Бриллиант для короля

Около ручья, протекающего вдоль дороги, он остановился, напоил коня и погрузил лицо в холодную воду. Голова у него горела, и холодная вода принесла облегчение. Он пожалел, что не прихватил с собой свою трубку. Несколько месяцев назад он пристрастился к табаку. Он помогал ему расслабиться в минуты нечастого отдыха. В присутствии де ла Рейни он никогда не курил. Распоряжение главного полицейского относительно табака было весьма строгим, он запрещал его курить, запах мог быть неприятен тем, с кем приходится иметь дело полицейским, а это ведь не всегда мошенники и гулящие девицы.

Умывание в ручье пошло Альбану на пользу, в голову пришла простая и разумная мысль: он постарается войти в особняк де Фонтенак как можно тише, вызовет свою любимую мадемуазель Леони, передаст ей печальное известие, а сам тут же помчится обратно. Почувствовав себя гораздо лучше, он продолжил свой путь, который, впрочем, уже подходил к концу, — он въехал на мост через Сену.

В Сен-Жермене был базарный день, народ запрудил все улицы, и, пробираясь сквозь толпу, Альбан подумал, что не худо было бы заглянуть сначала на постоялый двор «Славный король Генрих», согреться горячим питьем и что-нибудь поесть. Но сам-то он понимал, что дело вовсе не в хлебе, а в его желании отсрочить визит, который приводил его в ужас... С другой стороны, если рассуждать здраво, то чем раньше он там появится, тем больше у него шансов встретить никем не замеченным мадемуазель Леони... Обычно примерно в это время она возвращалась после утренней службы, и он спокойно сможет сообщить ей страшное известие.

Сообразив, что надо поторопиться, Альбан подстегнул коня. Когда он свернул на знакомую улицу, церковные колокола прозвонили семь. Удача его не оставила: приближаясь к дому, он увидел ту, которую искал: мадемуазель Леони не спеша направлялась к дому с молитвенником в руках. Альбан соскочил с лошади, взял ее под уздцы и догнал мадемуазель.

— Мадемуазель Леони! Какое счастье, что я вас встретил!

Она уставилась на Альбана с искренним удивлением.

— Я сказала бы то же самое, не будь сейчас так рано. Что с вами случилось, если вы вздумали скакать по улицам Сен-Жермена в такой час?

— Со мной-то ничего... Или почти ничего, хотя„.

— Что-то вы темните, молодой человек. Говорите прямо, с какой вестью вы приехали. Вы прекрасно знаете, что я не люблю ходить вокруг да около.

— Вы правы. Я приехал сообщить, что господин де Сен-Форжа умер этой ночью на Королевской площади.

— Умер? На Королевской площади? При каких обстоятельствах?

— Он дрался на дуэли с офицером из полка легкой кавалерии, неким де Лэссаком.

Увидев неподалеку подставку, при помощи которой всадники взбираются на лошадь, мадемуазель подошла к ней и села. Она была так потрясена, что Альбан пожалел об излишней прямоте своего сообщения.

— Прошу меня простить. Вы всегда казались мне глубоко уравновешенным человеком, я не мог себе представить, что на вас так подействует это известие.

Она несколько раз глубоко вздохнула, обмахиваясь перчатками, и после последнего глубокого вздоха сказала:

— Ну вот, я опять уравновешенна. Рассказывайте. И прежде всего, как вы могли стать свидетелем дуэли, если король...

— Она случилась не при мне, я пришел, чтобы прекратить ее, и со стыдом признаюсь, что послужил косвенной причиной столь горестной развязки.

— Что вы хотите сказать?

— Когда я вмешался, приказывая дуэлянтам вложить шпаги в ножны, господин де Сен-Форжа повернулся на мой голос, его противник воспользовался этим и вонзил клинок ему в грудь. Вывод: я виновник его смерти.

— Не говорите глупостей! Виновницей всему судьба, значит, графу было предначертано окончить свою жизнь именно таким образом. Подумать только! Граф де Сен-Форжа погиб на дуэли! Кто бы мог такое вообразить! Но ведь не он затеял дуэль!

— В том-то и дело, что он. Именно он, судя по тому, что мне рассказали. Он бросился на этого де Лэссака с намерением его задушить.

— И кто же вам об этом рассказал?

