Страница 27 из 79
Они подъехали к особняку, и де ла Рейни с удовлетворением отметил, что ворота открыты, из трубы идет дым, а на крыльце в красивой, зеленой с белым ливрее встречает их мажордом Мерлэн.
— Ну, вот вы и дома, — улыбнулся де ла Рейни. — И должен вам сказать, что вас ждут с большим нетерпением.
— Правда?
— Правда. В доме остались только слуги, что верны прошлому, о котором вы сожалеете. Марион, горничная вашей покойной матери, весьма подозрительная особа, находится сейчас в Шатле. Очень может быть, что ей придется ответить за смерть вашего отца.
Впервые за все это время Шарлотта ожила.
— Вы нашли доказательства?
— Нет, но у меня есть свидетели. Смерть мадам де Фонтенак развязала языки, скованные до этого страхом. А теперь... — он первым вышел из кареты и подал руку Шарлотте.
По знаку Мерлэна все слуги высыпали на крыльцо, чтобы поприветствовать новую хозяйку и представиться ей, если она их еще не знала. Первым собирался отрекомендоваться Мерлэн, но не успел, потому что толстуха кухарка Матильда протиснулась к Шарлотте, прижала ее к своей необъятной груди и расплакалась от радости.
— Мы уж не чаяли с вами встретиться, мадемуазель Шарлотта, — говорила она, всхлипывая и сморкаясь. — По мы постаралась, чтобы вам было дома хорошо. Я напекла вам марципанов, которые вы так любили в детстве. И еще...
— Матильда, дайте Шарлотте войти и обогреться, — прервала кухарку мадемуазель Леони, тоже выходя на крыльцо. — У вас еще будет время наговориться.
Глаза Шарлотты широко раскрылись, когда среди слуг она увидела худенькую фигурку в сером платье.
— Кузина Леони! — воскликнула она, и в глазах ее — наконец-то! — вспыхнула радость. — Как я мечтала с вами увидеться! Но уже не надеялась. Когда меня увозили в монастырь, отношения с моей матерью у вас были не самые лучшие, так что надеяться мне было не на что.
— Вот вам и сюрприз, — ласково сказал де ла Рейни. — Я знал, что вы обрадуетесь.
— Обрадуюсь? Нет, я в восторге! Я счастлива! У меня есть дом и семья. Папа не меньше меня любил кузину Леони!
Шарлотта и Леони, приникнув друг к другу, замерли, не в силах расстаться. Главный полицейский с улыбкой напомнил им, что в доме им будет гораздо теплее и уютнее. Они последовали его совету и, держась за руки, вошли в дом — дом, в котором Шарлотте предстояло стать хозяйкой.
Особняк построили еще при Генрихе IV, и по старинной моде на первом этаже, помимо вестибюля с полом из белого с зелеными прожилками мрамора и такой же лестницей, ведущей наверх, располагались еще два обширных зала для приемов. Один из них, со стенами, обтянутыми золотистой кордовской кожей, и стульями, обитыми венгерским гобеленом цвета осенней листвы с зелеными мазками, служил столовой. Там и был накрыт стол, на котором стояло три прибора.
— Я надеюсь, — обратилась Шарлотта к де ла Рейни, — вы не откажетесь разделить с нами нашу первую трапезу.
— Конечно, нет, — ответил он, улыбаясь. — Во-первых, для меня это будет радостью, а во-вторых, я страшно голоден.
Второй приемный зал служил гостиной. Стены в нем так же, как табуреты и стулья, были обиты зеленым Дамаском. А вокруг красивого беломраморного камина стояли четыре кресла и два бержера[14], обитых Дамаском кремовым. Стены оживляли венецианские зеркала и картины, пол согревал большой ковер Королевской гобеленовой мануфактуры. Паркет в обоих залах сиял, сияли и хрустальные люстры, что свешивались с потолков, выкрашенных вместе с декоративными балками в неяркие, но сочные тона. В правом дальнем углу гостиной небольшая дверь вела в библиотеку, которая занимала все левое крыло. Книжные шкафы разделяли девять панно, изображающие муз. Библиотека была любимой комнатой Юбера де Фонтенака, и сердце у Шарлотты дрогнуло, когда она остановилась перед старым кожаным креслом у камина. В нем обычно сидел отец, если не работал за массивным дубовым письменным столом с резными ножками. Следов пожара, который чуть было не уничтожил всю эту обширную комнату, почти не осталось.
Осмотр второго этажа Шарлотта отложила на время после ужина, помня, как не любит Матильда опозданий. Они все помыли руки в умывальнике, устроенном в вестибюле, и уселись за стол в столовой.
