Любовь - только слово

— Да, слышал.

— Если господин Мансфельд приедет в Германию, он будет тотчас же арестован.

— Ну, я думаю, тогда господину Мансфельду не следует приезжать в Германию, — сказал Манфред Лорд, поглаживая свою жену. — Дорогая, успокойся. Тебе надо успокоиться.

Верена в ответ на его слова перестала плакать.

Старший комиссар Гарденберг уведомил Манфреда Лорда, что по поводу его добровольного признания в нанесении телесных повреждений будет проведено расследование. Манфред Лорд заявил, что предвидел такой поворот событий и в связи с этим назвал имена трех своих адвокатов. Когда, полчаса спустя, Гарденберг и Лазарус выходили из дома, в темном холле им повстречалась маленькая девочка.

— Тебя зовут Эвелин, не так ли? — спросил Лазарус.

— Да.

— Знаешь, кто мы такие?

— Догадываюсь. Вы из полиции?

— Почему ты так решила?

— Из-за дяди Мансфельда.

— А что с ним случилось?

— Вы же сами знаете.

— Ты его любила?

Малышка еле слышно ответила:

— Да, мне страшно жалко, что он умер.

Это были единственные искренние слова печали, произнесенные в доме об Оливере Мансфельде.

Глава 13

В течение всей первой половины дня помощник комиссара Маркус допрашивал слугу Лео и супружескую пару, работавшую садовниками.

Все трое в один голос утверждали, что Манфред Лорд седьмого января после обеда на какое-то время уходил из дома, но менее чем за час до начала вьюги вернулся. А примерно за полчаса перед этим вернулась его жена.

У садовников, у слуги Лео, Манфреда и Верены Лорд, а также у их дочери были взяты отпечатки пальцев.

— В машине отпечатки госпожи Лорд и девочки, господин комиссар. Отпечатков господина Лорда я найти не смог.

— А остальные отпечатки?

— Разных людей. Например, предположительно отпечатки служащих фирмы «Коппер и К°». По радио я запросил, чтобы все было проверено. Но я думаю, что не будет никаких сенсаций. И какие выводы можно из всего этого сделать, Маркус?

— Молодой человек повесился сам. Профессор Мокри решил еще раз хорошенько его осмотреть. Он полностью согласен с доктором Петером. Оливер Мансфельд был сначала избит, затем он побежал к машине, хотел куда-то поехать, но полностью потерял самообладание, вернулся и повесился.

— А газета, которую нашли в башне?

— Возможно, какая-то аффективная реакция.

— Проясните.

— Недалеко отсюда есть дом отдыха, он принадлежит одной религиозной секте. Вчера утром я послал туда Вальтера. Он поговорил там с некой сестрой Клаудией. Она вспомнила Оливера Мансфельда и сказала, что он иногда один, иногда с госпожой Лорд бывал в доме отдыха. Юноша часто брал у них газеты, которые распространялись там. «Вестник царства справедливости», например. — Маркус засмеялся. — В выходных данных написано: «Издатель: „Ангел Господень“, Франкфурт-на-Майне».

— Перестань смеяться!

— Я смеюсь вот над чем.

«Ангел Господень», оказывается, именно во Франкфурте имеет свое издательство. По радио мы сделали запрос в фирму «Коппер и К°» и установили, что в бардачке «ягуара», который так долго стоял у них, лежала газета. Они, правда, не знают, что это была за газета, но, наверное, как раз эта. По всей видимости, когда молодой человек сел, а затем вышел из машины, он прихватил с собой эту газету.

— Зачем?

— Жест отчаяния. Тут трудно найти логику. Может, это…

Лазарус, который молча сидел рядом, вдруг покраснел.

— Может что?

— Своего рода поддержка, последнее утешение, откуда я могу знать, господа!

Старший комиссар взял газету, найденную в башне и лежавшую теперь перед ним в бильярдной гостиницы «Амбассадор». Он задумчиво разглядывал ее. Она была грязной, мокрой и старой. На первой странице была напечатана статья под заголовком «Вера, надежда, любовь, но любовь превыше всего».

— Наверное, вы правы, — сказал Гарденберг.

— Жандармерия докладывает, завтра утром будет возобновлено железнодорожное сообщение. Может, труп положить в гроб?

