Пришелец

— Ты дал нам волю, — слабым, но чистым голосом говорил он, поворачиваясь ко мне, — но этого мало… Нам нужны кони, оружие и наши доспехи, если только эти варвары не швырнули их в выгребную яму…

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверял я, — но зачем?.. Куда вы поскачете? Где вы будете искать армию вашего предводителя, которая к тому же наверняка рассеялась и погибла среди враждебных вам народов?..

— Ты говоришь о земном воинстве, — с достоинством возражал он, глядя на меня юными, восторженно сияющими глазами, — я же говорю о небесном… Оно бессмертно, ибо Святая Дева стоит во главе его!

— Святая Дева? — переспрашивал я, поднося к губам тяжелый литой кубок и согласно кивая головой. — Но как же она допустила такую промашку, забросив вас в эти мрачные подземелья?

— Мы не можем знать путей провидения, — сухо отвечал мой собеседник, — быть может, наша встреча была определена небесами?

При слове «небеса» я почувствовал, как Хельда слегка ткнула меня в бок своим острым локтем. Я повернул голову и прочел в ее глазах безмолвное, но решительное повеление немедленно приступить к исполнению всего, что требует от меня недавний узник. Повинуясь этому взгляду, я встал из-за стола, отыскал среди пирующих нашего проводника и, взяв с собой трех человек, отправился в каменные кладовые, где были беспорядочно свалены причудливо и искусно изукрашенные доспехи, напоминавшие вороненые надкрылья и члены огромных жужелиц, намертво запутавшихся в золотой паутине. Вслед за нами по каменным ступеням в сопровождении двух бледных молчаливых спутников спустился мой седобородый собеседник. Наш проводник слегка коснулся одного камня, и в стене открылась большая ниша с дощатым полом. Общими усилиями мы перенесли в нее часть доспехов, проводник привел в движение потайной механизм, ниша закрылась, за стеной послышался маслянистый шелест цепей, туповатый лязг шестеренок, а когда шум смолк и часть стены вновь отошла в сторону, ниша была пуста. Я оставил их продолжать свою работу, а сам поднялся в зал, уже неплохо ориентируясь в запутанном лабиринте галерей и коридоров. Хельда сидела на прежнем месте и смотрела на возню шутов, стравливавших двух боевых петухов перед полыхающим камином. Наконец им это удалось: петухи разъярились и стали бросаться друг на друга, выгибая шеи и топорща остроконечные радужные перья. Я тронул Хельду за плечо, но она даже не пошевелилась, завороженно глядя, как петухи с криками подскакивают вверх, выставляя перед собой растопыренные когтистые лапы с отточенными медными наконечниками на шпорах. Наконец одному из них удалось обманным движением направить в сторону бешеный наскок противника, подпрыгнуть и резким взмахом чешуйчатой лапы вонзить шпору в его выгнутую взъерошенную шею. Петух уронил голову, коротко всхлипнул порванной глоткой и забегал по кругу, швыркая когтями по половицам и кропя их мелким кровавым бисером. Шуты истерически завизжали и короткими неуклюжими пинками стали гнать агонизирующую птицу к редкой каминной решетке. А когда петух, перебирая в воздухе скрюченными лапами, выкатился на железный лист перед закопченным каменным сводом очага, один из шутов подскочил и сильным ударом послал этот кровавый ком перьев в широкую алую щель между пылающими бревнами. Хельда обернулась, посмотрела на меня, и я с ужасом увидел в