Страница 78 из 146
Москва, пятница 26 октября
В ночь на пятницу Владимир Семичастный спал в комнате рядом со своим кабинетом{20}. Около 8.30 утра в пятницу 26 октября ему принесли копию сообщения Феклисова о встрече Корниенко с Роджерсом. За 12 часов до того, как от Феклисова пришла первая телеграмма о разговоре в журналистском баре, Семичастный понятия не имел о Роджерсе. Теперь для КГБ он стал наиболее очевидным свидетелем намерений Кеннеди{21}.
Семичастный, в свои 37 лет самый молодой председатель КГБ в ее истории, был новичком в советской разведке. Годом ранее он занимал пост второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана. Хрущев избрал его в качестве преемника Александра Шелепина, который был патроном Семичастного в комсомоле. Когда Хрущев уговаривал Семичастного занять эту должность, тот протестовал: «Я ничего не знаю об этом… Я не профессионал». Но Хрущев не хотел, чтобы во главе КГБ стоял кадровый сотрудник этого ведомства. «Наши профессионалы наделали массу ошибок; нам на этом посту нужен политик, которого немного бы боялись…» Он заверил Семичастного, что ценил Шелепина именно за это, а сейчас выдвинул его в члены Президиума. «Вы продолжите то, что он начал», — сказал Хрущев{22}.
Из-за неопытности Семичастный даже в мелочах опирался на руководителей подразделений КГБ. Несмотря на заверения Хрущева, он не вошел в узкий круг властной элиты Москвы. В отличие от Маккоуна, который был приближен к президенту, Семичастного редко приглашали на брифинги к Хрущеву и не спрашивали его рекомендаций по внешнеполитическим вопросам.
Во время кризиса глава КГБ отвечал за координацию всей информации, поступающей из-за рубежа. Его рабочая группа просматривала разведывательную информацию из МИД, ГРУ и, конечно, КГБ. Кризисная команда собиралась в штаб-квартире КГБ на площади Дзержинского. Семичастный решал, какая разведывательная информация попадает в специальную серо-голубую папку, которая ежедневно представлялась Хрущеву{23}.
В пятницу утром самым важным материалом папки Хрущева была информация Роджерса. Обычно Хрущев скептически относился к сообщениям разведки, но читал с интересом. Хотя Хрущев и сомневался в том, что Кеннеди рискнет начать мировую войну, сегодняшняя порция разведывательных сведений была весьма настораживающей. Комментарии американского журналиста подтверждали донесения различных источников о том, что администрацию США выводила из терпения идея длительной блокады, и она готовилась к нанесению удара по пусковым комплексам. Эта информация подкреплялась данными ГРУ, согласно которым Пентагон объявил не только готовность вооруженных сил DEFCON 2 (DEFCON 5 — ситуация мирного времени, DEFCON 1 — война), но и приказал подготовить госпитали к приему раненых{24}.
Хрущев не хотел немедленно вступать в переговоры. Он желал оглядеться и получить максимальные преимущества от наличия ракет на Кубе, прежде чем их убрать. Но теперь это казалось невозможным. Советский лидер вызвал стенографистку и начал диктовать письмо с предложениями, которые он уже обсуждал со своими соратниками. «Вы ошибаетесь, если считаете, что какие-то наши средства на Кубе являются наступательными; — писал он Кеннеди. — Однако давайте сейчас не будем спорить. Видимо, я не смогу убедить вас в этом»{25}.
Хрущев хотел довести до сведения Кеннеди, что в ходе переговоров можно прийти к соглашению и убрать ракеты с острова.
«Давайте же проявим государственную мудрость. Я предлагаю, мы, со своей стороны, заявим, что корабли, идущие на Кубу, не везут никакого оружия. Вы же заявите о том, что Соединенные Штаты не вторгнутся своими войсками на Кубу и не будут поддерживать никакие другие силы, которые намеревались бы совершить вторжение на Кубу»{26}.
Чтобы дать понять Кеннеди, что время не терпит, Хрущев закончил письмо следующим пассажем: «Господин президент, нам с вами не следует сейчас тянуть за концы веревки, на которой вы завязали узел войны, потому что чем сильнее мы с вами будем тянуть, тем сильнее будем затягивать этот узел»{27}.
