Страница 4 из 44
В голосе матери Марии почудилась тоска. Она, как бы странно это ни казалось, поняла, что есть нечто, связывающее ее с матерью тайной нитью. Никто не мог бы сказать этого наверняка, однако Мария знала, она – самое любимое дитя. Мать тайком давала ей краюшки свежего хлеба, а когда девочка оставалась с мамой наедине, ей доставались еще и пенки с молока.
А теперь малышку словно утешили – у нее, оказывается, красивые глаза. В тот же вечер Мария начала украдкой разглядывать лица других детей. У некоторых глаза были так темны, что сложно было различить зрачки, но в основном – карие, чуть светлее или темнее. Только у одного мальчишки, которого Мария особо тщательно рассмотрела, глаза были серые. Да и волосы его были светлее, чем у остальных детей, но все равно не такого ужасного цвета, как у нее. Когда на них попадало солнце, они отливали серебром.
Только однажды ей встретился человек с голубыми глазами. Отряд римлян проходил через их деревню, люди жались по домам, обозленные и бледные от страха. Всадники подъехали вплотную к дому, и Мария, спрятавшись за балкой в стойле, подглядывала за ними. Неожиданно она встретилась взглядом с молодым солдатом. Его глаза были такого же небесно-голубого цвета, а из-под шлема выбивалась прядь золотых волос. Это мгновение оставило в памяти девочки глубокий след. Ненавистные чужаки оказались похожими на нее!
Некоторое время спустя Марии довелось подслушать разговор соседа, Авитара, с одним из его сыновей. Речь шла о римлянах, прошедших через деревню, и иудейских мятежниках. В горах, где последние упражнялись в воинском искусстве, множились их отряды. Мальчишка хотел пойти за ними.
– Господь хочет, чтоб его народ был свободен.
– Только безумцы идут в горы за Иудой из Галилеи, глупцы вроде Барака, оставляющего жену и детей на произвол судьбы. Воображают себе, будто в силах прогнать римлян.
– Но Богу угодно…
– Ему угодно, чтоб Его народ потерпел немного. Когда Он почувствует, что время пришло, Он даст нам знак. Знака пока еще не было. И не будет до следующей войны. Мятеж приведет к резне, погибнут женщины и дети, сгорят пашни, а героев-мятежников распнут! – повысил голос отец.
Последние слова он произнес с нескрываемым презрением. Сын шел дальше в молчании, а Мария осмелилась наконец вынырнуть из зарослей кустарника. Когда Мария прибежала домой, мать как раз разожгла светильник.
– Мама, будет война?
– Кто тебе сказал?
– А папа – мятежник? В горах он готовится к войне?
Мать никогда прежде не поднимала руки на Марию, но теперь отвесила ей звонкую пощечину.
– Мария, эта болтовня опасна. Никогда, никогда больше такого не говори. Ни единой душе!
Мария потирала щеку. Из глаз девочки бежали слезы, и мать взяла себя в руки.
– Успокойся. Но вначале пообещай мне, поклянись Священным Писанием, что больше никогда эти слова не вырвутся из твоих уст.
Девочка заплакала и, конечно, пообещала. Но во время молитвы, крепко зажмурившись, она подумала, что слова соседа о сожженных полях и убитых женщинах и детях – правда. А иначе из-за чего мама так беспокоится?
На другой день старший сын Авитара исчез. Мария видела страх в глазах людей, но все молчали, словно говорить об опасности само по себе было опасно. Тишина раскинула свой полог над деревней, в которой копились злоба и подозрительность. Соседи здоровались друг с другом, но не останавливались, даже чтобы перекинуться парой слов. Мать Марии всегда была сама по себе, но теперь жены Барака вообще избегали.
Однажды Мария встретила пастуха, угрюмого старика, редко когда раскрывавшего рот. Он погнал своих овец в обход ее отары, бросил взгляд на девочку и произнес: «Это случилось тогда, случится и теперь».
Новости передавались по деревне украдкой. Что-то рассказывали пастухи, узнав от других пастухов в горах. Но большинство вестей приплывало по воде вместе с путниками (рыбаки подбирали их на другой стороне озера), которые болтали что-то о победах и удачных засадах, но их слова были путаными, а в глазах не мелькало ни искорки надежды. Другие говорили о крупных сражениях и тысячах убитых иудеев. Старик-молчун принес весть о том, что наместник Сирии, римский генерал Варий, приближался к деревне с двумя легионами. Одна часть войска пошла в обход озера и заняла южные земли, в то время как другая захватила перевал на севере.
