Пришелец

— Не бойся!.. Опусти руки!.. — говорил он, надвигаясь на Катун-Ду и протягивая ему на ладони бьющееся, истекающее кровью сердце. Кровь сочилась между пальцами юноши и темными каплями пятнала каменную дорожку, ведущую к жертвеннику.

— Они просто играют, — продолжал юноша, плавно и бесшумно приближаясь к Верховному, — что им еще осталось, как не играть своими вырванными сердцами?.. Ведь все случилось так быстро, так легко, почти мгновенно… Никто из них даже не успел ощутить всю прелесть перехода и в полной мере упиться его высокой гармонией. Я прав?

— Ойиу!.. Хи-он-н!.. О-о-мм!.. — восторженно загалдели призраки.

Юноша вплотную подступил к Верховному, протянул руку, и Катун-Ду почувствовал под ребрами жгучее прикосновение пальцев. Ему казалось, будто в его грудь входит широкий, докрасна раскаленный наконечник копья, и он едва сдерживался, чтобы не закричать во весь голос.

— Что ты ждешь? — услышал он вдруг над самым плечом горячий задыхающийся шепот Толкователя Снов. — Убей его! Убей!

Верховный повернул голову и увидел над вытянутым очертанием жертвенника горбатую крючконосую тень, похожую на стервятника со сложенными крыльями. Вдруг тень выпрямилась и стала медленно разрастаться, затягивая пространство между базами колонн слоистой лиловой тьмой. Огонь в груди жег все сильнее, перехватывая дыхание и змеиным жалом подбираясь к трепещущему сердцу. Тени, лица, глаза, сухие мумии сердец в ладонях — все слилось и закружилось перед глазами Катун-Ду, опрокидываясь в серебристый свет луны и словно втягиваясь в ее сверкающий диск.

— Все — игра!.. Игра… Убей!.. Убей… — грохотало в ушах.

Катун-Ду страшным усилием воли заставил себя закрыть глаза и намертво сдавил ладонями виски, утопив костяшки пальцев в глубоких височных ямах. Все стихло; огненная змея, слегка коснувшись сердца раздвоенным язычком, скользнула в пах и свернулась в плотный прохладный клубок между бедрами.

— Начни с пришельцев!.. Пора кончать с ними!.. — вдруг проник в сдавленный мозг Верховного повелительный шепоток Толкователя.

— Как это сделать?.. Когда?.. Где?.. — негромко спросил Катун-Ду, приоткрывая глаза и искоса поглядывая по сторонам.

— Нынешней ночью… В хатанге… Перерезать глотки, и дело с концом!.. — вкрадчиво шептала яйцеголовая крючконосая тень Толкователя, медленно подбираясь к темному плоскому силуэту Катун-Ду.

— А кто резать-то будет? — с грубоватой прямотой спросил Верховный, нащупывая на поясе резную рукоятку кинжала.

— Нэвы, мой повелитель!.. Они управят… — глухой напористый шепот Толкователя мгновенно захлебнулся, сменившись коротким сдавленным хрипом.

Катун-Ду неторопливыми движениями один за другим разогнул на густо татуированном предплечье мертвые скрюченные пальцы Толкователя, осторожно опустил на холодные плиты легкое, почти невесомое тело жреца и пошел прочь, даже не выдернув кинжала из-под его окаменевшего подбородка.

В последнюю ночь перед Играми две тусклые плошки по углам хатанги горели до тех пор, пока в них не иссякло масло. Игроки тщательно примеряли и подгоняли купленные днем наплечники, наколенники и, обвязав голени и предплечья узкими упругими пластинами из китового уса, подставляли их под мощные удары жилистых кулаков Дильса и Свегга. Сами воины вначале отказывались надевать доспехи, больше полагаясь на собственную увертливость и крепость тренированной надкостницы, но после того, как Норман наотмашь рубанул Свегга по ключице рукояткой конского хлыста, воин, скрипя зубами и потирая ушибленное место, тоже достал из общей кучи выпуклый двойной панцирь и, морщась, стал продевать голову и руки в его обметанные жилистой шнуровкой отверстия. Края панциря трещали, шнуровка лопалась, но упрямый Свегг не привык бросать какое-либо дело на полдороге и успокоился лишь тогда, когда доспех стал похож на плетеную рыболовную вершу, изгрызенную целым семейством бобров. Тинга, нашивавшая на кожаный шлем Бэрга чудом сбереженную в пути воронью лапку, затянула жилу тугим узелком и, передав мужу законченную работу, взяла у Свегга раскуроченный панцирь. Бегло осмотрев доспех и выдернув обрывки шнуровки, она вдела в костяную иглу новую жилу и стала надставлять растрепанные края полосками от налокотников. Но не успела она закончить и одну сторону, как над последним догоревшим фитильком поднялась змеистая струйка дыма и внутренность хатанги погрузилась во тьму.

