Пришелец

«Хочет смягчить гнев Верховного, — ухмыльнулся про себя Бэрг, — Унээт не испытывает гнева, он вообще не знает никаких человеческих чувств, он знает только Закон. Он защищает племя от сил Тьмы, он творит обряд, стоя на ее Грани, и если кто-то из кеттов в это время не то что окажется за его спиной, но даже посмотрит в ту сторону, это может погубить все племя». Так уже было один раз, когда кетты добивали почти вымерших от мокрого кровавого кашля саков, уходивших вслед за отступающим летним теплом и похитивших растянутую между высокими березами сеть. Кетты выследили похитителей по кровавым шматкам и забросали их копьями и камнями из пращей, оставив в живых троих юношей для жертвы Богу Войны. Сеть вернули и вновь растянули на прежнем месте, юношей привязали к трем осинам и задушили жилами из тигровых кишок, намотав их на медвежьи ребра, но, когда Унээт дождался захода луны и стал творить перед жертвенным огнем очистительный обряд, один из задушенных вдруг так тяжело охнул, что многие глянули в его сторону. Считалось, что от мокрого кашля вскоре после этого умерли как раз те, кто посмотрел за спину Унээта. Но вслед за этим стала кашлять и бледнеть одна девушка, которой не было на священной поляне при принесении очистительной жертвы. Напрасно Унээт давал ей отвар из молодых рогов оленя, напрасно заставлял прыгать через костер из пихтовых сучьев, зря тратил магические силы, колотя в тяжелый бубен из выпотрошенной и высушенной ноги мамонта; девушка бледнела и чахла, как если бы кто-то из маанов жег ее намак. Но с маанами был мир; они честно покупали у кеттов приглянувшихся им девиц, щедро рассчитываясь за них желтым жиром, сушеным мясом, белыми сверкающими бусами и рыбьими кожами. Девушка вскоре умерла, выдохнув из себя струю темной крови, и ее сожгли на священной поляне, укрепив связанное из жердей погребальное ложе на четырех каменных столбах. Но потом закашляли сразу два мальчика, один из которых быстро умер, а второй уцелел и поправился. Быть может, это случилось оттого, что Гильд и Эрних поочередно сидели у его ложа, то разглаживая удушливый воздух пещеры плоскими ладонями, то прикладывая к груди и спине больного теплые, подобранные в кратере булыжники, завернутые в барсучью шкуру. При этом они шептались между собой, Гильд острым краем кремня делал насечки на медвежьем ребре, а когда мальчик выздоровел, оба лекаря ушли в лес и вернулись с пучками разных трав. Разложив эти травы тонким слоем на плоском камне, они высушили их и развесили по стенам залов и коридоров пещеры. При этом Унээт колотил в бубен и чадил примотанным к спине факелом из барсучьего жира. Он бы с удовольствием наложил табу на двух самозванцев, но, глядя на гладкую поверхность на том месте, из которого когда-то торчала нога Гильда, преисполнялся священным трепетом перед неподвластным ему чудом. Колотил и запоминал вид трав на стенах, вдыхая чуткими ноздрями ароматный дурман из глиняных курильниц, поставленных Эрнихом при входе в пещеру. Хотел хотя бы взглянуть на ребро с насечками, и когда в конце концов Гильд показал ему свои отметки, только пожал плечами: ровные непонятные палочки, крестики и птички густо усеивали широкую плоскую поверхность кости. Но болезнь прекратилась, и теперь, глядя в упор на стоящего перед ним Эрниха, Верховный Жрец не торопился простирать к нему свою жесткую и неумолимую руку ладонью вниз.

— Твоя работа? — коротко спросил Унээт, указывая на гладкий валун, увенчанный медвежьей головой.

— Да, Верховный, — почтительно ответил мальчик, склонив голову и опустившись на одно колено.

— Похож, — задумчиво протянул Унээт, — как бы Кнорр не обознался и не вдохнул в него живой дух. Как ты думаешь, сколько копий придется без толку обломать об эти каменные бока? А копья дороги, за три хороших копья мааны отдают одну красивую девушку. Разве тебе не нужна красивая девушка? Ну, отвечай, что ты молчишь?

— Нет, Верховный, мне не нужна красивая девушка.

— Да что ты говоришь! — воскликнул Унээт. — Неужели травы старого Гильда так иссушили твою плоть, что она уже ничего не просит, кроме вонючего дурмана из ваших мерзких курильниц? Опять молчишь?

