Страница 52 из 146
Болен не мог объяснить очевидного сдвига в советской политике, но он опровергал утверждения Кеннана:
По его мнению, Хрущев — слишком большой реалист, чтобы не понимать, что шансы добиться соглашения на его условиях «весьма малы». В дополнение к этому Болен считал, что предположение Кеннана о том, что русские опасаются нападения США, абсурдно. «Нет сомнений, что Хрущев не может серьезно полагать, что Соединенные Штаты планируют военную акцию против Советского Союза», — писал Болен в Белый дом{4}.
Американский представитель в Москве Лоуэллин Томпсон мало что мог добавить к этой дискуссии. Поэтому Роберт Кеннеди обратился к своему русскому связному в поисках дополнительной информации для президента. В Хикори-хил он добивался, чтобы Большаков объяснил, существует ли в Кремле новая расстановка сил. Подобно Чарльзу Болену генеральный прокурор сомневался, что перемены в поведении русских были связаны с изменением настроения Хрущева. Вместо этого Роберт Кеннеди был готов обвинить в этом советских военных. «Действительно ли в СССР, — спросил он Большакова, — важнейшие решения принимаются большинством голосов в правительстве и что военные не имеют особого голоса в этих решениях?» Кеннеди отказывался верить словам Большакова о том, что в Москве «существует коллективное руководство, а военные подчиняются правительству»{5}.
Хрущев, который получил экземпляр рапорта Большакова об этой встрече, мог бы списать эту беседу на счет наивности младшего из братьев Кеннеди. Однако в течение этого приятного воскресенья, проведенного дома, генеральный прокурор высказал целый ряд удивительных вещей об отношениях между гражданскими и военными в США, которые могли бы вызвать тревогу в Москве. Это случилось тогда, когда Большаков поинтересовался ролью Пентагона в Вашингтоне. Он спросил, имеют ли сторонники войны приоритет в принятии решений США. «В правительстве нет, — ответил брат президента, — а среди генералов в Пентагоне (но не сам Макнамара) такие люди есть. Недавно, — разоткровенничался он, — военные представили президенту доклад, в котором утверждают, что в настоящее время США превосходят СССР по военной мощи и что в крайнем случае можно пойти на прямую пробу сил с СССР». Кеннеди не уточнил, в связи с чем такая «проба» могла бы иметь место. Вместо этого он уверил своего русского собеседника, что президент «более реально оценивает соотношение сил» и что он «решительно отвергает какие-либо попытки не в меру ретивых сторонников столкновения США и СССР навязать правительству Кеннеди свою точку зрения»{6}.
Этот разговор поставил Хрущева в затруднительное положение. Помимо того, что он свидетельствовал о сомнениях Вашингтона в подконтрольности Советской армии Генеральному секретарю, он подтвердил, что в Пентагоне есть люди, выступающие за превентивную войну против СССР. Было ли слово «проба» эвфемизмом для обозначения первого ядерного удара, о чем в марте предупреждал весьма надежный агент ГРУ? Хотя сообщение об этом разговоре встревожило Хрущева, он не стал собирать Президиум ЦК, когда впервые прочел его{7}. В тот момент советский руководитель был занят тем, что происходило у него в стране и на Кубе, где делегация во главе с Рашидовым продолжала обсуждать с Фиделем Кастро вопрос о размещении ядерных ракет на острове. Хрущев решил повременить с ответом на слова Роберта Кеннеди по крайней мере до тех пор, пока не будет ясно, сможет ли Советский Союз разместить свои ракетные установки на Кубе.
