Чингисхан

Китай, как уже говорилось ранее, был тогда разделен на три различных государства: на северо-западе — империя Минья, населенная си-ся (Xixia) или тангутами; на севере — Цзиньская империя рузгенов; на юге, наконец, империя Сун. Тангутская империя Минья, в состав которой входили двадцать две провинции полуземледельческих, полу скотоводческих, простиралась по ту сторону Великой стены, захватывая область Ордоса (по-китайски Хетао), обширное плато, расположенное внутри большой петли Желтой реки, и территории современных Нинся и Ганьсу. О происхождении империи Минья известно мало, только то, что она возникла в конце X века как своего рода Китайский доминион. Тангуты (народность, близкая к тибетцам и кьянгам), служили китайским императорам династии Тан и получили в свое распоряжение территорию, находившуюся под контролем последних. Союзники Китая во времена «пяти династий» (907–960), затем при династии Сун (960-1279), они добились независимости, когда китайцы не выдержали натиска завоевателей с севера, киданей (Khitan). В 1308 году Минья стала независимым государством и в Иргае (позднее Нинся, ныне — Иньчуань), ее столице, десять императоров сменились один за другим. В эпоху Чингисхана, несмотря на армию, насчитывающую около 150 000 человек, Минья, окруженная более могущественными державами, была всегда под угрозой вторжения.

Во втором государстве правят рузгены, или чжурчжэни (Jurchen), алтайский народ тунгусского происхождения, пришедший из Маньчжурии. От берегов Амура до южной части бассейна Желтой реки оно занимает широкую полосу более 2 000 километров длиной, включая всю Маньчжурию, современную Внутреннюю Монголию, а также китайские провинции Шандунь, Хэбэй, Шаньси и северную часть Шэньси. За исключением чисто китайских районов, эта обширная территория была киданьской империей династии Ляо (904-1125 годы). Кочевники, перешедшие к оседлому образу жизни, происходившие из объединенных протомонгольских племен, кидани были изгнаны своими вассалами рузгенами в союзе с южнокитайской империей Сун. Под предводительством одного из принцев они были вынуждены эмигрировать в Центральную Азию, где основали новую западную империю Ляо, или государство Каракитаев; часть из них осталась, подчинившись новым победителям.

Близкие к маньчжуам рузгены основали династию Цзинь. Сохранив специфический характер своего старого племенного строя, они подверглись сильному влиянию китайской культуры и приняли административную и юридическую систему империй Тан и Сун. Царствуя над достаточно разными народностями (в подавляющем большинстве китайцами, киданями, богаями — кочевниками, ведущими более или менее оседлый образ жизни), аристократическая верхушка рузгенов занимала командные высоты власти, предоставив второстепенные должности китайцам, не применяя, однако, политику расовой дискриминации, как это сделают в будущем другие оккупанты. Администрация рузгенов была космополитической и, следовательно, многоязычной. Как пережиток их прежней сезонной миграции рузгены сохранили несколько разных столиц, существовавших еще при их предшественниках киданях. Экономика этой северной империи была основана на производстве зерновых культур и торговом обмене со степными кочевниками империй Си-Ся и Сун, которые, кроме того, были принуждены платить дань, чтобы обеспечить доброе расположение своих соседей-завоевателей. Рузгены также создали в пограничных зонах многочисленные аграрно-военные колонии, где работали, в основном, военнопленные, в большей или меньшей степени превращенные в рабов. Параллельно с этим конфискация самых богатых китайских земель в пользу феодалов-рузгенов вскоре повлекла за собой глубокий кризис. Китайцы — собственники земель и земледельцы — нанимались фермерами к оккупантам, что, конечно, создавало глубокий антагонизм между правителями-рузгенами и эксплуатируемыми китайскими хлеборобами.

Империя рузгенов, поддерживающая дипломатические и торговые отношения как с китайским государством Сун, так и с империей Минья или Кореей, освободившейся от вассальной зависимости от Китая, насчитывала, без сомнения, около 50 миллионов жителей. Но это был колосс на глиняных ногах, так как его разрушали одновременно частые мятежи китайцев и киданей, восстающих против оккупантов, и собственная непокорная аристократия. Его пять столиц — Чжонду (Пекин), Бьянжинг (Кайфын), Датун, Ляоян и Дадин — отражали раскол государства, раздираемого центробежными силами, которые угрожали самому его существованию.

