Пришелец

— Эрних, какого черта?!. — рявкнул Норман, выставив из свободной амбразуры рыжую лохматую голову. — Назад, кому сказано?!.

Но конца фразы Эрних уже не расслышал. Он внезапно почувствовал уже знакомый укол в точку между бровями, после чего темное жерло направленной на него пушки вдруг приблизилось и в глубине его Эрних отчетливо разглядел не тусклый крутой лоб чугунного ядра, а переплетенные, переложенные пушинками прутики и соломинки птичьего гнезда, закрывавшего всю казенную часть грозного орудия. Он усмехнулся и беглым, мгновенным взглядом потушил взбегающее по фитилю пламя. Это произошло так быстро, что никто из шечтлей даже не успел ничего сообразить, и лишь пушкарь недоуменно уставился на обугленный, вмиг потухший конец фитиля.

— Не стреляйте! — громко крикнул Эрних на гардарском. — Мне кажется, что мы еще сумеем договориться с этими добрыми людьми!

— Один из этих добрых людей только что чуть не снес тебе голову ядром! — крикнул из амбразуры Норман. — И если бы не отсыревший фитиль…

— Фитиль? — расхохотался Эрних. — Ну что ж, фитиль так фитиль!..

Сказав это, он твердым, неторопливым шагом дошел до конца мостика и, остановившись перед предводителем шечтлей, отчетливо передал ему условия выдачи тела богоподобного Хумак Кееля.

— Два проводника, два носильщика и пять заложников, — размеренно повторил предводитель, жестом приглушив грохот барабанов, — я понял тебя, но нам надо это обдумать. — Иди!

Но едва Эрних повернулся спиной к шечтлям и ступил на мостик, как в руке пушкаря вновь вспыхнул промасленный фитиль, опущенный в горшок с углями. На этот раз Эрних не стал тушить пламя и обернулся лишь в тот миг, когда огненная змейка исчезла в пороховом канале казенника.

— Ложись! — услышал он истошный вопль Нормана.

Эрних улыбнулся и вдруг ощутил необыкновенный прилив таинственной силы, как бы исходящей из темных неведомых глубин его существа. В какой-то краткий миг вся эта сила вдруг собралась в точке сплетения ребер под грудиной, а когда Эрних раскинул в стороны широко раскрытые ладони, выплеснулась и образовала невидимую стену между земляным валом и подступающими к мостику шечтлями.

Он увидел, как из отпрянувшего ствола вместо смертоносного ядра вылетела встрепанная потревоженная птица, услышал за спиной дружный согласный залп из двух десятков стволов, но вся эта пальба и переполох не причинили никому ни малейшего вреда. Птица, отряхивая с крыльев пушинки и соломинки, скрылась в темнеющих кронах деревьев, а град свинцовых пуль словно влип в толстую невидимую преграду и стал оседать на дно рва, медленно, как снежинки, вращаясь в тягучем вечернем воздухе.

Над мостиком повисла тишина, но когда Эрних опустил внезапно налившиеся чугунной тяжестью руки, из-за частокола послышался глухой недоуменный ропот и маслянистый шорох шомполов, а каменные ладони шечтлей вновь робко и неуверенно замолотили по гулким шкурам своих барабанов.

— Довольно! — властно приказал Эрних, усталым движением поднимая онемевшую руку.

Он подождал, пока ропот и барабанный бой стихнут, еще раз кратко и внятно повторил условия, а затем повернулся к шечтлям спиной, размеренным шагом прошел по шаткому мостику и исчез за сомкнувшимися воротами форта.

Не прошло и четверти часа, как предводитель громко выкрикнул, что они согласны, и вслед за этим семеро шечтлей, оставив перед мостиком свои барабаны, по одному перешли через ров и были впущены в форт сквозь чуть приоткрытые ворота. После короткого разговора с Норманом пятеро из них были на ночь заперты в узком подземном бункере, вход в который заложили щитом из массивных деревянных плах, приперев его двумя бревнами, а двое с тяжелым плетеным коробом на длинных ручках были беспрепятственно выпущены за ворота. Преодолев изрядно прогнувшийся мостик, они в полумраке откинули крышку короба, перевалили нашпигованные картечью останки воина на сшитое из шкур покрывало, скатали его в тяжелый неуклюжий сверток и привязали к двум толстым жердям. Двое рослых шечтлей возложили концы жердей на плечи, после чего вся процессия двинулась в глубь просеки, постепенно растворяясь в наплывающих сумерках и как бы подчеркивая окончание своей печальной миссии удаляющимся рокотом барабанов.

