Бомба для Гейдриха

Между тем мы прибыли к месту жительства семейства Гейдриха. В этой резиденции они жили гораздо больше, чем в замке Паненских Бржежан. На доме стоит дата «1935». Гейдрих уже тогда приезжал сюда на отдых или для совещаний с ближайшими сотрудниками. Надпись «Лина Гейдрих — пансион», конечно, более позднего происхождения.

С шоссе вилла выглядит не слишком уж роскошной, во всяком случае не на 14 марок в сутки.

После повторного звонка двери открываются. Перед нами — высокая, угловатая женщина, ее светлые волосы заплетены в косу, взгляд строгий, властный. Нет необходимости спрашивать хозяйку. Эта дама, хотя она и постарела, нам знакома.

Мы смотрим ей в глаза. Годы не изменили этот взгляд. То же выражение было в ее глазах, когда она 20 лет назад смотрела через бинокль из окна замка в Паненских Бржежанах, как работает еврейская команда, доставленная из лагеря в Терезине. Бассейн, фонтаны, спортплощадка... Когда ей казалось, что еврейская команда снижает темп работы, она спускалась вниз с хлыстом для верховой езды в руках. А если и не действовала сама, то указывала виновников эсэсовским стражникам. А у тех в руках были не хлысты, а палки и винтовки, а на ногах — кованые сапоги.

— Что вам угодно?

Мы отвечаем, что хотели бы выяснить, можно ли получить здесь жилье и питание. При этом мы нерешительно оглядываемся и топчемся у порога. Нам очень не хочется закончить разговор здесь, у двери. Мы хотим попасть внутрь.

Она молча и с очевидной неохотой впускает нас. Она явно обращается с нами не как с клиентами, с которыми должна быть максимально любезной. Роль, которую вам отводит эта высокая, угловатая блондинка, — это роль не вызывающих доверия пришельцев, которых терпят только по необходимости.

Вполне понятно, фрау Гейдрих существует отнюдь не на доходы от пансиона; уже несколько лет назад она ходатайствовала о генеральской пенсии и без всяких возражений получила ее на основании того, что ее муж погиб «как солдат на войне». Это решение оценивает не только то, как погиб Гейдрих, но и всю его предшествующую деятельность. А деятельность эта признана достойной, правильной и почетной. Жизнь, насильственно прерванная в результате этой деятельности, теперь компенсируется пенсией, генеральской пенсией.

Снаружи пансион выглядит не слишком роскошно. Внутри — тяжелые ковры, старинные картины, на стенах охотничьи трофеи, которые, конечно, помнят лучшие времена. У камина современные кресла. Великолепная солнечная веранда, неприметная с дороги, также обставлена сверх современно. Это уже свидетельствует о нынешнем благосостоянии.

Мы спрашиваем, можно ли провести здесь отпуск.

Ответа, произнесенного сквозь зубы, мы вынуждены дожидаться с минуту. Между тем нам приходит в голову мысль — поразительная наивность! — а что бы мы сказали, если бы она ответила «да»? Но «да» она не отвечает. Разумеется, пансион переполнен.

— Можно рассчитывать, что место все же освободится?

— ...Нет.

В ее пансионе нет места для неизвестных, случайных постояльцев. Конечно, в пансионе все комнаты заняты другими, избранными гостями. Теми, для кого 14 марок в день — ничего не составляют. Это бывшие товарищи Гейдриха, его боевые друзья, которым повезло больше, чем ему или Эйхману.

— Может быть, нам справиться позднее, по телефону? Какой ваш номер?

Высокая, угловатая женщина со светлыми волосами, заплетенными в косу, с властным взглядом отвечает:

— Номер найдете в телефонном справочнике.

Ну конечно же мы не собираемся сюда звонить, нас вовсе не интересует номер телефона. Мы просто хотим как-нибудь завершить визит.

Оглянемся еще раз на пансион, где значится его имя, вписанное вместе с именем «Лина» белой ажурной скорописью на черной доске над входом. Снаружи вилла выглядит не слишком роскошно, пожалуй, даже скромно. Случайный прохожий — а их так мало на острове Фемарн — подумает, что в нем живут спокойно, благопристойно, в общем идиллия.

