Остров Буян

— Так что же это было, Чарнота? Чудо?

— Вероятно.

— Здесь у меня показания свидетелей. В том числе и тех, кто в вас стрелял. Они в вас стреляли, Чарнота, они палили в вас из всех стволов почти в упор. Десять мальчишек голой грудью пошли на пулеметы и остались живы. Почему?

— Нам очень хотелось домой. Можете вы это понять? Когда чего-то очень хочешь, то это сбывается.

— Всегда?

— К сожалению, нет.

— Вы искривили пространство, Чарнота.

— Шутите?

— Нет. Я просто хочу знать, как вам это удалось.

Честно говоря, я и сам бы хотел это узнать. Вот только спрашивать мне было не у кого. До этой войны я был самым обычным парнем. А там я стал везунчиком. На войне таких любят. За них держатся, за ними идут. За мной тоже шли, ибо я щедро делился везением со своими бойцами. Все ребята, которых я вытащил из проклятого подвала, вернулись домой живыми и невредимыми. Этим обстоятельством я буду гордиться всю оставшуюся жизнь.

— Поймите меня правильно, Вадим, я вовсе не желаю вам зла, но вы не такой, как другие, и в этом не только ваша, но и наша проблема.

— И чем же, по-вашему, я отличаюсь от других? Посмотрите на меня внимательно: голова, руки, ноги и всё остальное. Какого рожна вам надо, господин Сокольский? В чем вы пытаетесь меня обвинить? Да, я играю и выигрываю, ну и что? Многие играют и выигрывают. Я уцелел на войне, где полегло много хороших ребят, но я ведь не один такой счастливчик.

Сокольский снова зашуршал бумагами. Не знаю, что он, собственно, пытался в них еще обнаружить. Очередной компромат на меня? Но ничего существенного за мной вроде бы не числилось. Я вел пусть и разгильдяйский, но вполне обычный образ жизни. И никаких особых чудес я не совершал. Конечно, мне можно было впаять срок за незаконное пересечение границы, но, прямо скажу, это не бог весть какое преступление, и вряд ли человек такого ранга, как Сокольский, стал бы трепыхаться по столь пустячному поводу.

— Кто был ваш отец, Чарнота?

— Скорее всего, мужчина. А что, есть другие варианты?

Своего отца я действительно не знал, а моя мама погибла четыре года назад. Ее сбила машина. К сожалению, ни мне, ни гаишникам так и не удалось установить, кто же сидел за рулем черной «Волги». Но в любом случае это был подонок, который скрылся с места происшествия, не оказав помощи пострадавшей.

— Ваша мама была врачом?

— И очень хорошим врачом, смею вас уверить, господин Сокольский.

— В этом я как раз не сомневаюсь. Коллеги и пациенты называли ее колдуньей.

Я засмеялся. Ничего колдовского, конечно, в моей матери не было, за это я мог поручиться головой. Обычная женщина, хотя и на редкость красивая. Во всяком случае, так считали все наши знакомые. Для меня она была просто лучшим человеком на свете, а более мне и добавить нечего.

— Почему она не вышла замуж?

— Идите вы к черту, господа, с такими вопросами.

Сокольский извинился. Как человек воспитанный, он сообразил, что излишнее любопытство порой выглядит в глазах собеседника как самое натуральное свинство. А в планы генерала ссора со мной, видимо, не входила.

— Я ведь задаю вам вопросы не из праздного любопытства, Вадим Всеволодович. Кстати, по паспорту вы ведь не Вадим, а Вадимир. Не знаю, как сейчас, но тридцать лет назад подобные имена не были в моде.

— А когда они были в моде?

— Во времена языческие. Вы знаете, что это имя означает?

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Вадить — значит очаровывать, околдовывать. Имя жреческое. Наши далекие предки более трепетно относились к своим именам, чем мы. Ибо считалось, что имя определяет судьбу человека.

— А имя Станислав повлияло на вашу судьбу, господин Сокольский? — спросил я насмешливо.

— Скорее да, чем нет.

— А что, кстати, оно означает?

— Имя Станислав можно перевести как «из стана славных», либо «из стана львов».

— А львы-то здесь при чем?

— В русском языке сохранилось слово «слава», что означает — «подобный льву». Именно поэтому наши предки называли себя славянами. Так кто же дал вам это странное имя — Вадимир?

— Мое имя не более странное, чем ваше, господин из львиного стана. Возможно, моя мама вычитала его из какой-нибудь книги. Она увлекалась историей.

