Графиня тьмы

Жюльетта Бенцони

Графиня тьмы

С искренней симпатией Мишель Лорен, чьи труды о таинственной графине принесли мне неоценимую пользу.

Часть I

Возвращение домой. Осень 1794 года

Глава 1

ОПУСТЕВШИЙ ДОМ

Трактир «Старый Пеликан», что в Сен-Серване на улице Не, уцелел в годы революции и не утратил своей популярности и позже, в «новом» городе, который проконсул Лекарпантье переименовал в Порт Солидор, утопив в море статую местного святого. Трехэтажное здание трактира, сооруженного еще в 1724 году, все так же впечатляло своими внушительными стенами из великолепного серого гранита. Внизу, на первом этаже, царило оживление, так же как и во дворе, куда по мощенному брусчаткой проезду стекались конные экипажи и повозки. Все постройки: каретный сарай и конюшни, просторные винные погреба и продуктовый склад, свинарник, кладовые, колодец, огород и даже отхожие места — в совокупности производили впечатление небольшого суверенного государства, где на долю трактира выпадали разные времена, не всегда счастливые. Он стал излюбленным местом отдыха для всех эмигрантов, в 1792 году направляющихся к острову Джерси и дальше, в Англию, и чуть было не прекратил свое существование в угаре заговора маркиза де ла Руэри[1]: тот собирался атаковать Париж с тыла, а пруссакам герцога Брауншвейгского[2] надлежало подойти с востока. Но, преданный своим мнимым другом Шеветелем, ла Руэри погиб, узнав о казни короля, а на его верных соратников обрушилось несчастье в лице некоего Лаллигана-Морийона, посланца Дантона[3], которому как раз и донес на ла Руэри Шеветель. Итак, Лаллиган появился в «Старом Пеликане», где его владелец, месье Анри, известный своими щедростью и бесшабашностью, принял его за эмигранта и оказал ему самый горячий прием. В награду же трактирщика немедленно арестовали, потащили в Париж, оттуда — в Ренн, где снова запрятали в тюрьму, но в конце концов отпустили.

Злые языки утверждали, что такая невиданная милость была ему оказана за несравненный вкус омаров, приготовленных на углях, до которых был большой охотник этот гадкий Лекарпантье… Супруга же арестованного, которая вела хозяйство в отсутствие мужа, оказалась на высоте.

Однажды дождливым и серым сентябрьским вечером 1794 года, третьего года вандемьера[4], во дворе «Старого Пеликана» высадились пассажиры наемной кареты, запряженной четверкой лошадей. Жертвами непогоды и бездорожья оказались Лаура Адамс, ее подруга — графиня Евлалия де Сент-Альферин, горничная Бина и Жоэль Жуан, доверенный человек.

В те смутные времена, если не считать одетых в бело-сине-красное платье правительственных эмиссаров, охраняемых жандармами, простые путешественники в обычной карете были большой редкостью. Теперь же, после падения Робеспьера[5], повсюду за пределами городов и селений, как подснежники весной, появлялись на пути экипажи: то разбойники, то мародеры, а то и просто отставшие от армий солдаты всех мастей. Поэтому появление трех женщин в сопровождении одного лишь, пусть рослого и крепкого, вооруженного пистолетами, но при этом однорукого мужчины (ведь крючок вместо кисти на его левой руке вовсе не доказывал его способности защитить своих дам) — словом, прибытие новых гостей несказанно удивило всех служащих «Старого Пеликана». К тому же было очевидно, что по крайней мере две из трех особ женского пола были аристократками. Об этом свидетельствовали их походка, манеры, одежда, скроенная просто, но элегантно, и даже тембр их голосов. Так что трактирщик, немедленно устранив из своего лексикона всякие республиканские словечки, оказался «всецело к услугам дам», забыв о многочисленных пьющих и курящих трубки посетителях.

Но человек с железным крюком вместо кисти, обратив внимание на галдящую публику, попросил трактирщика:

— Мы едем издалека, и дамы крайне утомлены. Они желали бы отужинать и отдохнуть в отдельном помещении, в спокойной обстановке. Возможно ли это?

— У меня все возможно, — заверил гражданин Анри с улыбкой заговорщика на круглом добродушном лице. — Мы с давних пор умеем угождать хорошим людям, — добавил он, понизив голос. — На втором этаже у нас есть отдельный кабинет, если вы не желаете, чтобы вам подали еду в номера.

— Сегодня вечером мы отужинаем у себя, — сказала старшая из дам, — но до ужина велите принести горячей воды, нам нужно смыть с себя дорожную пыль…

— Разумеется, разумеется. Извольте следовать за мной, моя супруга займется дамами. Мада… то есть, я хотел сказать, гражданка Анри свое дело знает.

Взяв в руки подсвечник, хозяин повел гостей вверх по отполированной до блеска дубовой лестнице с резными затейливыми перилами и через мгновение распахнул перед путешественницами двери большой комнаты, отделанной дубовыми панелями и лепниной. Внутри лакей разжигал камин, а две служанки застилали кровати, по старинной моде занавешенные балдахинами малинового цвета, как и толстые перины, скатанные валиком на простынях.