— Прости его, Верховный, — робко заюлил, подойдя сбоку, Янгор, — он ведь еще совсем ребенок!

— Ребенок не творит то, что подвластно только Раану. — Унээт ткнул пальцем в сторону медвежьей головы.

— Да-да, — забормотал Янгор, — но это так, шалость, по глупости.

— Раан не знает этих слов, — сурово сказал Унээт, — гнев его будет ужасен: наши ловушки опустеют, птицы станут облетать наши сети, а мы опять будем есть мох, желуди и болотные ягоды — пищу зимних птиц и слабых женщин!

— Ты прав, Верховный, — закивал головой охотник, — но я выбью из него эту дурь, клянусь тебе!

— Выбьешь? — Унээт наконец-то повернул голову и посмотрел в глаза Янгору, — хорошо, выбивай!

— Благодарю тебя! — воскликнул охотник и потянул Эрниха за руку. — Пойдем, а уж после того, как мы сделаем то, что должны сделать сегодня, я задам тебе порядочную трепку!

— Не спеши, — властным голосом остановил его Верховный, — то подождет! На, выбивай!

Он откинул длинные полы связанной из вороньих перьев мантии, отстегнул от пояса тяжелую кожаную плеть и протянул ее Янгору.

Тот затоптался на месте перед неровным строем охотников, оглянулся на них, но встретил лишь холодные пустые взгляды, безразличные ко всему, кроме еды и предстоящей охоты. Впрочем, если бы он присмотрелся повнимательнее, он бы заметил насмешку в глазах все еще стоящего на носках Бэрга, но ему не нужна была эта насмешка. А Унээт уже протягивал ему тяжелую рукоять плети.

Эрних поднял голову и без всякого страха взглянул на отца. В глазах его был только один вопрос: куда идти? Янгор растерянно осмотрел стены зала, но тут сам Унээт пришел ему на помощь.

— Вон там! — воскликнул он, повелительно указав на изваяние медведя.

— Иди! — вяло взмахнул плетью Янгор.

Глаза Эрниха сузились, он скользнул взглядом по потолку пещеры, словно высматривая там кого-то, кто мог прийти ему на помощь. Но на влажном неровном своде блестели лишь красные блики догорающего очага в окружении бугристых теней от человеческих голов. Затем мальчик спокойно повернулся, подошел к валуну и плашмя лег на него, уткнувшись лицом в медвежью шерсть и обхватив руками шею мертвого зверя. Раздался первый удар, потом второй. Янгор бил с широким плавным размахом, так что твердая зеленая шишечка на конце плети задевала низкий потолок, и это смягчало удар. К тому же, касаясь спины, он чуть дергал рукоятку на себя, рассекая кожу мальчика и не давая убитой крови проникать внутрь тела. Толпа охотников молчала. Унээт стоял в стороне и теребил пальцами длинную спутанную бороду, раздувая тонкие широкие ноздри. Эрних вздрагивал и после каждого удара все крепче прижимался к валуну, так что скоро и на его каменных боках показались кровавые потеки.

— Что с тобой, Янгор? — вдруг громко и насмешливо воскликнул Верховный Жрец. — Или ты больше не самый сильный охотник племени? Я же сам видел, как ты плетью перебил хребет вожаку, когда вся стая зимой подступила к пещере и он прыгнул на тебя, стоящего у входа!

Широкая спина Янгора вздрогнула, он слегка присел, и звук следующего удара щелкнул под сводами, как лопнувшая тетива. Эрних коротко, пронзительно вскрикнул, вскинул голову, как раненная дротиком косуля, и бессильно ткнулся лицом в медвежий мех. Его тело перестало вздрагивать и теперь покрывало валун наподобие огромного кровавого куска мяса, приготовленного для жарки внутри кругового костра.

— Довольно! — властно крикнул Унээт, вскинув к потолку руку. — Несите его Гильду! Пусть старик попользует его своими травами!

Янгор отбросил плеть за спину, на голос Унээта. Тот в воздухе поймал ее за рукоятку и не глядя ткнул за пояс, откинув край мантии, отороченной куньими хвостами. Два охотника отделились от толпы, взяли безжизненное тело мальчика за руки и за ноги и вынесли из зала. Янгор стоял у стены, глядел в пол и что-то чертил перед собой большим пальцем ноги. Охотники вернулись, и теперь все опять безмолвно смотрели на Унээта и стоящего чуть поодаль Янгора.