Неожиданные беспорядки в южном городе Новочеркасске временно отвлекли Хрущева от внешней политики. Через неделю после принятия важного решения о размещении ракет на Кубе были подняты цены на основные потребительские товары — мясо, молоко, хлеб. Решение, принятое 31 мая, вызвало акты гражданского неповиновения в разных частях страны. Рабочие электротехнического завода в Новочеркасске особенно резко откликнулись на новые цены, отказавшись выйти на работу. Забастовка разрасталась, и 1 июня Хрущев приказал частям Северо-Кавказского военного округа и местной милиции войти в город и занять позиции на улицах. Танки и бронетранспортеры шли по дорогам, по которым прежде скакала знаменитая казачья конница; на этот раз враг пришел не с востока, а из своей же собственной страны. Хрущев, которого до сих пор помнят в России как человека, воссоединившего сотни тысяч советских семей, освободившего узников сталинского безумия и закрывшего многие сибирские лагеря, сам был несвободен от ленинской и сталинской врожденной нетерпимости к противникам советской власти. В 1956 и 1959 годах он использовал Советскую армию против демонстраций. Военная операция в Новочеркасске продолжалась три дня. По меньшей мере 23 советских гражданина погибли, когда солдаты применили оружие для разгона демонстрантов на улицах города и чтобы удалить протестующих из занятых ими главных административных зданий города. Вся операция была заснята на пленку для властей в Кремле, но Алексей Аджубей нашел эти кадры настолько удручающими, что посоветовал их не показывать тестю. Хрущев не был сам на месте событий, но он послал своих ближайших соратников Фрола Козлова и Анастаса Микояна для руководства операцией и усмирения жителей Новочеркасска{8}.
Ответ с Кубы пришел спустя несколько дней после подавления этого небольшого восстания. В отличие от печальных новостей из Новочеркасска этот ответ дал повод для оптимизма в Кремле Фидель Кастро одобрил размещение ракет. Действительно, миссия Рашидова проходила так гладко, что, оглядываясь назад, казалось, было абсолютно беспочвенным полагать, что могло быть иначе. Прибыв 29 мая, советская делегация быстро провела свою работу. В аэропорту Гаваны Александр Алексеев отвел в сторону встречавшего их министра иностранных дел Рауля Роа и сказал, что ему нужно срочно видеть Рауля Кастро. Через час он нашел его и объяснил, что член делегации «инженер Петров» на самом деле — командующий советскими ракетными войсками маршал Сергей С Бирюзов, которому необходимо безотлагательно встретиться с Фиделем Кастро{9}. Через три часа советская делегация была уже в кабинете Кастро.
Кубинцы на встрече 29 мая продемонстрировали понимание того, что предстоят некие серьезные переговоры «Впервые за восемь лет я видел, что кубинцы что-то записывают»{10}. Рауль Кастро сидел рядом с советской делегацией и делал заметки о беседе в черном блокноте. Прослушав заявление советской делегации, Фидель Кастро заявил, что кубинское правительство также считает, что существует вероятность вооруженного нападения на Кубу со стороны американцев. При этом он не сказал, что согласен с предложением Кремля о том, как решить эту проблему. Окончательное решение Кастро вбирался принять только после обсуждения советского плана с его ближайшими соратниками{11}.
На следующий день Фидель Кастро и Рауль встречались с Че Геварой, Освальде Дортикосом и Рамиро Вальдесом. Советская сторона не получила сообщения о характере проведенного ими обсуждения; тем не менее его конечным результатом было согласие на размещение советских ядерных ракет. На следующей встрече с представителями Кремля Фидель Кастро заявил, что Гавана примет предложение Хрущева, если оно будет составлено в таких выражениях, которые не оскорбляли бы достоинства кубинцев. Он не хотел, чтобы кубинский народ или кто-нибудь в мире думал, что страна не в состоянии сама защитить себя. Поэтому Кастро сказал Рашидову, Бирюзову и Алексееву, что его правительство хотело бы интерпретировать великодушное предложение Хрущева стремлением укрепить позиции социалистического лагеря на международной арене, а не как отчаянную попытку предотвратить нападение США. Кастро столь энергично настаивал на этой версии размещения ракет, что, казалось, это является условием принятия окончательного решения{12}.
Члены советской делегации, однако, поняли, что кубинцы сильно заинтересованы в ракетах. Фидель Кастро отказывался принять предложение Кремля как призванное обеспечить исключительно оборону кубинской революции, но одновременно он ясно дал понять, что не намерен отказываться от ракет из-за мелких недоразумений между друзьями. Через несколько дней переговоров Кастро сказал русским, чтобы в начале июля они ждали его брата Рауля в Москве для работы над практическими деталями соглашения.