Хрущев подготовил письмо, заранее получив на него санкцию Президиума. Позже в Вашингтоне появились спекуляции, что якобы письмо от 26 октября было личным письмом Хрущева что-то типа крика души о помощи в борьбе со сторонниками жесткой линии в Кремле и Советской армии{28}. Однако обычно он направлял проект официальных писем на одобрение своим коллегам по президиуму{29}. До отправки письма Кеннеди помощники Хрущева разослали копии письма членам и кандидатам в Члены Президиума, а также секретарям ЦК{30}. Хотя письмо от 26 октября знаменовало сдвиг советской позиции по кризису, для Кремля оно представляло стратегию, уже получившую одобрение на заседании Президиума 25 октября. В 5 часов дня в американское посольство на улице Чайковского поступил первый сигнал возможного дипломатического окончания кризиса. В Вашингтоне было 10 часов утра пятницы 26 октября.
Вашингтон, 26 октября
В это утро в советском посольстве в Вашингтоне Феклисов был очень обеспокоен. За последние 24 часа он отправил четыре телеграммы о том, что администрация Кеннеди в любую минуту готова начать войну. После сообщения Горского о дискуссии в Национальном клубе печати, утром в четверг Феклисов проверил по своим каналам информацию, полученную от Роджерса. Один источник сам был лично знаком с Уолтером Липпманном или работал вместе с теми, кто знал его. Другой был иностранным журналистом, имевшим надежные связи в госдепартаменте. Оба источника подтвердили, что администрация Кеннеди намерена в ближайшее время напасть на Кубу, но ни один не смог назвать точной даты или сообщить другие подробности{31}.
За 20 лет работы в советской разведке Феклисову удавалось избежать ситуаций чреватых войной. Во время Второй мировой войны он был в США. Похоже, теперь он впервые попробует конфликт на вкус. Что произойдет с ним, если две страны вступят в войну? Будут ли его рассматривать как дипломата и задержат для возможного обмена на сотрудника посольства США в Москве? Но это в том случае, если война ограничится территорией острова. А если произойдет эскалация военных действий? Теоретически Феклисов представлял мощность водородной бомбы, поскольку в конце 40-х годов работал с атомным шпионом Клаусом Фуксом.
Напряжение нарастало, и Феклисов обратился к своему контакту под кодовым именем MIN{32}. Он считал, что этот человек может передать сообщение в администрацию Кеннеди. Скорее всего, он получил какую-то информацию о решении Президиума ЦК либо общего характера «ориентировку», как это называют в разведке, и начал действовать в рамках установки «оглядеться».
MIN — Джон Скали, низкорослый, лысый, драчливый журналист, ведущий программы «Вопросы и ответы» на канале АВС. В течение десяти месяцев они периодически встречались с Феклисовым. «Он был из Бостона, и я считал, что он знаком с семьей Кеннеди, — вспоминал позже Феклисов — У нас были интересные разговоры, но моя основная цель была усовершенствовать мой английский. Поэтому мы встречались»{33}
Вскоре после полудня в пятницу в офисе Скали в АВС раздался телефонный звонок. Звонил Феклисов. Когда в начале 1962 года они стали встречаться, ФБР предупредило Скали, что Феклисов — глава резидентуры КГБ в советском посольстве в Вашингтоне. Когда в первый раз Скали осведомился в ФБР о Феклисове, два сотрудника Бюро зашли в АВС и порекомендовали Скали встречаться с Феклисовым по его желанию. ФБР описывало этого русского как необщительного человека, а власти США хотели бы получше узнать его. «Мне нужно продолжать встречи с ним?» — спросил Скали у сотрудников ФБР. Ответ был утвердительным. Впредь Скали информировал ФБР о каждой встрече с Феклисовым. «Позже это помогло избежать многих проблем», — вспоминал Скали{34}.
На этот раз Феклисов попросил о срочной встрече. Они довольно давно не виделись. В свете нарастания кризиса вокруг Кубы журналист понимал, что встреча Должна состояться Скали предложил встретиться в ресторане «Оксидентал» около отеля «Уиллард». Ленч был назначен на 1.30. «Когда я зашел, он уже сидел за столом как обычно лицом к двери. Он выглядел усталым и взволнованным в отличие от своего всегдашнего спокойствия»{35}