Все это время Люс проспал под сходнями, поэтому когда начались переговоры, падре взял из пирамиды мушкет, поднялся на вал и занял его место у бойницы, вытащив из нее узкую, плотно пригнанную планку и направив граненый ствол на предводителя. Когда огненная змейка скользнула в глубь порохового канала на казеннике шечтлевской пушки, священник выстрелил вместе со всеми и увидел, как его пуля увязла в воздухе наподобие мухи, попавшей в незагустевший мед. Он почти не удивился, как бы ожидая от Эрниха чего-то именно в этом роде. Он уже перестал относить то, что исходит от этого юноши, к чудесам или галлюцинациям; он просто принял все это как ряд пока еще необъяснимых фактов, связанных с вмешательством некоей могущественной, доселе неизвестной ему силы, почему-то препятствующей кровавым методам разрешения конфликтов между представителями различных человеческих племен. Сделав такое обобщение, падре прочистил тростниковым шомполом нагоревший канал мушкетного ствола и, когда звуки барабанов затихли вдали, взял факел, отыскал пушкаря и, наклонившись над ним, стал внимательно вглядываться в его безмятежную физиономию. Ему показалось, что Люс не спит, а тайком подсматривает за всем происходящим сквозь редкие длинные ресницы. Падре поднес свет к самому лицу пушкаря и отшатнулся, потому что Люс вдруг раздвинул в улыбке тонкие губы и захихикал ему в лицо сухим икающим смехом.

— Стреляли, да?!. Пиф!.. Паф!.. — хихикнул он, приподнимая веки и глядя в лицо падре бессмысленным матовым взглядом.

— Да, стреляли, — медленно произнес падре, не сводя глаз с пушкаря и на ощупь втыкая факел в щель между бревнами сходен.

— Попали, да?.. В голову — бах!.. Мозги из ушей — бзынь!.. Ха-ха-ха!.. О-хо-хо!.. — продолжал веселиться Люс, усаживаясь, скрестив ноги, напротив падре.

— Сейчас я начну вышибать мозги из твоей башки, ублюдок! — зло и жестко прошептал падре. — Какого черта ты полдня шастал за мной по лесу?!. Думаешь, я ничего не замечал?

— Господь с вами, святой отец! Такие слова, да еще на ночь глядя! — испуганно забормотал Люс и несколько раз перекрестился двумя дрожащими пальцами с обгрызенными ногтями.

— Ах, нам, значит, слова не нравятся! — прошипел падре. — А вот это?.. Это — нравится?!.

Он запустил пальцы в нагрудный карман Люсова камзола, резко рванул и вывернул на подставленную ладонь кривую обкуренную трубочку и соломенную труху вперемешку с серой пропыленной крошкой.

— Где ты это собрал? — отчетливо произнес падре, свободной рукой схватив пушкаря за ворот камзола и поднося ладонь с трухой к самому его носу.

— Это?.. — поморщился Люс, пытаясь вырваться из его цепких пальцев. — А что это?.. Подумаешь, труха!.. С кустов насыпалась!

И, набрав в легкие воздуху, он так резко фыркнул в поднесенную к его носу ладонь, что все крошки и пылинки брызнули прямо в лицо священнику, запорошив ему глаза. От неожиданности падре разжал сжимавшие ворот камзола пальцы и стал протирать глаза. Когда он вновь открыл их, пушкарь успел удрать, прихватив свою кривую трубочку.

После вечерней трапезы падре устроился у себя под навесом, зажег лучину и стал раскладывать на крышке сундучка свою дневную добычу. Уставшие за день люди растягивали на кольях сплетенные из травы пологи и укладывались спать, подложив под головы седла или истлевшие от пота рубахи, набитые мягкой шелковистой травой, росшей по берегам протекавшего неподалеку ручья.

Порой падре отрывался от работы и, подняв голову, наблюдал за отходящими ко сну людьми. Он видел, как некоторые молились перед маленькими нагрудными иконками, подвесив их на кол в изголовье ложа и высветив лик богоматери панцирями ночных светляков, собранными в створку прибрежной раковины; видел, как призрачная серая тень Нормана движется вдоль бревенчатой стены по плоской вершине вала, краткими жестами и кивками головы объясняясь с выставленными на ночь дозорными; видел, как Бэрг сдержанно прощается с Тингой и выскальзывает из-под полога, оставляя подругу на попечение Эрниха.