Красный сад

После ужина Гарри спросил Джона Чапмэна, что тот собирается делать.

— Собираюсь превратить этот край в цветущий сад, — торжественно ответил Джон.

— Я спрашиваю про Минетт. Что ты собираешься делать с ней?

— Я хочу напомнить ей, что она живая, — кивнул Джон.

— А потом? — выдавил Гарри, он с трудом удержался, чтобы не ударить Джона.

— Потом пойду на запад, — ответил Джон.

После этого разговора Гарри отвел Минетт в сторонку. Он понял, что она еще ребенок. Он требовал от нее слишком много, а давал мало, потому что был полностью поглощен своей болью и не обращал внимания на ее боль.

— Слышала, что он сказал? — спросил Гарри у дочери. — Ты понимаешь? Он не останется здесь. Он не годится для тебя.

Минетт рассмеялась и обняла отца. Он так и не понял того, что открылось ей. Он не знает, что бесконечность можно ощутить в кратком мгновении, в капле воды, в стебле цветка, в листке яблоневого дерева.

Ночью Минетт спала в объятиях Джона, согреваемая его загадочным теплом. В юбке и волосах у нее застряли колючки. Кожа пропиталась запахом реки. Она думала об отце, который сидит дома один, тревожась о ней, думала и о своем маленьком доме, пустом и холодном. Поутру Чапмэны собрались в путь. Накрапывал легкий дождик, и Джон сказал, что это очень хорошо для семян. Через сто лет здесь будут расти сотни деревьев, и каждое будет приносить плоды. Минетт затаила дыхание, но он не позвал ее с собой. Она, впрочем, не очень удивилась. Натаниэль пожал ей руку, пожелал всего хорошего и пообещал навестить, если когда-нибудь снова окажется в этих краях. Джон Чапмэн, как обычно, что-то напевал про себя. Дождик его не беспокоил. Мысленно он уже шагал вперед, увлекаемый историями про Запад, которые часто слышал, думая о том, как бесконечна и неизведанна земля — и этим она воистину подобна небесам.

Под дождем пикировали жаворонки. Река бежала так быстро, что слышно было на поле. Минетт поцеловала Джона на прощанье так, как никогда не целовала мужа, и Джон поцеловал ее так, словно она была прекрасной, удивительной и живой.

В середине зимы один из мальчишек семейства Старр сломя голову прибежал в город. Дерево, которое Джон Чапмэн посадил на Мужнином лугу, расцвело. Все как один отправились смотреть, ковыляя по сугробам. Стояли сумерки, медленно падал снег. И вправду одна ветка молодого деревца покрылась белыми цветами. Это было невероятно, настоящее чудо, как и рождение у Минетт Джейкоб ребенка через десять месяцев после смерти мужа. Вот почему плоды этого чудесного дерева получили свое название «Смотри-не-верь». Вот почему Гарри Партридж, отец Минетт — они были так дружны с внуком, что мальчик, повзрослев, взял его фамилию, — поклялся никогда больше не есть яблок.

Год без лета

1816

В июне в садах случались заморозки. Одежда, вывешенная для просушки, замерзала, складки топорщились. Простыни становились твердыми, как камень. С горы Хайтоп дул по полям ветер, просачивался через щели в окнах и дверях, выстуживал жилье. Лошади в стойлах начинали волноваться, когда среди бела дня небо затягивали черные тучи. Весна выдалась небывало холодной и сухой, а с наступлением лета погода становилась только хуже и хуже. По всей стране померзли кукурузные поля, овощи были покрыты льдинками. Всюду поговаривали о том, что голода не избежать. Люди были встревожены, напуганы. Возможно, поэтому никто не заметил, когда исчезла Эми, дочь Ребекки и Эрнеста Старр.

Старры жили в доме, который местные жители называли музеем. Эрнест Старр был коллекционером. Он собирал камни, семена, минералы, скелеты животных. Каминную полку украшали челюсть мыши и шкура лисы ржавого цвета. В шкафу он хранил обломок загадочного камня, всегда горячего на ощупь, и камень с отверстием, пробитым десятисантиметровой градиной, — Эрнест видел это собственными глазами, и ледяная градина в его собственных руках превратилась в зеленоватую воду. Он хранил разные анатомические образцы в кувшинах с солью, и не было для него удовольствия большего, чем изучать препарированные тела летучих мышей или птиц. Он был зачарован чудесами природы и находил особое наслаждение в том, чтобы добывать сведения, которых не было ни у кого. В течение многих лет он собрал библиотеку атласов, карт и научных книг, столь редких, что к нему обращались профессора из Гарварда.