— Подлей масла в плошки, Люс, — сказал Норман, щелкая кремнем огнива и направляя искру на кончик трута.

Пушкарь нашарил в углу под светильником скользкий от масла кувшин, встал на каменную скамью и, поднявшись на цыпочки, накренил узкое горлышко над краем плошки. Но в этот миг на тощее плечо Люса упал крупный темный комок и, распластав перепончатые крылья, ткнулся в шею пушкаря тупой ушастой мордочкой. Люс тихо вскрикнул, выронил кувшин, и он, ударившись об угол скамьи, с хрустом разлетелся, забрызгав маслом и забросав угловатыми осколками сидящую над шитьем Тингу. Крылатый ушастый зверек с писком ринулся к окну, залитому голубым лунным светом, и, с неожиданной силой пробив сухую кожаную перепонку, вылетел в пустое пространство над безлюдной площадью.

— Это все масло, Люс? — спросил Норман, раскуривая трубку.

— Да, командор, — сокрушенно пробормотал пушкарь, осторожно соскальзывая с края скамьи и потирая ладонью место укуса.

— Скверно, однако…

— Ничего, командор, я сейчас, сейчас… — засуетился Люс, топча осколки кувшина и собирая разлитое масло обрывком хламиды. — Вы тут пока побудьте, а я сбегаю, достану…

Он быстро скрутил из обрывка тугой коротенький жгут и подошел к Норману, отыскав его в темноте по огоньку трубки.

— Куда ты пойдешь в такую темень?.. Сиди!.. — сказал Норман, погружая кончик жгута в дымящийся кратер чубука.

— Ну, есть тут неподалеку одно местечко, — быстро зашептал Люс, — в общем, одна вдова…

— Безутешная вдовушка?.. — усмехнулся Норман, опуская вспыхнувший фитиль в подставленный Люсом осколок.

— Ну, не то чтобы совсем уж безутешная… — поморщился Люс. — Ну, в общем, я скоро вернусь…

С этими словами пушкарь передал Бэргу заменивший плошку осколок и, ссыпав в кожаный мешочек переданные ему со всех сторон монеты, легкой бесшумной походкой направился к выходу.

— Люс, погоди! — окликнул его падре.

— В чем дело, святой отец? — обернулся пушкарь.

— Прижечь надо, — сказал падре, приближаясь к нему с горящим фитилем, — подставляй шею!

— Да бросьте вы эту ерунду! — отмахнулся Люс.

— Делай, что велено! — строго одернул пушкаря Норман. — Сказано: подставляй шею — вот и подставляй!

— Время, командор, время… — заворчал Люс. — Вот сбегаю за маслом, а уже потом…

Он опять двинулся к выходу, но тут в дверном проеме возникла массивная фигура хозяина хатанги.

— А ты откуда такой вылупился? — негромко заговорил Люс, приближаясь к нему шаткой развинченной походкой. — Не спится, да?

— Ц-ха! — строго сказал хозяин, решительно перекрывая выход из хатанги.

— Ах, цха? — воскликнул Люс. — Будет тебе и цха!..

Он вольно бросил вдоль тела тощие жилистые руки и, выдернув из-за ремешка на голени узкий трехгранный клинок, остановился в двух шагах от хозяина.

— Назад, — коротко приказал Люс, молнией выбросив перед собой клинок, — быстро! Шри гуа ка, пузатый!..

Хозяин сделал шаг назад, поднял руку и с грохотом перекрыл дверной проем тяжелой, махровой от ржавчины решеткой. Люс успел прыгнуть, выставив кинжал перед собой, но рука его пролетела в одну из нижних ячеек и чуть не переломилась под тяжестью падающей решетки. Дильс и Свегг бросились к нему, но в это мгновение вся внутренность Хатанги осветилась мягким ровным светом, на миг ослепившим и остановившим решительных воинов. Падре тоже опустил веки, но вскоре его зрачки освоились с внезапной вспышкой, да и само сияние стало постепенно угасать, сгущаясь в светлый туманный силуэт посреди хатанги. Падре вспомнил о том, что надо как можно скорее прижечь место укуса и, не сводя глаз с безмолвной призрачной фигуры, стал исподволь подбираться к пушкарю, уже выдернувшему из ячейки ушибленную руку.