– Они окружили нас, – сказал старик.
Мария слушала, но ничего не понимала.
Через пару дней Марию послали на берег купить рыбы.
– Убирайся, не то наша рыба протухнет! – крикнул старый рыбак девочке. Она пришла домой, застывшая от страха, с монетой, крепко зажатой в ладошке.
– Их рыба протухла из-за меня.
Мать словно окаменела, а старший из братьев, пяти лет от роду, завопил, что Мария позорит всю семью:
– Все говорят, что ты – нечистая, ты – плод греха!
Мать словно очнулась.
– Если Мария – плод греха, значит, твоя мать – шлюха, – воскликнула она, встряхивая мальчишку. Глаза ее пылали гневом, и голос был тверд. – Ты забыл, что Господь карает тех, кто не почитает отца своего и мать?
Мария не знала значения слова «шлюха», но с того момента поняла, что все несчастья, происходившие с семьей, – ее вина. Тогда девочка и решила бежать. Она собиралась с духом, хотела дождаться безлунной ночи и под покровом темноты отправиться в новый город, построенный Геродом Агриппой во славу римского императора. Герод называл его Тиверией, а иудеи – городом греха. Иногда Мария плакала, но это случалось только в те минуты, когда она думала о матери.
Наконец настала безлунная ночь. Идти в темноте было непросто: несколько раз Мария оступалась и падала, разбивая колени, но вставала, вытирала кровь накидкой и шла дальше. К своему ужасу, вскоре она поняла, что ушла от деревни не так далеко, но идти больше не в силах и должна отдохнуть до рассвета. Мария дрожала от холода, но не это мешало ей заснуть.
Странные звуки наполнили ночной воздух. «Ангелы тьмы, – решила Мария. – Значит, правда, что войско Люцифера шумит среди гор, пока луна отдыхает». Потом раздался стук сотен копыт, а затем – звон скрещенных мечей, рев людей, разрубающих друг другу шлемы, громкие приказы и победный клич. Только тогда Мария поняла, что это – война. Она должна была спешить домой, к маме.
Мария бежала так, как никогда прежде не бегала. Небо рдело на севере, и это зарево не было рассветом. Она уже различала крайние строения Магдалы. В деревне было темно и тихо. Перед дверью своего дома Мария застыла в нерешительности, услышав злой и хриплый голос отца.
– Молчи, женщина!
– Укройся в горах. Они охотятся за тобой, а ты приведешь их прямо ко мне и детям. Уходи!
– Ты забыла, что говорится в Писании о женщине, восставшей против воли мужа?
Он кричал словно в бешенстве, кричал так громко, что не услышал стука копыт римской конницы. Этот стук услышала Мария и, не успевая обдумать своих поступков, с быстротой молнии скрылась. У дома было только три кирпичные стены, четвертой была скала, на которую словно опирался дом. У дальнего угла был небольшой зазор между скалой и стеной и лестница на крышу. Мария уже наполовину поднялась и вдруг поняла: когда взойдет солнце, на крыше ее можно будет легко обнаружить. Так она и застыла, выбирая: подниматься в гору или спрятаться на крыше. В щель в потолке было видно, как солдаты ворвались в дом, выбив дверь; смеясь, сбили отца с ног ударом в лицо, скрутили, замотав веревками с ног до головы. Он выглядел как большая рыба, которую подвесили для копчения.
– Распять, – грек говорил на ломаном арамейском.
Потом солдаты обратили внимание на женщину с детьми.
– Пусть живут.
– Нет, иудеев нужно искоренять, как сорняки Мария крепко зажмурилась, когда солдаты перерезали шеи матери и братьев. В ее голове осталась лишь одна мысль: умереть. Но она не знала как. Она все еще сидела зажмурившись, когда почувствовала запах дыма. Римляне подожгли дом. Не думая и, наверное, даже не желая того, Мария побежала вверх по склону – туда, где повстречалась когда-то со стариком-молчуном.