Последняя опора китайского треножника охватывала территорию всего южного Китая, за исключением отрогов Сычуаньских гор, Гуйчжоу и Юньнани, где этнические меньшинства и народности тай сдерживали китайскую экспансию. Лишенная своей северной части, управляемая принцем, бежавшим от захватчиков рузгенов, китайская империя Сун занимала территорию южнее бассейнов реки Хуай и Желтой реки в ее низовьях. Это был Китай поливного рисоводства, в противоположность Северному Китаю, жившему пшеницей и просом. Политический строй и культура достигли там уровня, практически неизвестного в то время ни в одной стране мира. Китай в эпоху Сун вошел в совершенно новую фазу, далеко уводившую его от феодоализма, который он знал на протяжении многих веков.

Эта мутация китайского общества в эпоху Сун влечет за собой радикальную трансформацию: если конфуцианская правящая бюрократия продолжает держаться на должном расстоянии от купечества, деятельность последнего, его дух предпринимательства и вскоре его богатство постепенно приближают его к командным рычагам экономики и, следовательно, к политической власти. Но этот новый класс посредников, порожденный торговлей, всплывает на поверхность постепенно: он еще не контролирует, как в Италии или Северной Европе, такие образования, как «свободные города» или «коммуны», так как Китай проводит политику государственного регулирования экономики. Бесспорно, Китай эпохи Сун переживает период бурного развития — результат технических нововведений и недавних великих научных открытий: компаса, книгопечатания и пороха (мореплавание, картография, артиллерия и так далее).

Ввиду благоприятной политической ситуации, относительно мирной, экономический взлет сопровождался быстрым ростом населения: по данным демографов, в 1125 году Китай эпохи Сун насчитывает около 60 миллионов жителей. На следующий день после того, как Бянжинг (Кайфын) попал в руки захватчиков-рузгенов, а где-то в далеком стойбище родился Чингисхан, в новой китайской столице Ханчжоу число жителей превысило уже 500 000 душ! «Это самый большой город в мире», — пишет на пороге XIII века Одорик де Порденоне. — Говорят, что у него сто миль в окружности и внутри этого огромного круга нет свободного пространства, на котором не жили бы люди… У него двенадцать главных ворот, и за их пределами — большие города, больше Венеции». Сто лет спустя, когда Марко Поло посетит его, число жителей города достигнет фантастической для того времени цифры в один миллион, а уличное движение поразит венецианца:

«Итак, по этому проспекту «Императорский путь» постоянно движутся — в одну сторону и в другую — длинные закрытые кареты с драпировками и диванными подушками, способные вместить шесть человек; их нанимают на день дамы и господа, желающие поехать отдохнуть или развлечься. И в любое время бесконечная вереница карет движется вдоль проспекта, посреди мостовой, чтобы отвезти горожан в сады, где их встречают служители и усаживают в тени деревьев, специально для этого устроенной; там они развлекаются целый день в обществе своих дам и с наступлением вечера возвращаются домой в этих же каретах».

Ханчжоу на берегу реки Янцзы характеризуется новой вырисовывающейся городской цивилизацией. В этой гигантской метрополии существует десять прекрасно оборудованных рынков, уже есть деревянные здания, возвышающиеся над скромными мастерскими ремесленников, народные театры, кабаре и многолюдные дома терпимости, одинаково популярные у купцов и чиновников, лодочников и носильщиков, не считая воров, нищих и всевозможных «людей дна». На подступах к рынкам, у входа на мосты, переброшенные через каналы, у культовых сооружений — кишит китайский город: бродячие торговцы, разносчики, продающие пельмени или сласти для клиентуры из самых скромных слоев, предсказатели судьбы, акробаты, люди, подражающие голосам птиц, и собирающие зевак певицы, настоящие или безголосые, балаганы, зазывающие праздношатающихся. В этом огромном многоголосом концерте, каким является жизнь китайского города, все продается, все покупается. Из порта отходят сампаны[18], развозящие продукты вдоль побережья, в то время как джонки дальнего плавания с грузом пряностей, шелка или чая, способные принять на борт до 600 пассажиров, отправляются в далекие порты — японские, филиппинские, малайские, индийские, средневосточные, даже мадагаскарские или африканские.

18

Китайские лодки.