— Да, — сказал Гарденберг, на которого вдруг навалилась страшная усталость. — Сделайте это. Но не пломбируйте гроб. Ему еще предстоит таможенный досмотр.

Помощник комиссара Валлнер вошел в бильярдную.

— Франкфурт на проводе, господин комиссар.

— Что такое?

— Девчонка какая-то звонит.

— Что еще за девчонка?

— Называется Геральдиной Ребер или что-то в этом роде.

Гарденберг и Лазарус переглянулись.

— Где она?

— В полицейском управлении, у комиссара Вильмса.

Они вышли на чердак гостиницы. Здесь стоял окрашенный в оливково-зеленый цвет коротковолновый передатчик. Гарденберг взял трубку и представился.

— Это Вильмс, — послышался металлический голос. — Как дела?

— Самоубийство. За этим, конечно, стоит очень большое свинство, но мы не сможем его доказать. Ну, нам к таким вещам не привыкать. Думаю, завтра вернусь вместе с трупом.

Лазарус стоял в дверях, глотая пилюли и кашляя.

— Что хочет эта Геральдина Ребер? — спросил старший комиссар.

— Говорит, что хочет дать показания.

— Ну пусть дает!

— Хочет поговорить лично с вами.

— Дай ей трубочку.

— Даю.

В трубке было слышно, как Вильмс разговаривал с Геральдиной.

— Возьмите трубку. Когда будете говорить, нажимайте вот эту кнопку, когда будете слушать, отпускайте ее.

— Понятно, — послышался в трубке девичий голос и затем, обращаясь к комиссару Гарденбергу, девушка спросила:

— Господин старший комиссар Гарденберг?

— Да.

— Я прочла в газете, что Оливер Мансфельд мертв. — В трубке пищало и шипело, а через крышу комиссару Гарденбергу было видно, как все так же обильно и плотно шел снег.

— Я приехала во Франкфурт, чтобы дать показания.

— Какие показания? По делу Мансфельда?

— Нет.

— А по какому?

— Господина доктора Хаберле.

— Доктора Хаберле?

— Вы его не знаете. Он был учителем в интернате. Его уволили, так как я заявила, что он якобы изнасиловал меня. Сейчас он не работает. Ему не на что жить. Его жена и дети живут все еще во Фридхайме и собираются продавать дом. Но еще есть время.

— Время для чего? — спросил комиссар и подумал при этом, как же быстро темнеет.

— Все уладить.

— Не понимаю.

— Я лгала. Доктор Хаберле не пытался меня изнасиловать. Просто я… я…

— Что — я плохо вас слышу.

— Я наполовину разделась перед ним и начала его целовать. Я его довела до сумасшедшего состояния. Мы были одни. Он оставил меня заниматься после уроков. Я была плохой ученицей. Я не хотела провалиться на экзамене. Я думала, если…

— Я понимаю.

— Да? Понимаете?

— Я думаю, нужно составить протокол с вашими показаниями.

— Вы думаете… Вы думаете, доктора Хаберле оправдают?

— Да, я думаю, что да.

— А Оливер… Он мертв.

— Да, и уже давно.

— Я его очень любила.

— Это его теперь не воскресит.

— Я понимаю. Просто я… Я просто подумала…

— Что вы подумали, госпожа Ребер?

— Я подумала, что если я сейчас в полиции дам показания и расскажу хотя бы вот эту правду, то, может, как-то смогу все немного поправить. Это, конечно, выглядит по-детски, я бы сказала, по-идиотски…

— Госпожа Ребер, — сказал старший комиссар, — я благодарю вас. Вы очень порядочный человек.

— Нет. Это не так, — произнес металлический голос в трубке, я непорядочный, я плохой и опустившийся человек. Но…

— Хотите еще что-то сказать?

— Но я любила Оливера. Понимаете? Любила!

— Да! Понимаю, — сказал Гарденберг.

— Он… Я могу его еще увидеть?

— Боюсь, что такой возможности уже не будет.

— Он сам покончил с собой?

— Да.

— Из-за… Из-за этой женщины?

— Да. Я думаю, что да, — ответил Гарденберг.

Затем он поговорил еще немного с комиссаром Вильмсом и отдал различные указания. Когда он закончил и повернулся, то увидел, что Лазарус стоит с закрытыми глазами, прислонившись к стене.