Пришелец

— Омерзительный обряд, — сказал он, кивнув головой в направлении барабанного рокота, — и падре еще надеется достучаться до этих каменных сердец и тронуть их заскорузлые в невежестве души словом Божиим…

— Но вы ведь тоже вкушаете плоть вашего Бога и пьете его кровь во время причастия, — сказал Эрних, — ведь именно так говорится в той книге, которую дал мне падре.

— Он и читать тебя научил? — спросил Норман.

— Что вы, командор! — усмехнулся Эрних. — С этим делом я справился сам…

— Сам?

— А что тут такого? — удивился Эрних. — Я не вижу особых заслуг в том, что один человек понимает то, что изобрел другой, — вы со мной не согласны?

— Согласен, — кивнул головой Норман, — начинай переговоры. Мне нужны два проводника, два носильщика и пять заложников. Не будут давать пятерых, сговорись на трех, но не меньше. И долго не торгуйся — я хочу, чтобы они забрали своего покойника до темноты, а то к утру он порядочно развоняется. Иди!..

Эрних повернулся и пошел по плотно утоптанному валу, переступая через острые бледные ростки, тянущиеся из обрывков почвенных корней и пробивающиеся сквозь грунт прямо на глазах. За ночь эти ростки достигали высоты почти в человеческий рост, так что утром на плоскую вершину вала приходилось посылать женщин с серпами, срезавших верхнюю часть стеблей и с корнями вырывавших все остальное. Норман попробовал было вымостить один небольшой участок плотно пригнанными каменными плитами, но неукротимые ростки стали отыскивать щелочки, трещинки и пробиваться сквозь них, раздвигая и выворачивая массивные, грубо обтесанные камни. Попытка замазать швы глиной и обжечь вымощенную площадку, разведя на ней костер, лишь на сутки отсрочила появление ростков, но зато когда они начали пробиваться, каменные плиты опять стало выворачивать, и одна лошадь, оступившись на такой плите, сломала себе ногу. Падре не дал Норману пристрелить благородное животное, но смог вправить кости и наложить крепкие лубки лишь после того, как Эрних усыпил лошадь, ладонями прикрыв ей глаза и что-то пошептав в стоящее торчком ухо. После этого борьба с ростками была признана бессмысленной, а вскоре и вообще вредной, так как падре вдруг обнаружил, что верхушки суточных стеблей после нескольких часов варки в подсоленной воде, добытой из вырытого посреди лагеря колодца, становятся вполне съедобны. И теперь женщины не просто срезали стебли серпами, а сразу же связывали их в небольшие снопики и на весь день развешивали в тени лагерной стены, чтобы к вечеру собрать слегка подвяленные пучки и перенести их в небольшой песчаный погреб, прикрытый бревенчатым накатом и обложенный толстыми пластами жирного глинистого дерна. И теперь, подходя к воротам, Эрних вспомнил об этом погребе и в душе отдал должное предусмотрительности бывалого священника, порой как бы между делом говорившего, что нет ничего сквернее положения осажденного, у которого не осталось никакой надежды и утешения, кроме глотка затхлой воды и робкой молитвы.

