Деяние XII

Сахибу всё это было безразлично. Сидел, нахохлившись, как замёрзший воробей, не потрудившись сбросить короткую кожаную куртку. Грязноватые перепутанные кудри свешивались на светлые глаза, странные глаза, одновременно и бешеные, и холодные, и подернутые дымкой печали. Он казался безмерно далеким от этого изрядно ветхого охотничьего зала, чучел животных, оружия и старинных гобеленов, от милого старого замка в старой мирной стране.

Мсье Жан встревожено взглянул на него. Его угловатое, словно написанное кубистом, лицо отягощено было заботой, а иногда по нему проскальзывала гримаса, очень напоминающая страх. Нервно ткнул длинным кривоватым пальцем в кнопку пульта. Почти сразу двери бесшумно распахнулись, вышколенный слуга в расшитой ливрее внес старинный резной графин и два бокала, с изящным поклоном поставил поднос на стол. Сахиб, не глядя, мотнул головой, но мсье Жан всё же наполнил оба бокала золотистым местным вином.

Как и его гость, он чуял приближение великой развязки и никак не мог понять, что она принесет ему лично, от чего пребывал в легкой прострации. Истоки его частной разведки уходили глубоко в прошлое, может быть, ещё в наивное средневековье, когда между европейскими гетто и общинами Азии свободно циркулировали путники и их единоверцы всегда знали последние новости английского двора, секреты Святого престола и цены на шёлк в Кайфэне. Окончательно всё оформил дед мсье Жана, выдающийся человек, оставивший разветвлённую структуру, способную в кратчайшие сроки добыть любые сведения, и при этом ни от кого, кроме собственной семьи, не зависящую. Но что будет с этим семейным делом…да что там делом, вообще что будет с ам Исраэль в новом мире, наступление которого сулил успех Клаба?.. Мсье Жан не знал и не мог знать этого.

"Лоймир азой дер лебен мешиях", — пожав плечами, философски подумал он, обороняясь от тревожных предчувствий, и утешился глотком своего любимого вина.

Казалось, они так и будут вечно спускаться по длиннейшим лестницам. Сперва спуск радовал глаз чинной роскошью мрамора и изразцовых плиток, но чем ниже, тем темнее и уже становились переходы и лестницы. Фактически, они проникли во второй замок, выдолбленный под землей в известняке. Он углублялся в недра настолько же, насколько внешний устремлялся к небу. Сахибу пришла в голову аналогия с игральной картой. "Скорее, валет, чем король", — мелькнула у него мысль, когда они шли анфиладами переходов и галерей, под нависшими сводами, кое-где украшенными полуосыпавшейся прихотливой лепниной, мимо стеллажей с невзрачными, покрытыми клочьями пыли бутылками, содержащими пенистый напиток.

Дальше тянулись уже совсем узкие и грязные лазы. Электричество сюда проведено не было, пришлось включить фонарики. Их нервный свет периодически вырывал из темноты особо неприглядный кусок подземелья, с какой-нибудь кучей мусора, а может быть, и костей, или целую банду вниз головами почивающих летучих мышей, которые сразу начинали тревожно шебуршиться.

Наконец, остановились перед тяжелыми дверями, в световых пятнах фонариков выпукло выступила оковка — могучие полосы ржавого железа.

— Вот тут уже красивый король сам тамплиеров мучил, — нервно хихикнул мсье Жан и засунул в проем замка массивный старинный ключ, удивительно легко провернувшийся несколько раз. Дубовые створки, скрипя, подались. С трудом разбирая узор старофранцузской надписи над дверью, Сахиб прочитал: "Входите, господа, к королю, нашему властелину", — хмыкнул и переступил порог.

Обширное низкое помещение, как ни странно, было освещено электричеством из каких-то скрытых источников. Свет был тусклым, но открывал достаточно. Это действительно была камера пыток. Внушительная коллекция изощренных станков — всех этих потемневших, но от того ещё более жутких "ведьминых тронов", "сторожей колыбели", "скрипок сплетниц" и "железных дев", сама по себе способна была вызвать пароксизм ужаса у впечатлительного человека. Впрочем, клаберы к таковым никак не относились.

