Страница 91 из 169
Тогда я выключаю диктофон. Но и этого недостаточно. Я убираю его в сумку и достаю желтый блокнот. Снимаю колпачок с авторучки, и тут старик начинает говорить:
— Я не имею ничего против вас, англичан, и против ваших приборов. Но вы должны нас понять. Мы не пользуемся вашими машинами, нас не интересует ваша жизнь, мы живем своей. Мы ничего у вас не просим, но вы и ваши… вещи… ваши законы… нам их навязывают. А теперь вот еще и эта зараза.
Он тычет пальцем прямо мне в лицо. Слыхал я такое выражение «справедливое негодование», но, пожалуй, впервые в жизни столкнулся с его проявлением.
— Я читаю ваши газеты, слушаю ваше радио. Вы думаете, эта зараза — дело рук Господа? Может, мы заслужили такую участь? Что, если происходящее есть просто проявление Божественного гнева, Его Суда? Нет, это все только ваших рук дело. Вы — вы, англичане, — вздумали играть с естественным порядком вещей, и вот — итог. Это — как разводить скот от одних родителей: рано или поздно печальный результат вам аукнется. И всем нам.
Но я усиленно старюсь вернуть разговор в нужное русло.
— Мистер Миллер, не возражаете, если мы обратимся к недалекому прошлому? Когда произошел первый случай заражения в вашей общине?
Отто Миллер несколько секунд глядит в окно и собирается с мыслями.
— Вы ведь городской житель?
Я улыбаюсь:
— Да. Я из Нью-Йорка. Мой дом так далеко от всех этих ваших дел.
— Вы, может, думаете, что мы совершенно изолированы от остального мира, но это совсем не так. У нас иной принцип: жить обособленно, но не изолированно. Мы просто не так привязаны к этому миру, как вы. В общем, нам было известно о болезни — «африканское бешенство», так ее назвали. Мы читали об этом статьи в газетах, слушали радиопередачи и даже смотрели новости по телевизору в лавке в городке. Чем больше правды о том, что собой на самом деле представляет болезнь, выходило наружу тем более мы были… осторожными. Но все это казалось таким далеким от нас… как Нью-Йорк.
Случилось это в марте, после той первой зимы. Зима была суровая. Я думаю, в противном случае мы бы столкнулись с ними раньше, и тогда, возможно, у нас было бы время лучше подготовиться. Я поднялся в четыре утра, чтобы приступить к каждодневным домашним обязанностям. И вот иду я в сарай и слышу на выгоне странные звуки. Поднял фонарь и тогда впервые увидел… жертву заразы.
При жизни его звали Джонас Йодер, он был меннонитом и жил дальше по дороге. Джонас был хорошим человеком. Я знал его всю жизнь. А теперь он стоял на моем выгоне, с раскрытым ртом, постанывал, а в груди у него торчали вилы.
Старик Миллер так пристально смотрит мне в глаза, что я начинаю ерзать на стуле.
— Думаю, кое-что вам как городскому жителю необходимо уяснить. Первые жертвы, с которыми мы столкнулись, были раньше нашими друзьями и соседями. Это были люди, которых мы знали на протяжении всей жизни. Читал я ваши «пособия по выживанию», где нарисованы восставшие мертвецы, у которых нет лица. Но здесь мы видели людей, с которыми были знакомы многие годы и которых с радостью впускали в свои дома. Вы должны это понять, чтобы понять нас.
Я киваю, и он продолжает:
— До рассвета оставалось еще около часа, и я почувствовал, что должен непременно вернуться в дом. Я не очень хорошо понимал, каким образом Джонас проник на мой выгон, но был уверен: он не сможет перебраться через забор, что его ограждает. В общем, пошел я назад в дом, запер дверь и стал дожидаться с женой восхода солнца.
Рассвет принес неприятный сюрприз: Джонас был не один. Возле него стояла его жена, Ребекка. Дальше на выгоне я заприметил семьи Кингов, Бельеров и еще несколько человек из городка — кого-то из них я знал, кого-то нет. Еще я увидел зияющую дыру в заборе со стороны дороги и понял, что через нее они и проникли на мою землю.