Остановившись перед воротами, Эрних поднял руку, и по этому знаку двое гардаров стали медленно перебирать рукоятки круглого бревенчатого ворота, ослабляя натяжение канатов, притягивавших подъемный мост к наружной стороне ворот. Мост стал опускаться, и в тот миг, когда его свободный край коснулся противоположной стороны рва, Норман дал знак взмахом платка, по которому взобравшиеся на вал стрелки выставили в узкие амбразуры бревенчатого частокола граненые стволы мушкетов. Но эта предупредительная угроза, по-видимому, не произвела на шечтлей никакого впечатления: они все так же колотили ладонями по своим барабанам и не сводили немигающих глаз с ворот, из которых должен был появиться Эрних. И вот тяжелые, сбитые коваными гвоздями из грубых бревенчатых плашек створки со скрипом поползли в разные стороны, и в проеме ворот перед толпой решительно настроенных горбоносых воинов предстал безоружный золотоволосый юноша, одетый в просторный, подпоясанный веревкой хитон, сотканный из размочаленных между камнями травяных стеблей. Ступив на мост, он знаком остановил двух жилистых, вооруженных суковатыми дубинами гигантов, хотевших было последовать за ним, и, дойдя до середины шатких мостков, довольно правильно, хоть и несколько скованно, заговорил на языке аскчуатль, используя старые, почти вышедшие из употребления обороты. Но от этого пышная, хоть и недолгая речь незнакомца звучала особо вежливо и учтиво подчеркивала, что если со стороны пришельцев и была совершена некая оплошность — если убийство в пределах необходимой обороны можно назвать оплошностью — то они готовы загладить свою вину всеми доступными и не унижающими их достоинства способами. Шечтли выслушали речь Эрниха, приглушив свои неумолкающие барабаны, а когда он закончил и в знак готовности выслушать их ответ, слегка прикрыл глаза и склонил набок голову, вновь оживленно застучали по натянутой коже своими жесткими умелыми ладонями. Прислушавшись к создаваемым ими звукам, Эрних вдруг понял, что шечтли не просто барабанят, а подают друг другу знаки, выражая удовлетворение таким мирным и учтивым началом переговоров. Грохот быстро нарастал и, достигнув некоей высшей точки, внезапно смолк, сменившись резкой и требовательной речью предводителя, выделявшегося среди всей делегации высоким ростом и чрезвычайной густотой татуировок, обращавших его лицо в темно-синюю маску, украшенную массивными глиняными дугами бровей, сходящихся на поперечной костяной пластинке, начинавшейся от кончика носа и верхним концом упирающейся в кожаный обруч над лбом. Шечтль с ходу, без всяких учтивых оборотов, потребовал не только выдать им тело богоподобного Хумак Кееля, но и во искупление совершенного убийства дать двух человек для жертвоприношения, совершаемого на макушках каменных истуканов при входе в лагуну. Заносчиво выкрикнув эту угрожающую фразу, шечтль решительно тряхнул перьями шлема и два раза ударил себя кулаком в мускулистую татуированную грудь.

— Богоподобный Хумак Кеель нарушил закон гостеприимства, покусившись на нашего предводителя, — учтиво промолвил Эрних, — и Бог покарал его!

— О каком боге ты говоришь, чужеземец? — язвительно спросил шечтль. — Если ты полагаешь, что нам неизвестен секрет огненного боя и надеешься запугать нас своими железными трубками, то твои старания напрасны, ибо перед тем, как отправить на дно лагуны парусные лодки ваших предшественников, мы не только поснимали с них все вооружение, но и заставили тех незваных гостей, кто был посговорчивее, научить нас обращаться с ним!

Сказав это, шечтль отступил на два шага в сторону, толпа стоящих за ним барабанщиков разделилась на две шеренги, образовав некое подобие просеки, в конце которой Эрних увидел довольно порядочных размеров пушку на массивном рассохшемся лафете, установленном на четырех деревянных колесах, еще сохранивших ржавые лохмотья ободов. Ствол пушки был высоко задран, но двое шечтлей уже суетились вокруг своего трофейного орудия, поднимая казенную часть упертым в землю рычагом и подкладывая под нее специально заготовленные клинья. Вскоре ствол накренился, и его темное круглое жерло оказалось направленным прямо в грудь Эрниха, стоящего посередине связанного из жердей мостика.

— Эрних, отступай в лагерь! — услышал он за спиной резкий окрик Нормана. — Сейчас мы поговорим с этими мерзавцами по-другому!

Эрних оглянулся на крик и увидел, что вся бревенчатая стена над земляным, плотно оплетенным прутьями валом буквально ощетинилась тускло поблескивающими мушкетными стволами. Чутким слухом он уловил сухие щелчки взводимых курков и скрип отводимых ставен, прикрывавших амбразуры угловых башен.

— Эрних, назад! — услышал он крик стоящего в воротах Дильса. Воин хотел было подбежать к Эрниху и силой утащить его в лагерь, но, ступив на мостик, отказался от этой затеи, боясь, что хрупкая конструкция обрушится под тяжестью двух человек.

Тем временем возле громоздкой пушки уже появился закопченный глиняный горшок с дымящимися углями и один из шечтлей сунул в эти угли промасленный фитиль, скрученный из высушенных травяных волокон.