— Шевалье де Лоррен и маркиз д'Эффиа. Все эти господа ужинали в «Львином рве». И все шло хорошо до той минуты, когда господин де Сен-Форжа услышал свое имя, произнесенное с насмешкой.

— И оскорбился? Что-то не верится.

— Можно быть женственным на вид и при этом дорожить своей честью. Я имел случаи убедиться в том, что он вовсе не трус.

— И что же послужило основанием для насмешек?

Мадемуазель Леони так и сверлила Альбана взглядом, и он, не выдержав, отвел глаза в сторону.

— Господин де ла Рейни сообщит вам все подробности завтра, когда привезет тело графа. Я приехал только известить вас о случившемся. Теперь вы все знаете, и я отправляюсь в обратный путь.

— Погодите, погодите, молодой человек! Вы уже собрались уезжать обратно? А разве ко мне вас отправил с известием ваш начальник?

— К вам или к мадам де Сен-Форжа, безразлично. Но не стану скрывать, что был счастлив, встретив именно вас. Вы сумеете гораздо лучше меня известить ее об этом печальном событии.

— Напрасно вы так думаете! А вдруг я умру, не дойдя до порога дома Фонтенаков? И потом, господин де ла Рейни всегда знает, что он делает. Бьюсь об заклад, что моего имени он даже не упомянул. Так или не так?

— Так, но я уверен, что вы для него составляете одно целое с вашей родственницей.

— Вполне возможно. Но почему бы вам не сказать мне, по какой причине вы не хотите видеть Шарлотту? Ведь все дело в этом, не так ли? И поэтому вы благословляете небо за встречу со мной?

— Вы просто ужас что такое! От вас ничего не скроешь, — с горечью признал Альбан. — Да, правда. Я не хочу ее видеть! Боюсь, не сумею справиться... с гневом и отвращением! Всего вам доброго, мадемуазель Леони!

— Что?!

Он уже повернулся к ней спиной, но она изо всех сил вцепилась ему в рукав.

— Гнев? Отвращение? И вы воображаете, что я позволю вам уехать после этих слов? И речи быть не может! Вы сказали немало, и, даже если мне придется разбудить весь квартал, я заставлю вас вытряхнуть все, что у вас за душой!

— Я уже сказал вам, что господин де ла Рейни решил...

— Ничего подобного! Он оставил за собой право разъяснить все Шарлотте, но я не Шарлотта! И вы должны обо всем рассказать мне немедленно!

Альбан никогда еще не видел мадемуазель Леони в таком гневе. Она покраснела до корней волос, глаза ее метали молнии, а пальцы сжимали его руку так, что ему стало больно. Маленькая худенькая женщина, разгневавшись, сравнялась в силах с мужчиной.

— Не молчите! Выкладывайте все начистоту! А если вы этого не сделаете, то знайте, что я немедленно сообщу о вашем «отвращении» кузине! И еще вы можете быть уверены, что никогда больше со мной не увидитесь.

— Не кричите так, прошу вас. Вы в самом деле хотите созвать всю улицу?

— Хочу выколотить правду из вашей дурацкой тупой башки! Говорите! Я ничего не скажу Шарлотте и тем более господину де ла Рейни, если он не станет повторять какую-нибудь нелепую чушь...

— Вы настаиваете? Но мы слишком близко к дому. Спустимся поближе к стене.

— Вы, я вижу, храбрец. Ну что ж, спустимся...

Улица одним концом упиралась в городскую стену, речь шла всего лишь о нескольких шагах, и, когда они спустились, мадемуазель встала спиной к стене и скрестила на груди руки. Она ждала. Альбан заговорил, внимательно разглядывая пучок травы, выросший в трещине, и не желая видеть выражение лица мадемуазель Леони. Говорил он недолго, и когда закончил, она не произнесла ни слова. Тогда он решился посмотреть ей в лицо. Мадемуазель Леони была бледна, и лицо у нее стало жестче камня, на который она опиралась.

— Ну вот, — сказал он неловко. — Теперь вы знаете все.

Через минуту она заговорила, даже не повернув к Альбану головы.

— Бедная девочка! — сказала она со вздохом. — Не знаю, какой злой гений тешится, отдавая ее на суд людской глупости. Вы, комиссар, не умнее прочих, но мне интересно, как вы поступили с обидчиком, который облил ее грязью, неся оскорбительную чушь?