Старры принадлежали к старейшим семействам города, их предки были в числе его основателей. Эрнест получил в наследство пшеничные поля за Крайним лугом, а также кожевенную мастерскую. Это был человек, разменявший четвертый десяток, чудаковатый, умный, отец пятерых детей. У него на ферме трудились несколько работников, а пару недель тому назад он нанял еще и домработницу, чтобы приходила стирать и готовить. Домработница жила с торговцами лошадьми из Виргинии, которые недавно разбили свой неопрятный лагерь на другом берегу Угорьной реки, но Эрнест отнесся к этому спокойно. Он был справедливым и либеральным человеком. В доме Старров стояла вечная суматоха, и Эрнест приучил себя читать и заниматься в эпицентре хаоса. Двери хлопали, дети шумели и смеялись — Эрнесту ничто не могло помешать. Когда его жена, Ребекка, звала всех к обеду, он часто не слышал приглашения. Тогда Ребекка брала поднос и относила к нему в кабинет, чтобы он мог поесть, не отрываясь от занятий. Его последним увлечением были мотыльки, и он обнаружил в горах множество изумительных экземпляров. На столе перед ним стояли стеклянные пробирки и бутылочка с эфиром, которым он усыплял бабочек, затем он их прикалывал и исследовал.

В тот день, когда пропала его дочь, на обед было жаркое, хлеб с черной патокой и на сладкое — пирог с лимонным суфле. Эрнест запомнил это, потому что записал в журнал, куда заносил все приемы пищи. Он полагал, что такой дневник может оказаться полезен, если у него обнаружат болезнь, ведь болезнь часто связана с режимом питания. В день урагана он все утро проработал в кабинете, температура воздуха на улице упала. Это был самый холодный июнь, когда-либо зарегистрированный не только на территории Содружества, но и на всем побережье Атлантического океана, вплоть до запада Пенсильвании. В том году не было птенцов — отложенные яйца замерзли под скорлупой. Лисы и волки спустились с гор в поисках пищи и подбирались все ближе к городу. Угри в реке из-за холодной воды впали в сонливость, и ловить их не составляло труда. Поскольку многие горожане добывали свой хлеб, изготавливая кошельки, пояса и ботинки из кожи угря, и подрабатывали в кожевенной мастерской Старра, то все ринулись на берег рыбачить. Надев высокие ботинки и перчатки, люди шарили во взбаламученной воде сетями и крюками. Вода бурлила от рыбьих тел. С запада надвигались черные грозовые облака, предвещая дальнейшее ухудшение погоды.

Никто не заметил отсутствия Эми Старр, пока не пошел снег. Ребекка приняла порхающие в воздухе снежинки за яблоневые цветы, но вспомнила, что на деревьях даже листья перестали расти из-за весенней засухи. А цветы на яблонях так и не появились. Девочке, о которой идет речь, было шесть лет. Тихий, послушный ребенок. Она родилась последней из братьев и сестер: Генри было десять лет, Оливии — двенадцать, Уильяму — тринадцать, самой старшей была шестнадцатилетняя Мэри. К обеду небо почернело как уголь. Снег продолжал идти, и к тому моменту, когда спохватились, что Эми нигде нет, толщина покрова достигла почти двенадцати сантиметров. Она не появилась за обеденным столом, хотя обычно первая карабкалась на свой стул и аккуратно расправляла на коленях салфетку. Никто не помнил, чтобы видел ее в этот день. Приходила ли она завтракать? Играла ли с детьми?

Ребекка встала из-за стола и со все возрастающим беспокойством обошла все комнаты. Она звала дочь, но никто не откликался. Когда Ребекка добралась до кабинета Эрнеста на третьем этаже, ее шея пылала, хотя все тело била дрожь. Пока она переходила из комнаты в комнату, становилось все холоднее, и Ребекка усмотрела в этом дурной знак. Домработница Соня в то утро гадала на картах, которые носила, увязав в шелковый шарф. Они с Ребеккой сели на кухне и стали пытать будущее вместо того, чтобы присматривать за грушевым вареньем, которое медленно кипело на огне. На столе из сосновых досок Соня раскладывала карты судьбы своей хозяйки. Одна карта означала удачу, другая — любовь. Соня скинула третью карту и тут же снова убрала ее в колоду.