— Если дамы предпочитают две отдельные комнаты, мы можем и это устроить, — предложил Анри, — но у нас нынче много постояльцев, а эта комната самая лучшая. Здесь еще есть каморка, где можно поставить кровать для… э-э… прислуги.

— Нам это вполне подойдет, — решила графиня. — Мы… с кузиной с давних пор живем в одной комнате, которая намного хуже, чем эта, так что другого нам и не надо.

Трактирщик обернулся ко второй постоялице, ожидая благодарности и от нее, но дама ограничилась лишь подобием улыбки, что слегка расстроило трактирщика. Эта молодая женщина с момента своего появления здесь не выходила у него из головы. Ему казалось, что это тонкое лицо с огромными черными глазами, так ярко игравшими на фоне светлых пепельных волос, было ему знакомо. И то верно, в дни своего заключения в Париже и в Ренне сколько он их повидал, молодых и знатных, и сколько их ушло в мир иной! Эта, слава богу, была жива, но кто поручится, что у нее не было родственницы…

И, как всегда, когда он оказывался в затруднении, трактирщик обратился к супруге. Женщина умная и смелая — свою храбрость она не раз проявляла во время отсутствия мужа, — мадам Анри обладала еще и исключительной зрительной памятью. Муж подошел к ней в тот момент, когда она собиралась отвести в номер к новым постояльцам служанку с бульоном и посудой, полной горячей воды.

— По паспорту она американка, — прошептал он, — но я уверен, что где-то уже ее встречал… или другую, очень на нее похожую.

— Я бы не забыла, если бы видела ее раньше, — уверила его жена.

Однако, спускаясь вниз, она вдруг засомневалась.— Странно, — сказала она мужу, — теперь и у меня тоже такое чувство, будто я ее уже видела, но вот никак не припомню, где и когда!

А в это самое время та, которая так их заинтриговала, сбросив дорожное платье и освежив руки и лицо, уселась у огня, чтобы выпить с подругой по чашке бульона.

— Ну, вот и добрались! — вздохнула Лали, поставив мисочку на разделявший их поднос. — Что же теперь будем делать?

С тех пор как ей пришлось смешаться с парижской чернью, пожилая аристократка — ей едва перевалило за пятьдесят, но на вид можно было дать несколько больше — привыкла к этому уменьшительному имени, которым назвал ее Жан де Батц, когда она стала «гражданкой Брике». Ей чудилась в нем некая радостная легкость и утешение, ведь имя напоминало об их дружбе, об их союзе в те страшные дни, когда она доносила ему о том, что происходило в Конвенте и в Якобинском клубе, и когда он позволил ей отомстить за надругательство над дочерью — ведь она поклялась воздать этим революционерам над истерзанным телом своего дитя. И она увидела, как пала под ножом гильотины голова монаха-расстриги Шабо[6], которого она ненавидела до такой степени, что даже не осмеливалась больше обращаться к имени Христа: она не могла и не хотела прощать. Потом ей захотелось умереть самой, и тогда она с мрачной готовностью дала себя арестовать, но смерть не приняла ее, как не приняла она очаровательную Лауру Адамс, с которой они делили тюремную камеру. Эти дни, проведенные под давящими сводами тюрьмы Консьержери, сблизили женщин. Тогда Лали узнала все о прошлом этой двадцатилетней девушки, которая так ей нравилась, а та открыла ей свое подлинное имя: Анна-Лаура де Лодрен, маркиза де Понталек, и рассказала о своих отношениях с Жаном де Батцем. А о том, что она утаила, Лали без труда догадалась и сама: ее юная подруга любила барона так, как только и можно было любить.

1

Арман Шарль Туффан де ла Руэри (1750-1793) — организатор контрреволюционного заговора в Бретани, цель которого — реставрация монархии.

2

Герцог Брауншвейгский, Карл Вильгельм Фердинанд (1735-1806) — прусский военный деятель, известный военачальник, участник Семилетней войны, Революционных и Наполеоновских войн. В 1792 г. возглавил объединенную австро-прусскую армию, выступившую против революционной Франции.

3

Дантон, Жорж Жак (1759-1794) — деятель Великой Французской революции, один из вождей якобинцев. Участвовал в подготовке восстания 10 августа 1792 г., свергнувшего монархию.

4

Вандемьер — 1-й месяц (22/23 сентября — 21/22 октября) французского республиканского календаря, действовавшего с октября 1793 г. по 1 января 1806 г.

5

Робеспьер, Максимилиан (1758-1794) — известный современникам как «Неподкупный», один из лидеров Великой Французской революции, глава якобинцев. Казнен на гильотине.

6

Шабо, Франсуа (1756-1794) — деятель Великой Французской революции, бывший монах, член Законодательного собрания и член Конвента, якобинец; был казнен.