Графиня тьмы

— Скоро подъедут. Говорят, граф славится маниакальной точностью. Можете выходить, — добавил он, спрыгнув на землю и открывая дверцу, чтобы на руках ссадить Элизабет. Та запротестовала:

— Да что нам здесь делать! Это и есть ваш визит?

— Ну неужели так трудно помолчать? — устало попеняла ей Лаура. — Ты уже большая и должна научиться вести себя как взрослая девушка в любых обстоятельствах. Мы здесь находимся для очень важного дела!

Элизабет тут же притихла:

— А вы правда не можете мне рассказать?

— Позднее, деточка, обещаю тебе!

— Вот они! — объявил Жуан.

И действительно, прямо им навстречу ехал экипаж: четверка огненных вороных катила великолепную, отливающую лаком коляску с откинутым верхом. На козлах сидел кучер в темно-зеленой ливрее, расшитой золотыми галунами. Сердце Лауры на мгновение остановило свой бег.

— Делай в точности как я! — шепнула она, откидывая капюшоны, свой и дочери.

Экипаж замедлил ход, и те, что стояли на дороге, смогли рассмотреть седоков: величественный господин и, главное, дама, укутанная в изумительные соболя. Одна ее рука в зеленой лайковой перчатке, под цвет скрывавшей лицо густой вуали, придерживала шторку на окне кареты, а вторая утопала в соболиной муфте.

При виде ее Жуан сорвал шляпу и согнулся пополам. Лаура присела до земли в дворцовом реверансе, почти позабытом с давних пор, и дернула за руку Элизабет, чтобы та присела тоже, но девочка, казалось, превратилась в неподвижную статую. Она стояла, выпрямившись, и широко распахнутыми глазами смотрела не отрываясь на проезжавшую даму, а дама все удалялась и удалялась от нее…

И вдруг раздался повелительный окрик:

— Остановите!

Шарр придержал коней, экипаж застыл как вкопанный, и дама в соболях тотчас же выскочила из него и побежала обратно, к трем фигуркам, что замерли в испуге на дороге… Граф соскочил с подножки сразу же следом за ней.

— Мадам! — крикнул он. — Пощадите!

— Нет, это я у вас прошу пощады!

И, в мгновение ока сорвав с головы вуаль, она схватила Элизабет в объятия и, прижимая к груди, зарыдала от счастья:

— Деточка моя!… Деточка!

От волнения она с трудом дышала и больше не могла вымолвить ни слова. Граф тоже застыл и молча глядел на нее. Лаура с удивлением отметила, что его суровое лицо как будто смягчилось, и на нем даже появилась снисходительная улыбка. Они были так трогательны в своем объятии, мать и дочь!

Тут Мария-Терезия чуть отстранила Элизабет, залюбовавшись ею:

— О, как ты прекрасна! В действительности ты намного лучше, чем твой портрет!

А Элизабет и сама ее узнала:

— Моя крестная! Ох, как я счастлива!

И на этот раз она сама бросилась ей на шею, плача и смеясь. Не выпуская девочку из объятий, принцесса протянула руку Лауре:

— Мой друг… бесценный друг, как мне благодарить вас?

Та не смогла сдержаться, чтобы не задать так мучивший ее вопрос:

— Сказав мне — счастливы ли вы? Мария-Терезия лишь улыбнулась. Пусть и в слезах,

лицо ее лучилось, и не только по случаю долгожданной встречи. Ее распустившаяся красота озаряла все вокруг, и Лауре стало понятнее, зачем нужна была ей вуаль. Где бы она ни показалась без этой завесы, она бы немедленно приковала к себе все взгляды, вызвала бы интерес и разнообразные толки. Мать ее тоже была красива, но само это слово в применении к дочери казалось тусклым, пресным. Как трудно было, наверное, прятать этакое сокровище, ведь приходилось ее охранять и от посягательств врагов как принцессу, и от соперников как женщину. Такая редкая женская красота могла бы вызвать войны. Наверное, Елена Троянская была похожа на нее…

Граф, стоявший чуть поодаль и с оружием в руке обозревавший окрестности, подошел и, подобрав вуаль, протянул ее Марии-Терезии:

— Бога ради, мадам! Наденьте это! Кто знает, кто может скрываться за деревьями в лесу…

— Прошу вас! Дайте мне с ними проститься!

Она протянула Жуану руку, и он с неподдельным чувством склонился над ней; поцеловала Лауру, незаметно вложив ей в руку какой-то мешочек, и снова сжала в объятиях свою «крестницу»:

— Ты прекрасна, как ангел, и я горжусь своей до… крестницей. Время от времени думай обо мне и помни, что я бесконечно люблю тебя!

