Сулла

Итак, Сулла провел настоящий раздел мира. Ни у кого из римлян, и еще меньше у самого Суллы, не было сомнений, что исключительная удача для человека одержать первенство в организации встречи двух сверхдержав, которые знали друг о друге, опасались друг друга и не были знакомы. К этой удаче Сулла добавил результаты переговоров, которые провел, как обычно, с большим знанием дела. Затем произошел инцидент, который дал понять, что Сулла умел извлечь всю выгоду полностью: член парфянской делегации халдей (специалист по пророчествам), хорошо рассмотрев проконсула, заявил: «Нет сомнений в том, что этот человек станет великим, и я удивляюсь, как ему уже сейчас удается выносить, что он не первый среди всех». Предполагают, что об этом довольно быстро стало известно в Риме во всех слоях общества.

Конечно, сразу принять столь очевидный факт были готовы не все: как полагается, враги, в свою очередь, возбудили против него дело по поводу ведения им проконсулата: если послушать их, то он много — слишком много — денег потратил на Каппадокию. Это не означает, что они были добродетельнее Суллы, но политическая жизнь была организована таким образом, что враждебность и несогласие регулировались одновременно с отчетами магистратов. Политическое равновесие устанавливалось путем правосудия. Обвинение было брошено неким Гаем Марцием Цензорином, элегантным, воспитанным на греческой культуре, имевшим репутацию беспечного, злейшим врагом Суллы. Очевидно, все сопровождалось сильной кампанией дискредитирования его политической деятельности: будто бы Сулла сделал ошибку, унизив представителя самой большой империи мира, потому что его патрицианское высокомерие помешало понять, что с посланником царя всех царей не обращаются как с представителем государства-вассала. Однако машина была плохо раскручена и обвинение перед трибуналом не имело продолжения, так как Цензорин не явился на слушание.

Итак, для Суллы начинается определенно период «отставки»: в течение четырех лет о нем ничего не слышно, в то время как политическая ситуация в Риме еще больше ухудшается. Но было бы ошибкой полагать, что Сулла предан забвению в результате одного лишь противодействия его противников, сгруппированных вокруг Мария. Недостаточно было протащить промагистрата через криминальную юрисдикцию, чтобы обесчестить его и запретить ему всякую карьеру. И напрасно нападали на него за его переговоры с парфянами, договор, который он с ними подписал, нашел поддержку и был ратифицирован сенатом. В действительности Сулла сам, как большая часть представителей политических кругов, к которым он принадлежал, знал, что он еще не набрал титулов, достаточных, чтобы стать кандидатом в консулат. Не нужно забывать, что он был выходцем из родовой линии, которая не отличилась в предыдущих поколениях, и не мог поэтому выдержать конкуренции с представителями знаменитых семей, которые соперничали в стремлении добиться верховной власти, для своих отпрысков, достигших возраста, позволяющего претендовать на нее.

Конечно, это не означало, что не появлялись кандидаты вне знати, поддерживаемые другими политическими группами: например, Марк Геренний, который вопреки всем ожиданиям в борьбе за консулат взял верх над Луцием Марцием Филиппом, знаменитым оратором, относящимся по рождению и связям к лучшей части римской знати. Но в период, когда наблюдается настоящая аристократическая реакция против народных притязаний, не могли безнаказанно нарушаться правила, удобные для аристократии. Как бы ни представлялось, Сулла не находил поддержки у своих друзей и, разумеется, не добился ее у своих противников.

Это совсем не означало, что Сулла не хотел попасть в консулат. Просто он был вынужден ждать благоприятного случая и создавать более позитивное впечатление, чем то, которое составили о нем римляне. Как раз поэтому он добился, чтобы Бокх установил на Капитолии монумент, который напоминал бы о пленении Югурты, кроме того, нужно было хорошо присматривать за этим монументальным ансамблем, потому что Марий и его соратники решили его разрушить. В 91 году в Риме и во всей Италии политическая атмосфера была особенно напряженной. Среди самых ярых консерваторов, которые рекрутировались в кругах, близких к сенатской аристократии, и сторонников Мария, настаивавших на радикальной политике, возник трибун исключительного статуса — Марк Ливий Друз. Этот молодой человек, выходец из знатной семьи, которая имела репутацию самой богатой в Риме, считался лучшим оратором своего времени. Будучи в начале исполнения своих обязанностей горячим сторонником попыток сената ввести законодательство, он проявил себя как желающий комбинировать интересы многих групп воздействия, в принципе непримиримых, и таким образом получить поддержку. Посему он провел законы как популистского характера (организовав распределение земли и раздачу зерна), так и консервативного (передав трибуналы, судящие бывших магистратов за их управление, в руки сенаторов). Особенно он стал поборником требования, которое в течение нескольких лет было сформулировано в самых резких терминах: равенство прав между италиками и римлянами.

Это значит, что в течение II века ситуация изменилась. Раньше римляне и италики, которые сознавали свою принадлежность к одной этнической группе, были связаны настоящим братством по оружию, установившимся во время военных кампаний. Но, начиная с поражения Ганнибала, отношения испортились: завоевания теперь производились больше — если не исключительно — в пользу Рима. Приток богатств позволил отменить с 167 года сбор прямых римских налогов (в счет военных расходов) — tributum, зато «союзники» италики продолжали платить соответствующую stipendium. В том же порядке отмечается, что распределение трофеев после победы, до сих пор равное между сражающимися, начало становиться отличным для граждан и неграждан. В общем, италики оказались исключенными не только из преимуществ, предоставленных римлянам, но и даже в отношении распределения земель, которое, в частности, они производили в соответствии с издержками.

В конце 91 года раздражение было в апогее, и определенные демонстрации насилия позволяли считать, что впоследствии все может плохо кончиться. Однажды на сцене театра италийский актер был задушен группой римлян, выведенных из себя его слишком явными проявлениями итализма. Другой италик, комик по профессии, сдержал страсти и разрядил атмосферу, заставив зрителей смеяться над свежим трупом. «Внутренности жертвы благоприятствуют нам, — говорит он, склонившись над покойником, — значит зло, которое только что произошло, меняется на добро». Он спас свою жизнь, смеясь над прорицателями, которые читали по внутренностям жертвенных животных, но этот анекдот свидетельствует о состоянии предельного притеснения, ответственным за которое был частично трибун Друз, пообещавший италикам, клянясь именами богов, охраняющих их, детей и родителей и его, па этот раз добиться для них римского гражданства. Когда при невыясненных обстоятельствах Друз был убит, конфликт уже стало невозможно предотвратить: сразу же один из преторов и его легат, относившиеся несколько свысока к народности аскулиев, были забросаны камнями в Пицении и убиты все римские граждане, которых только пиценты смогли найти в этот день. Таково начало беспощадной войны, из которой римляне вышли победителями, правда, ценой большой крови.

В этом контексте претензия Мария на всю славу от африканских событий отошла на второй план: энергия была сконцентрирована на борьбе против италийских народов, клявшихся разрушить Рим, из которого они были изгнаны. Обещавшие быть трудными военные операции с народностями, весьма искушенными в римских боевых приемах, чтобы участвовать в них в любое время, позволили Сулле приобрести «у своих сограждан славу великого генерала, у своих друзей — величайшего из всех, и у врагов — самого удачливого генерала» (говоря словами самого Плутарха). Марий же старел, подмачивал свою репутацию и наконец отказался командовать, потому что, говорил он, болезнь забирала у него все силы.