ее глазах пляшущие искорки хмельного бешеного восторга. Она протянула мне наполненный вином рог, я принял его и, не отводя глаз от ее лица, отпил небольшой глоток. Ее возбуждение вдруг передалось мне; мои виски заломило от частых толчков приливающей крови; я подхватил Хельду на руки и под восторженные пьяные вопли пирующих вынес ее из зала. Тут же из боковых ниш выступили две высокие фигуры и пошли вперед, озаряя наш извилистый путь мятущимся светом факелов. Вскоре перед нами возникла из мрака массивная дверь, один из факельщиков распахнул ее, а когда я с Хельдой на руках переступил порог, бесшумно закрыл ее за моей спиной. Мы остались одни в большой комнате с высоким потолком, все стены которой были убраны толстыми ворсистыми коврами с самыми непристойными сценами, какие только может представить себе человеческое воображение. Посреди комнаты возвышалось застланное тончайшими шелками ложе, а в четырех треножниках по его углам бесшумными разноцветными огнями полыхали пряные благовония. Трепетный свет играл и искрился, отражаясь в драгоценном бисере, кое-где унизывавшем золотые ковровые нити, голова моя кружилась от усталости и маслянистого дурмана горящих светильников, а руки Хельды страстно обнимали мои плечи, шею и тянулись все выше, лаская пальцами мой небритый щетинистый подбородок, веки и мочки ушей. Я почувствовал, что соскальзываю в какое-то темное жаркое забытье, но страшным усилием воли удержался на краю, добрел до середины комнаты и, опустив Хельду на холодный скрипучий шелк покрывала, стал расплетать ее пальцы, намертво захлестнувшие мой затылок. Ее жаркий зовущий шепот мягкими молоточками колотился в мои уши, в глубине темных расширенных зрачков зигзагами вспыхивали и пробегали алые всполохи, на шее пульсировали и трепетали голубые переплетения вен, влажный кончик языка быстрыми касаниями облетал приоткрытые губы, окаймлявшие ровную двойную полоску жемчужных зубов. Но в тот миг, когда я осторожно освободился от ее объятий, снял с головы корону и обернулся, чтобы положить ее на ночной столик в изголовье, Хельда вдруг вскочила, отбежала в угол и, сорвав с настенного ковра длинный гибкий хлыст с тяжелой наборной рукояткой, сильным сухим щелчком разорвала мерцающую дымную завесу над моей головой. Следующий удар молнией ожег мою шею и до кожи прорвал бархатный камзол на плече, а когда я бросился к Хельде, чтобы вырвать у нее хлыст, она успела намотать его на ладонь и так ударила меня в лоб круглым набалдашником рукоятки, что перед моими глазами вспыхнули и побежали алые расплывчатые круги. Но перед тем как окончательно провалиться в забытье, я как сквозь туман видел, как Хельда рывками стягивает с себя пышное платье и как ее сильные пальцы погружаются в темную ямку между чуть торчащими в стороны грудями и, ломая ногти, разрывают крестообразный переплет тугой корсетной шнуровки. Очнувшись, я увидел, что лежу на шелковой перине, глубоко утонув в ее пухлых недрах и раскинув в стороны руки и ноги, а Хельда сидит верхом на мне и, пристально глядя в мои полуприкрытые глаза, зябко кутается в горностаевую мантию, накинутую прямо на голое тело. Я тоже был совершенно обнажен, но, в отличие от нее, не чувствовал никакого холода. Напротив, все мое тело горело, как в приступе лихорадки, а все его члены казались налитыми тяжелым расплавленным металлом.