— О! — вскричала Элизабет. — Но почему нужно так скоро расставаться? А можно нам приехать еще?

— Я не знаю, — промолвила Мария-Терезия, погладив ее по щеке. — Быть может… если бог даст!

Привычным движением она набросила зеленую вуаль, но и сквозь тюль было видно, как горят ее огромные глаза.

— Вашу руку, друг мой!

Граф уже подставил локоть. В последний раз взмахнув рукой, «графиня» медленно направилась к экипажу, а Лаура вновь присела в учтивом реверансе. К ее удивлению, на этот раз Элизабет присела точно так же, чем даже сбила ее с толку. Решительно, у ее дочери талантов больше, чем можно было бы предполагать… Но она заметила также, что дочка плачет, и привлекла ее к себе. А тем временем карета уже скрылась в лесу. Они сели в свой экипаж, и Жуан начал разворачиваться, а Элизабет, усевшись, зарыдала в три ручья:

— Да что все это значит? Почему мы не можем остаться подольше у моей крестной? Такая долгая дорога, и все ради каких-то нескольких минут! Какое-то безумие… А мне столько нужно ей рассказать!

— Надо надеяться, что появятся другие возможности…

— А я не верю! И вы сами тоже не верите! Я чувствую, что не верите!

— Дорогая моя, будущее принадлежит господу. Но ты уже достаточно большая, чтобы узнать часть тайны, которая так тебя тревожит и не дает тебе покоя!

— Лишь только часть?

— Да, остальное ты узнаешь позже. Твоя крестная — знатная принцесса, она вынуждена скрываться, чтобы сохранить свою жизнь. Тебе известно, что еще до твоего рождения все мы пережили страшные времена, было много ненависти и жажды мщения. Если ты любишь крестную, то должна молиться, как молюсь я сама, чтобы об этом укрытии никогда не узнали ее враги. Ты должна мне поклясться, что никогда никому не скажешь ни зачем мы сюда ездили, ни о том, кого мы видели здесь!

Серьезный тон матери подействовал на девушку. Она почувствовала, что здесь кроется нечто слишком важное, может быть, даже ужасное, но, во всяком случае, пока еще недоступное для ее понимания. И, сняв перчатки, она отстегнула с шеи золотой крестик, с которым никогда не расставалась, дала его матери и протянула над ним чуть дрожащую руку:

— Клянусь вам, матушка! Я никогда никому об этом не расскажу!

Успокоенная, Лаура поцеловала дочку, а потом развязала мешочек, который передала ей Мария-Терезия. В нем оказался великолепный розовый бриллиант, оправленный в кольцо, и несколько слов, написанных ее рукой: «Для Элизабет, когда ей исполнится двадцать лет, чтобы она никогда не забывала так любящую ее крестную. Бог даст, в этом возрасте она уже будет достаточно сильной, чтобы принять истину…»

— О! — восхитилась девочка. — Какой красивый!

— Это предназначено тебе, когда подрастешь, — сказала Лаура, завязав тесемки мешочка и быстро опустив его в карман.

На время в экипаже повисла тишина: каждая погрузилась в свои думы. Но Элизабет не умела пока еще проводить много времени в раздумьях, и вскоре она зашептала:

— А вы видели, матушка, как красива крестная? Как будто бы в ней… какой-то свет! Она похожа на фею из сказок господина Перро. Когда она опять набросила вуаль, мне показалось, что скрылось солнце…

Лаура лишь ласково улыбнулась ей. Как рассказать, что люди этой страны, где нашла она убежище, называли безымянную, но лучезарную принцессу «графиней Тьмы»?

Эпилог. 1822 год

«Когда вы получите это письмо, меня уже не будет. Смерть близка.

Я чувствую ее приближение и скоро отправлюсь к моим старым друзьям, моим незабвенным товарищам по оружию: Кортею, Дево и другим, погибшим, подобно рыцарям без доспехов, с непоколебимой роялистской верой. Эту веру сам я предал, согласившись принять от Людовика XVIII звание бригадного генерала и должность губернатора Орильяка, хоть она и не стала мне интересной. Из-за убийства герцога Энгиенского я так и не смог отыскать моего потерянного короля и дал себя увлечь призрачным почестям, что жалуют с усмешкой и принимают с тяжелым сердцем, и все это в угоду Мишель. За свое предательство я теперь расплачиваюсь, как и за другой безумный поступок — женитьбу на женщине, не способной жить вдали от огней Парижа… Я приближаюсь к Мари с ее бесконечной любовью, которую не заслужил, ведь тогда уже я любил вас… Меня все еще терзает мысль о жертве, принесенной ею, но скоро я смогу молить ее о прощении, надеясь, что ангел, которым она стала, будет ко мне милосерден…