Однако с Сахибом случилось нечто странное. Внезапно он оказался… не в другом месте, просто это место стало другим. Тот же низкий зал, но освещал его теперь рваный свет факелов в железных зажимах на известковых стенах, которые выглядели куда белее, словно камни обтесывали совсем недавно. Чад был невыносим — к вони жжёной пакли обильно примешивались смрады крови и человеческих испражнений. Миазмов добавляла пылающая жаровня. На стенах и маленьких столиках были заботливо развешаны и разложены разнообразные щипцы, клещи, заточки, ножи и ножницы. Голоса звучали отрывисто и гулко, как лай возбужденных псов.

— Брат Филипп, вам надлежит, по доброй ли воле или по принуждению, ответить на наши вопросы.

Высокий человек во главе длинного стола был роскошно одет, но унизанная жемчугами сорочка и великолепная розовая котта казались мятыми и несвежими. Кое-где драгоценную ткань оскверняли тёмные пятна. Красивое бритое лицо в обрамлении кокетливо вышитого шёлком чепчика-кале, из-под которого выбивались некогда тщательно завитые локоны, выражало одновременно гнев и смертельную усталость.

— Что я должен ещё ответить? — речь еле теплилась.

Нагой, покрытый страшными ранами, человек лежал на грубом деревянном ложе, оснащенным с обоих концов валиками, к которым был крепко привязан за запястья и щиколотки, так, что не мог пошевелиться. Валики снабжены были большими воротами, у одного из которых стоял крепкий парень, одетый только в кожаный передник. Он ловил взгляд сутулого типа в алом балахоне, который, в свою очередь, ел глазами высокого вельможу.

— Сир, — распятый на столе пытался вложить в свои слова все жалобу, которая накопилась в нем за бесконечные дни истязаний, — я всё рассказал… Как плевал на Распятие, как отрекался от Христа, как услуживал телом своим похоти старших братьев… Что вам ещё нужно?.. Сир, умоляю, велите меня убить, я не смогу больше…

— Ты должен сказать… — вопрошающий порывисто встал, в его голосе чувствовалось огромное напряжение, — куда твой нечестивый прадед девал попавший в его руки после великого поражения…

— …Крест! — словно помимо воли разбитый рот вытолкнул это слово, и звучали в нем горечь и страх. — Это же всем известно… мне говорил это дед… а ему сам рыцарь Филипп де Патте… Было жарко, невозможно везти тяжесть по пустыне… Воды не было… Войска сделали привал и он…закопал его в песке. А потом неверные пошли в атаку… Граф де Шапмань…

— Твой злосчастный предок обманул его, за что теперь, без сомнения, горит в геенне огненной! — встрял изможденный священник в фиолетовой сутане. — В том месте, которое он показал, ничего не нашли!

— Монсеньор, пощадите! Я…я не знаю, куда он девался! Дед ничего не сказал мне об этом! — почти взвыл допрашиваемый в предчувствии неминуемой муки.

— Мэтр Жан, — вельможа глянул на мрачного человека, тот подал знак подручному, который изо всех сил навалился на ворот. Сам палач взялся за другой.

С отвратительным скрежетом валики пошли в разные стороны. Нечеловеческий вопль раздался под сводами. Тело жертвы неодолимо растягивалось, выгибалось посередине. При этом открылся ещё один источник мучений: ряд усеянных острыми шипами валиков под спиной. Они тоже проворачивались, глубоко пропахивая спину кровавыми бороздами.

Вопль был уже невыносим, но допрашивающие напряжённо слушали его, словно силились обнаружить в этих безумных звуках крупицу столь необходимой им информации.

Однако её там не было. Был отвратительный треск и много мочи, рванувшей из вялого бледного уда пытаемого в тот момент, когда кожа на его сочленениях одновременно хрустнула и суставы раскрылись, как плоды граната. Из расширяющихся алых трещин вывернулись белые бабки. Брызнувшая кровь смешалась с мочой, и смрад загустел так, что, казалось, его можно было месить руками. Человек взвыл в последний раз и обмер.

Вельможа дал знак палачу прервать пытку.

— Сир, — почтительно проговорил священник, — похоже, этот де Патте действительно не знает, куда девалась Реликвия. Невозможно поверить, что он сохранил под такими пытками тайну, буде его дед ему её доверил… Нам придётся убить его и продолжать поиски силами Конгрегации.