— Мой!.. Мой!.. — жарко прошептала Хельда, распахивая мантию и склоняясь к моему лицу. — Прости, любимый, за то, что я сделала тебе больно, но я не могу иначе, я слишком люблю тебя, чтобы довольствоваться теми жалкими неуклюжими ласками, которыми мы с тобой одаривали друг друга прошлой ночью!..

Я краем глаза увидел в оконном проеме слабый розоватый свет зари, и тут только до меня дошло, что со времени нашего вступления под кров этого замка прошло чуть больше суток. Но за это время случилось так много всяческих событий, что их вполне могло бы хватить на целую жизнь. А Хельда ласкала меня все жарче и настойчивей, изящно копируя позу, изображенную на одном из настенных ковров, и я чувствовал, как мое тело невольно охватывает плавно восходящий смерч разгорающегося желания. Откуда-то снизу из-под пола доносился слабый железный лязг; там, по-видимому, разбирали и чистили, готовя их в дело, доспехи, но эти мужественные звуки вскоре потонули в томных, протяжных стонах Хельды, жарком шорохе мнущегося шелка и ритмичном скрипе пластин из китового уса, составлявших упругий каркас перины. Утренняя свежесть, хлынувшая в оконный проем сквозь сетчатый нефритовый покров виноградных листьев, приятно холодила мое потное, разгоряченное тело, а когда наши взаимные ласки достигли своего наивысшего предела и из уст Хельды вырвался протяжный торжествующий вопль утоленного желания, я в последнем содрогании вдруг ощутил чувство полного слияния с некой высшей непостижимой Сущностью, с холодным и даже несколько брезгливым любопытством взиравшей сквозь мои глазницы на клочок вещественного мира, доступный моему зрению. Затем перина стала как будто засасывать меня, оборачивая приятно расслабленное тело влажными шелковыми складками. Хельда откинула голову, обшарила руками пространство вокруг себя и, отыскав сброшенную мантию, завернулась в нее и легла рядом, положив голову мне на грудь. Мы провалились в долгий, глубокий, омутно-черный сон, порой перемежавшийся яркими краткими вспышками страсти, последовательно принимавшей плотские образы нашего настенного путеводителя по любовному серпантину. Когда же Хельде начинало казаться, что я недостаточно тонко и понятливо отвечаю на ее ласки, она спрыгивала с постели, набрасывала мантию, хватала со стены хлыст и принималась подстегивать мой пыл, в кровь полосуя мне плечи и спину. Иногда перед нашим ложем словно по волшебству возникал изящно, но не слишком обильно накрытый стол, и мы принимались наспех утолять жгучий голод фруктами и кусками жареной дичи, приправляя их возбуждающими пряностями и запивая терпкими прохладными винами из пахнущих землей кувшинов. Порой у меня возникало такое чувство, будто стремительный поток времени, грубо исторгающий всех нас из материнского лона и насквозь пропитывающий нашу тленную плоть за те мгновения вечности, что мы привыкли называть годами нашей жизни, по прихоти провидения вовлек нас в узкую, достигающую до самого дна воронку, выстлав ее горловину картинами всех соблазнов и искушений, какие только представлялись человеку со времен его сотворения. При этом все очарование падения заключалось в том, что каждый раз, когда мои силы представлялись истощенными до последнего предела, Хельда брала горящую ароматную курильницу, отыскивала среди ворсистой ковровой вязи некую новую подробность или деталь уже пройденного нами пути, возвращалась в мои объятия и, бегло играя подушечками пальцев и кончиками ногтей на чувствительных точках моего тела, вновь обращала его в гибкий и послушный инструмент, исторгающий волнующие трепетные звуки торжествующей плоти. И вдруг все стихло, и я словно в полудреме ощутил миг наступления этой пустой беспредельной тишины, разливавшейся в розоватом сумраке, изнутри выстилавшем мои полуприкрытые веки. Я открыл глаза и увидел Хельду. Она стояла у окна, набросив на плечи длинную накидку из бархатистых шкурок выхухоли, и сквозь густой переплет виноградных лоз смотрела в сторону восходящего солнца. Я тихо окликнул ее, но она даже не шевельнулась, словно завороженная открывшейся перед ее глазами картиной. Тогда я встал, подошел к ней и увидел, что ее неподвижный взгляд устремлен на далекую маленькую группу белых всадников, неторопливо спускавшихся по каменистому склону противоположной горы в сопровождении оруженосцев на темных низкорослых лошадках. Почувствовав мое присутствие, Хельда повернула голову и посмотрела в мои глаза тревожным, влюбленным и в то же время повелительным взглядом, значение которого не нуждалось в словесном истолковании. В ответ я молча снял со стены арбалет, наложил стрелу и, раздвинув наконечником виноградные листья, пустил ее в направлении кавалькады. Всадники остановились, и пока они в замешательстве топтались на месте, Хельда взрезала вену, растянула на полу белую шелковую простыню, сорванную с нашего ложа, и, начертав на ней огромный кровавый крест, вытолкнула в окно скомканное полотнище, держа его за два угла. Мои сборы были недолги, тем более что в зале оставался один свободный, богато изукрашенный доспех, принадлежавший, как мне сказали, тому рыцарю, чей прикованный скелет мы нашли в одном из подземных казематов. На прощание Хельда сказала мне, что у нее, кажется, будет ребенок, и спросила, кого бы я хотел: мальчика или девочку? Я сказал, что мне все равно, поцеловал ее, склонившись с седла, и, дав шпоры коню, поскакал догонять кавалькаду.