В Западной Германии есть немало таких не слишком роскошных, не бросающихся никому в глаза вилл. Они тоже создают впечатление покоя, благопристойности, полной идиллии.

В одной из таких вилл некоторое время назад подвизался и Франтишек Моравец, старый седой господин, давно уже созревший для пенсии. Франтишек Моравец — некогда полковник генерального штаба и всесильный руководитель разведки чехословацкого генерального штаба. Тот самый Моравец, который руководил из Лондона операцией, завершившейся взрывом бомбы, предназначенной для Гейдриха. Еще во время войны он был произведен в генералы, а в 1945 г. вместе со всей бенешевской свитой вернулся в освобожденную Чехословакию.

Но это уже была не та Чехословакия, которую помнили эти господа и для обновления которой они трудились в эмиграции. Бенеш, благодаря легендам, приписывавшим ему славу «освободителя», еще продержался некоторое время в президентском кресле, но имя офицера, возглавлявшего конспиративный центр, и старого агента английской разведки ничего не говорило общественности. Те, кто действительно сражался за свободу, обвиняли генерала Моравца по меньшей мере в нарушении конспиративных норм, стоившем жизни десяткам чехословацких борцов. И генерал должен был предстать перед дисциплинарным комитетом Министерства национальной обороны, в котором сидели уже не его союзники.

Когда Моравец возвращался из Лондона, ему было ясно, что на родине его не ждет слава, но такого скверного оборота он все же не ожидал. Хотя Бенеш дважды спас его с помощью закулисных интриг от обвинительного приговора дисциплинарной комиссии Министерства национальной обороны, но при третьем возобновлении дела он только пожал плечами. Моравец понял. В начале 1947 г. он окончательно решил, что будет чувствовать себя лучше и увереннее западнее чехословацкой границы.

Когда 14 марта 1939 г. он улетал на специальном самолете британской секретной службы в Лондон, сопровождаемый связным Интеллидженс сервис майором Гибсоном, все выглядело иначе. Вместе с ним в самолете находились сундуки с ценнейшей частью архива чехословацкой военной разведки. Майор Гибсон имел честь предложить тогда от имени Интеллидженс сервис «гостеприимство и условия для дальнейшей работы против Германии».

А сейчас?

Старый господин некоторое время кое-как перебивался. На Западе у него остались связи и приятели. Но на чем основывались эти приятельские связи? Цена Моравца когда-то определялась позициями агентов чехословацкой разведки в Германии. Ничего этого сейчас не осталось.

И вот Моравец, когда-то преуспевавший и высоко- ценимый офицер, принадлежавший к ближайшему бенешевскому окружению, кончил свою карьеру учителем чешского языка в одной из незаметных, не слишком роскошных вилл, которые вызывают представления о спокойствии, устроенности, идиллии. В шпионской школе, где западные разведки обучают агентов для засылки в Чехословакию.

Мы покидаем виллу на острове Фемарн. Солнце клонится к закату над безбрежными песчаными дюнами, лишь изредка оживляемыми редкими сосновыми рощицами. На берегу рыбаки сушат сети.

Оглянемся и еще раз посмотрим на вывеску «Лина Гейдрих — пансион».

И то странное чувство, которое мы испытываем в течение целого дня, вдруг сейчас достигло апогея. Это чувство вызвано соприкосновением с чем-то чуждым,

бесконечно далеким, с чем-то пришедшим из других времен, может быть из средневековья, или из других миров.

«Альфонс приветствует тебя и просит передать, что он ничего не хочет от жизни, кроме одного — участвовать в окончательном расчете с чешской сволочью». Так звучит фраза из письма, посланного недавно из Западной Германии в нашу страну.

Чудовищный анахронизм!

В наше время, когда люди проникают в огромный межзвездный мир и в невидимый мир атомных ядер, в это время кто-то «ничего не хочет от жизни», кроме отмщения, возмездия, реванша.

Наш век — век острых противоречий. Одновременно с потрясающими научными открытиями, дающими огромные возможности двигаться к счастливому будущему, в темных извилинах раздираемого противоречиями общества возрождается фашизм, который стремился к господству над миром и начал истреблять целые народы.