Забытый легион

Вдруг Феликс указал пальцем:

— Это же Бассий. Вот бедняга.

Ромул и Бренн уставились на распятого неподалеку от них ветерана. Его глаза были закрыты. Несмотря на страшные мучения, которые испытывал центурион, из его губ не вырывалось ни звука. Никогда еще мужество Бассия не проявлялось столь очевидно.

Бренн схватился за веревку, обмотанную вокруг его шеи.

— Я должен избавить его от страданий!

— Хочешь сам закончить жизнь на кресте? — отозвался Тарквиний.

Ромул выругался. Он подумал о том же. Вот только их наверняка убили бы прежде, чем им удалось бы добраться до Бассия.

— Он недолго протянет, — встрял в разговор Феликс. — Раненые на кресте быстро теряют силы.

— Это римляне научили их распинать людей, — сказал этруск.

Ромул промолчал. Ему было до отвращения стыдно за то, что его соотечественники столь спокойно относились к этой поистине варварской пытке. Хотя рабов и преступников в Италии таким образом казнили довольно часто, он никогда не видел столько распятых сразу. А потом он вспомнил о том, каким образом Красс расправился с уцелевшими после разгрома воинами Спартака. Рим жестокостью ничуть не уступал Парфии.

Бренн сердито сплюнул и приготовился сорвать путы. Снова перед его мысленным взором предстал Коналл, умирающий под ударами гладиусов дюжины легионеров. Нынче нужно было спасти другого достойного и отважного человека. Он уже достаточно настранствовался.

— Тебе решать, Бренн, — раздался голос Тарквиния. — Но перед нами лежит еще очень дальний путь.

Великан повернулся к нему, его глаза были полны страдания.

— Бассий отважный солдат. Он спас всех нас! И не заслуживает такой скотской смерти.

— Тогда помоги ему.

Бренн долго молчал, а потом ответил с глубоким вздохом:

— Ультан предсказывал мне дальнее странствие. И ты тоже.

— Бассий так или иначе умрет, — мягко сказал Тарквиний. — Коналлу и Браку тоже была суждена смерть. И никакие усилия не помогли бы тебе это изменить.

Глаза Бренна широко раскрылись.

— Ты знаешь, что случилось с моей семьей?

Этруск кивнул.

— Я восемь лет не произносил их имен.

— Брак был смелым воином, как и его отец. Но их время все же пришло.

У Ромула волосы на затылке встали дыбом. За все эти годы галл лишь несколько раз мельком упоминал о своем прошлом.

Бренн, казалось, совсем растерялся.

— Наступит день, когда ты понадобишься своим друзьям, — негромко, но очень внятно произнес этруск. — Придет время Бренну подняться и вступить в бой. Когда будет казаться, что у тебя нет никаких шансов.

Он помолчал, а потом добавил:

— Никто не сможет победить в таком бою. Кроме Бренна.

— И это случится далеко отсюда? — требовательно, почти яростно спросил галл.

— На самом краю света.

Бренн нерешительно улыбнулся и медленно отпустил веревку.

— Ультан был могущественным друидом. Такой же и ты, Тарквиний. Боги возьмут нашего центуриона прямиком в Элизиум.

— Не сомневайся в этом.

Ромул хорошо запомнил взгляд, который Тарквиний бросил на галла во время отступления к Каррам. Сейчас многое из увиденного и услышанного прежде сложилось у него воедино, и сердце молодого воина заполнила тревога за Бренна. Но тут он заметил, что Тарквиний разглядывает костер.

— Для чего это?

Этруск указал на широкий железный котел, висевший над самым огнем. Несколько мужчин в кожаных фартуках, обливаясь потом, подкладывали дрова, чтобы пламя горело сильнее. Один из них то и дело наклонялся и помешивал содержимое черпаком на длинной ручке.

— Туда недавно бросили слиток золота.

У Ромула по спине пробежали мурашки.

Вновь забили барабаны, однако на сей раз они вскоре смолкли. Показалась большая плоская повозка, запряженная мулами и окруженная величественными кавалеристами в ярко начищенной броне. По обе стороны шли стражники, переодетые в ликторов. Каждый нес в руках фасции — символ правосудия у римлян. Но в отличие от настоящих фасций, тех, с которыми ходили чиновники в Италии, эти были увешаны кожаными кошельками, а на древки вместо топориков были насажены головы римских офицеров.