Хуже того, они пробрались в сарай — там отвалилось несколько досок, которые я собирался прибить на место по весне. Сейчас они находились там вместе со скотиной. Ужасные оттуда доносились звуки. Я слышал, как кричат от боли мои лошади, когда их плоть раздирали на части. Звуки эти привлекали в сарай все новых мертвецов, желающих подкрепиться. К тому времени, когда подоспел мой сын, в сарае их собралось, наверное, больше трех десятков.
— И что сделали вы и ваш сын? — интересуюсь я.
Отто Миллер хихикает:
— То, что необходимо было сделать. Мы починили забор.
Смеюсь вместе с ним. Вот он, сидит передо мной, — человек, который, столкнувшись с самым страшным бедствием в мировой истории, повел себя так, как привык действовать всю свою жизнь: если в заборе есть дыра, ее нужно заделать. Все вокруг катилось в тартарары, но в общине амишей жизнь текла без изменений.
— Мы были достаточно осведомлены о происходящем, чтобы не приближаться к ним. Мы знали об опасности быть укушенными. Но они находились в сарае, так что мой сын, Амос, запер их там, и мы пошли чинить забор. Нельзя было допустить, чтобы новые зараженные проникли на нашу землю, поэтому мы укрепили планки, добавили распорок и проволочной сетки.
— Значит, на тот момент там были только вы, ваша жена и ваш сын?
— Амос привел с собой жену и двух детей. Мы укрепили забор, и тогда он пошел по соседям и привел всех, кого смог найти и убедить присоединиться к нам. Хвала Господу, у нас большой дом, и его часто использовали для собраний членов общины. К концу дня там собралось шестнадцать человек. В последующую неделю или около того мы смогли призвать еще нескольких братьев и сестер. Всего в нашем доме оказалось тридцать три члена общины.
— Это довольно много народу — не говоря уже о том, что их нужно было кормить.
Мистер Миллер выпрямился в кресле. Не знай я о присущей амишам скромности, ей-ей подумал бы, что в ответе старика прозвучала нотка гордости.
— Быть амишем означает знать, как обеспечить существование своей семьи и тех, с кем вы находитесь в согласии. Мы так живем. Эта ваша зараза просто дала нам возможность сделать друг для друга то, к чему мы готовились всю жизнь.
Из других домов принесли консервированные продукты. В курятнике еще были курочки, так что мы могли есть яйца, а иногда и курятину. Большую часть времени птиц приходилось держать взаперти: они привлекали слишком большое внимание зараженных, и еще мы опасались, что на них могут обратить внимание и другие выжившие.
— Вы отсюда видели других выживших?
— Периодически. Очень тяжело угадать намерения людей, не являющихся членами общины. Мы старались вести себя тише воды ниже травы — как и вели испокон веков, — но порой они подходили к дому в поисках помощи или убежища.
— И вы откликались на их просьбы?
— Мы не могли отвернуться от них, англичанин. Это было бы не по-христиански. Мы давали им немного пищи, немного воды и давали свое благословение. Мы должны «подать незнакомцу чашу холодной воды» — так учит Священное Писание. Они получали это — и не только.
Однако мы хорошо понимали, что запасы наши ограниченны. Стояла весна. Наши поля всегда давали обильные урожаи, но до времени уборки предстояло еще дожить. И мы даже не могли предположить, сколь долго еще продлится это испытание. Мы знали, что лучше всего не привлекать к себе внимания. И тогда нас осенило, как можно использовать зараженных себе во благо. Каждое утро мы выпускали их из сарая и выгоняли, словно домашнюю скотину, на пастбище. Всяк любопытствующий при виде их старался держаться подальше.
— Значит, днем вы выпускали их из сарая? А на ночь?
Отто Миллер смотрит на меня так, будто я сморозил какую-то глупость.
— На ночь мы загоняли их обратно. Мы всегда так делали со скотиной, и нам казалось вполне естественным поступать так же и с мертвецами. Кроме того, нам было бы неуютно, если бы они свободно разгуливали по ночам.
— Знаете, я разговаривал с людьми в разных странах, но ни от кого еще не слышал, чтобы они «пасли» зомби. Как же вы…
— В нашей общине всегда разводили скотину. Мы сумели переделать загоны, при помощи которых раньше направляли животных в фургоны, чтобы везти на продажу. Мы шли перед зараженными, загоняли их обратно в сарай, а затем по веревочной лестнице поднимались на сеновал и вылезали наружу.