За столом Шарлотта без малейшего колебания заняла место своей матери. И заняв его, испытала неожиданное удовлетворение, словно взяла реванш. Может, чувство ее не отличалось особенным благородством, но зато по-человечески было очень понятно. Она страдала, лишившись отцовского дома, но теперь справедливость восторжествовала. Ужасная и постыдная смерть мадам де Фонтенак не могла оставить Шарлотту равнодушной, и она пообещала себе заказывать панихиды и молиться за ее греховную душу, которой не дали времени раскаяться. Но, несмотря на давящий груз пережитого, ей очень нравилось чувствовать себя в любимом доме хозяйкой.
Обед, приготовленный Матильдой, стал для всех изысканным сюрпризом: суп из голубей, омлет с петушиными гребешками, рагу из цесарки с трюфелями и шампиньонами, горошек в сливочном соусе с пирожками с сыром, пирог с яблоками и миндалем и на десерт — ванильный крем, украшенный душистыми лепестками роз[15]. При жизни барона никогда, кроме, пожалуй, встречи Нового года, Шарлотта не видела на столе такого изобилия утонченных блюд. Правда, она была слишком мала, чтобы сидеть за столом, когда ее отец принимал гостей. А после его смерти и до того, как ее отправили в монастырь урсулинок, мать завела диетический стол, боясь располнеть. Шарлотта порозовела от удовольствия, услышав восхищенные похвалы своего гостя, но, прекрасно зная, что к ней они не относятся, позвала Матильду, чтобы та услышала заслуженную благодарность.
В винах, которые подали к столу, Шарлотта мало что понимала и положилась на мнение де ла Рейни, который отметил, что они превосходны.
За обедом больше всего говорил де ла Рейни. Помня, что милая хозяйка долгое время провела в заточении, он постарался рассказать ей обо всем важном и существенном, что произошло за это время при дворе и в городе. Он говорил так красноречиво и остроумно, что Шарлотта не раз смеялась. Личных тем он избегал, предоставив их целиком и полностью заботам мадемуазель Леони.
Наконец гость попрощался и уехал, и Шарлотта собралась приступить к выбору личных апартаментов. Мадемуазель Леони, словно угадав ее мысли, сказала:
— Мы приготовили для вас спальню вашего отца, полагая, что вы предпочтете ее, а не парадную, которую занимала ваша мать... Она, конечно, очень строгая, но если вы хотите...
— Не хочу! — воскликнула Шарлотта. — И я очень рада, — она благодарно, по-детски прижалась к Леони, с которой шла под руку. — Мне там будет спаться гораздо лучше, чем среди глупых финтифлюшек, которые так нравились моей матери. А где вы будете спать, кузина?
— В вашей бывшей детской, эта комната подходит мне как нельзя лучше!
— В таком случае с парадной спальней мы расстанемся. Сохраним только старинную мебель. И все, что получим, отдадим в больницу для бедных.
Жесткость, с какой было высказано внезапное решение, обеспокоила старую мадемуазель.
— Вы хотите расстаться даже с украшениями? Там есть наши фамильные. С ними связаны семейные воспоминания. Даже если на время они попали в недобрые руки...
— Вы отберете, что сочтете нужным, кузина. А те, что не наши фамильные...
— Кстати, как раз по поводу драгоценностей я хотела вам кое-что рассказать. Я не говорила этого никому, кроме человека, приютившего меня после того, как Мария-Жанна выгнала меня отсюда. Но у нас еще будет время.
Из всех слов Леони Шарлотта услышала одно, поразившее ее в самое сердце.
— Выгнала?! Вас?!
— Да, меня, но мы еще потолкуем о прошлом, сидя в тепле и покое у камелька. А пока, моя дорогая девочка, вам нужно отдохнуть перед приходом нотариуса. Он сообщил, что навестит нас в половине пятого.
Леони, как всегда, была права. Шарлотта до сих пор не опомнилась после нервного потрясения, пережитого в ночном лесу, где бродила, замерзшая и голодная. Оставшись наконец одна в своей собственной комнате, Шарлотта вытянулась на кровати, покрытой темно-зеленым покрывалом, отделанным серебряным галуном. Она сняла только туфли. Ноги у нее были ледяные, и теперь она могла погреть их у пылающего прямо напротив кровати камина. Опустив голову на подушку, Шарлотта наслаждалась теплом, уютом и безопасностью. Наконец-то она в тихой, надежной гавани. Не желая ни о чем думать, она закрыла глаза и тотчас же уснула. За окном крупными хлопьями шел снег.
14
Бержер — характерный тип мебели в искусстве Франции XVIII в., глубокое мягкое кресло с подлокотниками и высокой спинкой, на изогнутых ножках — кабриолях. (Прим. ред.)
15
Принимая во внимание, какой была гастрономия «Блестящего века», это меню достаточно незатейливо и состоит из небольшого количества блюд. Людовик XIV питал к еде необычайную страсть, и сложность приготовления некоторых блюд не может не вызывать изумления. (Прим. авт.)