопевшим “тоже социалистом”, зашагал к Исаакиевской площади.

Около Мариинского дворца, где заседал обычно “Временный Совет Российской Республики”, — цепь вооруженных солдат. На набережной Мойки баррикада — штабеля дров, поваленный набок трамвайный вагон, ящики, бочки. Возле баррикады серая туша броневика с красным флагом на тупорылой башне. Его пулеметы направлены на крышу Исаакия. И отовсюду, насколько охватывал взор, стягивались ощетинившиеся штыками колонны матросов и солдат. Урча и чихая, на площадь выкатил грузовик. На переднем сиденье — вооруженные солдаты. Сзади нахохлившиеся мокрые фигурки нескольких членов Временного правительства.

Среди солдат Рид узнал большевика Якова Петерса. Тот приветливо помахал рукой:

— Я думал, что вы переловили ночью этих господ! — крикнул Джек.

— Эх, — Петерс досадливо выругался, — большую половину выпустили раньше, чем мы решили, что с ними делать!..

Латышу было явно уже не до рассказов, и, не теряя времени, Рид направился дальше — к Зимнему.

Окруженная со всех сторон кордонами вооруженных солдат, Дворцовая площадь выглядела какой-то растерянной. Сиротливо и беспомощно вздымался к хмурому, неприветливому небу Александрийский столп. Еще вчера надменно-царственный центр страны, сегодня судьбами истории Дворцовая площадь превратилась в задний двор старой России.

У всех входов часовые — неизвестно чьи. Рид предъявил им мандат Смольного. Никакой реакции. Рид пожал плечами. Значит, придется пускать в ход американский паспорт. В керенском государстве эта пухлая книжища всегда оказывалась каким-то магическим “Сезам, отворись!”. На этот раз — тоже. Вильямс только хмыкнул.

Древний швейцар с горемыкинскими бакенбардами, одетый в синюю, расшитую позументом ливрею, почтительно принял плащи и шляпы. Не встречая больше никаких препятствий, американцы поднялись по лестнице. В длинном мрачном коридоре ни души. На стендах темные квадраты — следы содранных гобеленов. Паркет затоптан. На всем печать заброшенности и отчуждения. Возле кабинета Керенского, бесцельно покусывая ус, топтался молодой офицер. При появлении иностранцев он оживился.

Представившись, Рид спросил, может ли он проинтервьюировать министра-председателя.

— К сожалению, нельзя, — ответил офицер по-французски. — Александр Федорович очень занят…

Замявшись, он добавил нерешительно:

— Собственно говоря, его здесь нет…

— Где же он?

— Поехал на фронт. Ему не хватило бензину для автомобиля, пришлось занять в английском госпитале.

— А министры здесь?

— Да, заседают в какой-то комнате.

— Большевики сюда придут?

— Конечно. Я думаю, что с минуты на минуту. Но мы готовы, дворец окружен юнкерами. Они за той дверью.