— А если точнее, — поднял руку Сокольский, — Екатерина Максимовна Чарнота увлекалась древней историей.

— Ну и что тут удивительного? — пожал я плечами. — Мой дед был ученым-историком.

— И он пропал при невыясненных обстоятельствах во время одной из своих археологических экспедиций.

— Допустим. И что с того?

— Это произошло до вашего рождения. Ваша мать, тогда еще совсем юная девушка, была вместе с ним.

— Я не понимаю вас, господин Сокольский. Мама говорила, что дедушка утонул во время переправы через горную реку. Ударился головой о камень и захлебнулся. Его похоронили там же, в этих проклятых горах.

— Нет, Вадим. Тело вашего деда так и не нашли. Сохранился отчет об этой экспедиции, где черным по белому написано, что Максим Иванович Чарнота пропал без вести при невыясненных обстоятельствах. И через девять месяцев после его исчезновения родились вы.

— Ну и какую вы здесь видите связь?

— Я хочу сказать, что вы были зачаты во время этой экспедиции и тоже при невыясненных обстоятельствах.

Я засмеялся, хотя мне было совсем не смешно. Какого черта этот человек вздумал копаться в наших семейных тайнах? Мне, например, было всё равно, от кого меня родила моя мать, и я никогда не предъявлял ей по этому поводу никаких претензий.

— Мне бы очень хотелось знать, господин Сокольский, по какой причине меня арестовали и какие обвинения вы собираетесь мне предъявить?

— Мы вас не арестовывали, господин Чарнота, а просто задержали для выяснения некоторых обстоятельств. Мне очень жаль, что вы отказываетесь от сотрудничества с нами. Поверьте, это в первую очередь в ваших интересах.

Я не поверил. Более того, не сумел скрыть этого своего недоверия от острых глаз собеседника. Да и с какой стати я должен сотрудничать с человеком, которого не знаю, пусть даже он занимает высокий пост в весьма почтенной организации.

— Сотрудничество предполагает цель, господин Сокольский. Если вы собирались заслать меня агентом в какую-нибудь страну, то вынужден вас разочаровать — разведчик из меня получился бы никудышный. Я слишком простодушен и откровенен для многотрудной работы резидента.

— Это как-то сразу бросается в глаза, — усмехнулся Станислав Андреевич. — Насчет агентурной работы можете не волноваться, Вадим Всеволодович, сильно напрягать извилины вам не придется. Мы собираемся вас использовать всего лишь в качестве подсадной утки.

— Каким образом? — не понял я.

— По нашим сведениям, господин Чарнота, за вами началась охота. Вот мы и выясним наконец, кто эти люди, а может быть, и не люди, и что они собираются делать в наших палестинах.

Судя по глазам Сокольского, он не шутил. Но тогда его слова можно было расценивать как бред больного воображения. А что, очень даже просто. Работа нервная, ответственная, а возраст далеко не юный, ну и как тут не тронуться умом? Запросто можно захворать и белой горячкой, и манией преследования.

— Я про нелюдей не понял, Станислав Андреевич: вы серьезно, или я имею дело с образчиком чекистского юмора?

— У нас есть сведения, Вадим Всеволодович, что ваша мать погибла не случайно. Но, к сожалению, всего я вам рассказать не могу. Вы мне показались слишком легкомысленным человеком.

— Первое впечатление бывает обманчивым, господин Сокольский.

— Вы ведете рассеянный образ жизни, Вадим Всеволодович. В вашем возрасте пора бы уже остепениться.

— Помилуйте, Станислав Андреевич, мне еще нет и тридцати. Войдите же в положение молодого человека.

— Ну что ж, господин Чарнота, будем считать, что не договорились. Дальнейшее продолжение беседы я считаю бессмысленным. Всего хорошего.

Сокольский покинул холл так же стремительно, как и появился. Мне оставалось только пожать плечами. Конвоиры, стывшие у порога, встрепенулись. Я был препровожден всё в те же «жигули» вишневого цвета и усажен на заднее сиденье. Руки мне сковывать не стали, деньги вернули, и появилась надежда, что это странное приключение закончится вполне благополучно. Надо сказать, что моя надежда оправдалась полностью. Меня высадили у дверей казино, практически в том же самом месте, где три часа назад повязали. Извиняться передо мной насильники из органов не стали, да я на их извинениях и не настаивал, памятуя народную мудрость: не буди лихо, пока оно тихо.