— Все это было задумано заранее, — пробормотал Ромул.

— Это пародия на римский триумф, — объяснил этруск. — И насмешка над стремлением Красса к богатству.

И тут солдаты дружно охнули, увидев, что на повозке стоит Красс, крепко привязанный за руки и за шею к деревянной раме. На голове у него красовался лавровый венок, а губы и щеки были обильно раскрашены охрой и белилами. Чтобы довершить унижение, его облачили в пестрые женские одежды, которые к этому моменту были обильно пропитаны испражнениями и испещрены следами от брошенных в римского военачальника гнилых овощей. Красс стоял с закрытыми глазами, со смирением на лице. Его путешествие оказалось очень долгим.

А еще на телеге находились проститутки, которых военачальник взял с собой для высших офицеров. Раздетые догола, с телами, покрытыми синяками и ссадинами, несчастные женщины рыдали и отчаянно цеплялись друг за дружку. На протяжении кампании Ромулу довелось увидеть немало изнасилований. И всякий раз в его памяти с убийственной ясностью возникал Гемелл, с отвратительным сопением и хрипом дергающийся на его матери. Изнасилования были неотъемлемой частью войны, но сейчас Ромул содрогнулся при мысли о том, что пришлось перенести этим женщинам после Карр.

Когда мулы остановились, крики ужаса раздались с новой силой.

Парфянские воины повскакивали на повозку, за волосы втащили проституток на помост и заставили встать на колени. Плач и крики пресекались немилосердными ударами. Женщины умолкли, лишь изредка какая-нибудь из них громко всхлипывала.

Затем на помост поднялся высокий бородатый мужчина в темной мантии и жестом призвал всех к молчанию. Толпа повиновалась, и жрец заговорил мощным низким голосом. Даже не зная языка, можно было уловить в каждом его слове гнев. Речь быстро привела собравшихся парфян в ярость, и они кинулись на пленников. Чтобы остановить их, страже пришлось по-настоящему прибегнуть к силе и даже пустить в дело копья; когда толпа отхлынула, в ней оказалось много раненых.

— Страсти нагнетает, — заметил Бренн. — Теперь можно начинать и настоящее представление.

— Он говорит о том, что случается с теми, кто осмеливается угрожать Парфии, — быстро переводил этруск. — Красс напал на нее. Но могущественные боги помогли разгромить римских захватчиков. А теперь они требуют воздаяния.

Ромул вновь взглянул на помост и поежился. Кампания была проклята с самого начала, и не заметить множества дурных предзнаменований мог лишь дурак. Но Красс проигнорировал все до единого знаки воли богов и в своем неимоверном тщеславии повел на верную гибель много тысяч воинов. И все же Ромулу глубоко претила та ужасная участь, которая, несомненно, ожидала их военачальника. Тем более что он ровным счетом ничего не мог поделать. Молодой солдат заставил себя дышать глубоко и ровно, чтобы успокоиться.

Когда бородатый жрец закончил речь, аудитория поняла, что будет представлять собой ритуал. Воцарившуюся зловещую тишину нарушали только стоны распятых офицеров да избитых проституток.

Взоры всех легионеров были прикованы к Крассу и несчастным женщинам. Зло усмехнувшись, жрец извлек из висевших на поясе ножен длинный кинжал. Шагнув вперед, он остановился позади одной из шлюх и произнес еще несколько слов.

Толпа оглушительно заорала.

Не в силах больше сдерживаться, женщина громко закричала от ужаса и обернулась. Грубым движением жрец тут же развернул ее обратно, лицом к толпе. И ловким движением перерезал ей горло.

Крик оборвался.

Руки и ноги убитой судорожно задергались, а из перерезанной шеи фонтаном хлынула кровь, обильно забрызгав стражников и стоявших впереди солдат. Жрец выпустил свою жертву, а один из стражников пинком сбросил труп с помоста. Римляне разом подались назад, чтобы избежать соприкосновения с изуродованным телом.

Одна за другой так же были убиты остальные женщины. Из тех, кого привезли на телеге, в живых остался один только Красс. Помост был залит кровью, перед ним грудой лежали трупы, но толпа ждала чего-то еще.